Пока Камилло шёл за Рыжиком, машинально пытаясь не поскользнуться на корочке наста, он чуткими пальцами перебирал в памяти все те обрывки знаний, что ему удалось собрать за эти полгода. Вспомнилось отчего-то, как на осенней улице, когда у них спросил дорогу приятный смуглый мужчина в вишнёвом костюме, Камилло подробно объяснил ему дальнейший маршрут и даже проводил до ближайшего нужного поворота. А вернувшись, вытащил оцепеневшего от ужаса, с прокушенной насквозь губой Рыжика из соседнего подъезда, куда тот забился. И держал рычаг старинной водонапорной колонки на перекрёстке Овражной и Октябрьской, пока Рыжик ледяной водой смывал с лица кровь и беззвучно плакал, надеясь, что Камилло этого не заметит. Отчего, почему? Камилло боялся задавать эти вопросы. Потому что знал: он не хочет слышать никаких ответов, не хочет трогать раны в изорванной душе Рыжика, своего осеннего бродяжки… Ещё одно воспоминание: он приходит с работы, а Рыжик без сознания лежит в прихожей возле сдёрнутого с тумбочки, разбитого телефона, и в мёртвой трубке – странный пугающий шорох, шепот пустоты. И те слова Рыжика, в их первый вечер вместе: «Камилло, понимаешь ли ты, чего просишь?». Кто он такой – призрак его нерождённого сына, или безымянный росток чужих грехов, проклюнувшийся в это мир дождливым сентябрем, или просто сирота с исковерканной судьбой?
-Знаешь ли ты это сам, Рыжик? – тихо проговорил Камилло, догоняя его и крепко беря за руку.
Ещё минут с пять они шли по петлявшей меж берёз дороге, провожаемые призрачным эхом скрипа качелей, а потом очутились на песчаном пустыре, где гулял неожиданно холодный ветер. По правую сторону стояло облезлое блочное здание, в лучшие свои времена имевшее тускло-жёлтый цвет, а слева недовольно щетинилось соснами заброшенное кладбище.
Дорога, всё так же похабно виляя, спускалась вниз с холма к уже замеченной серой многоэтажке и приплюснутому магазину, застывшему в состоянии вечного переучёта. У Камилло чуток отлегло от сердца: на смутно помнившееся ему Кирпичное это было непохоже.
-Фу, ну и выселки, – скривился Диксон, отнюдь не понарошку – откуда-то с песком и ветром прилетел запах дешёвой рыбы, поджаренной явно на машинном масле. Рыжик мелко дрожал на пронизывающем ветру, неотрывно глядя на жёлтое облезлое здание. Ветер трепал его волосы и полы пальто с абсолютно разумной, осязаемой злобой.
-Пойдёшь со мной? – неуверенно спросил Рыжик, полуоборачиваясь к Камилло и глядя на него с некоторым сомнением. Тот задумчиво и недовольно пожевал усы, пытаясь рассмотреть местность за приплюснутым магазином. Никакого оптимизма она ему не внушала.
-И что тебе может быть интересно на этих пустырях? Пошли лучше домой, всё равно погода испортилась, – Диксон обнял Рыжика за плечи. – Пошли домой, пить чай, греться.
-Ты не понимаешь, Камилло… Здесь такое место… Мы заблудились, как только свернули с твоей улицы, нам теперь так просто не вернуться домой. Нужно спросить дорогу… там должны знать, я думаю, – Рыжик мотнул подбородком в сторону жёлтой облезлости. – Это ведомственное общежитие номер сорок восемь, там люди не злые, просто несчастные очень. Пустыри...
Камилло с подозрительностью покосился на одиозное здание, но решил не спорить. Вдвоём они с непонятной осторожностью подобрались поближе по бесснежному, каменистому пустырю, засыпанному песком и мусором. Дом в упор таращился на них грязными окнами – редко где глаз выхватывал на них шторы, в основном, стёкла были прикрыты старыми тряпками или жёлтыми выцветшими газетами.
-Не бойся, – неожиданно сказал Рыжик и толкнул створку двери в единственный подъезд. Из темноты пахнуло теплом, гнилью и той самой жареной рыбой. Рыжик бестрепетно исчез в чёрном смердящем зеве подъезда, и Камилло не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Прямо из подъезда начинался длиннющий коридор, похожий на слепую кишку; в его глубине что-то происходило – оттуда слышалось жужжание, позвякивание и звук льющейся воды. Едва ли не наощупь, ориентируясь в темноте на эти звуки, оба пробрались к бездверному проёму на закопченную, неимоверно грязную кухню. На злобно жужжащей электроплите чадила сизым дымом чугунная сковорода с жарящейся рыбой, а рядом, у оцинкованного рукомойника, худая женщина ловко разделывала свежую порцию обеда, выпуская в слив чёрную рыбью кровь и длинные кишки. Камилло откровенно замутило, и он предпочёл уставиться в серую от грязи кафельную стену.
-Извините, – тихо позвал Рыжик, – вы не могли бы подсказать нам дорогу на текстильную фабрику? Я знаю, что вы туда не ходите, но…
-А кто сейчас дальше Северной будет ходить? Никому ни с ведьмами, ни с трамвайным депо проблем не нужно, я молчу про ту, что нас на Пустыри позагоняла, – откликнулась женщина устало, и швырнула очередную потрошёную рыбу в круглый тазик на столе. – Нас тут совсем мало осталось, кто из Берёзников от греха подальше убрался, все попередохли в январях. Я тоже думала, уйду в эту зиму, сил нет, как здесь тяжело выжить в морозы…
-Нет, эта зима особенная, тёплая, – Рыжик чуть покачал головой, отрешённо глядя в окно на песчаный пустырь. – Даже телефоны не отключали.
-Не говори, сама удивилась, – женщина закрыла воду и вытерла руки о выцветший передник. Она выглядела очень усталой и потускневшей, в тёмных волосах виднелись седые прядки, хотя ей, судя по всему, не было и тридцати. – Так ты говоришь, на фабрику тебе нужно? Сам-то ты откуда, Рыжик? – женщина говорила только с ним, а Камилло словно не замечала. Рыжик чуток помолчал и с явной неохотой отозвался:
-Я не из Некоузского клина, я из Антинеля. Здесь случайно оказался, просто шёл в прошлом сентябре на север, но задержался в Фабричном квартале Аннаполиса… вот у него, – жест тонкой руки в сторону ничего не понимающего Диксона.
-Осенью дожди, без крова тяжело, – кивнула женщина. – Хотя я не верю в случайности. Раз оказался в клине, значит – не так всё просто. Сам понимаешь, Рыжик… Ты озяб? Будешь чай? Я погрею. Всё равно, пока солнце не сядет, идти опасно.
-Спасибо, но всё же… – Рыжик вздохнул и потёрся плечом о рукав Камилло, безмолвно прося поддержки и понимания. – Мы не можем ждать заката. У нас крайняя улица, судя по всему, во-он там за кладбищем, а там рядом стрелка на трамвайных путях, и ночью она ведёт в Центральный Некоуз. Нам надо успеть, пока с 18 на 67 маршрут не перевели. Собаки с Пустырей в этом случае всё-таки меньшее зло, согласитесь.
-Не в одних собаках дело, Рыжик, – женщина опустилась на кривую железную табуретку, противно скрежетнувшую ножками по керамической плитке на полу. – Из-за этой тёплой зимы границы между самим клином и ближними сопредельями размазались, и дорога в Кирпичное осталась открыта. Тут частенько чернявки шастают, даже к нам заходили. Ничего не спрашивали, просто молча перешарили все комнаты и ушли. Минут за двадцать до вас патруль на Северную ушёл, так что не будет ли самоубийством для тебя, Рыжик, идти сейчас через Пустыри?..
Рыжик вздрогнул и невольно попятился, впив пальцы в рукав Диксона. Женщина с печальной усмешкой опустила глаза, потом неожиданно глянула на Камилло.
-Оставайтесь лучше у нас на ночь, – обратилась она к Диксону приветливо. – В панельке, в сорок пятом доме, сейчас много пустых комнат, оттуда в Черёмушки в новостройки поуехали, кто всё-таки решился пойти на никельные заводы работать. У меня там подруга жила в комнате 66, сейчас она уехала, комната стоит пустая. Так что идите и ничего не бойтесь. Утром в рассвет смена с Северной на фабрику пойдёт. И вы с ними в толпе идите, так безопаснее. Ладушки?
-Как вас отблагодарить? – тихо и серьёзно спросил Рыжик, сжав руку Камилло. Женщина грустно улыбнулась ему в ответ:
-Ты тоже помоги тому, кто заблудится, Рыжик, неважно, кто он будет и откуда. Обещаешь? Спасибо. Ну же, идите. Прощайте…
-Такая добрая, – задумчиво проговорил Рыжик, когда они с Диксоном вышли из подъезда.
-Эмигрантка из Берёзников. Там… там произошла ужасная вещь. Затеянный над населением Берёзников эксперимент обернулся катастрофой, и сейчас посёлок мёртв. Не осталось никого: все, кто сумел выжить, убежали и пытаются забыть этот ужас… Камилло.
