-Сейчас выпью крепкого кофе, должно пройти. Извините.
-Пойдём… домой, – промолвил Диксон, вновь вздрогнув и вспомнив ощущение волос Рыжика под своей ладонью. Странные мысли приходят, когда осень, и вечер, и дождь, когда так жаль, что жена сделала тогда тот неудачный, кошмарный аборт, после которого не смогла больше иметь детей… Ошибки и свойственное молодости небрежение к собственному будущему, расплата за которые – одиночество.
-Кто твои родители, Рыжик? – тихо спросил Камилло, пока они поднимались на шестой этаж по узкой кирпичной лестничке с забранными решётками окнами.
-У меня их нет, – ответил Рыжик тем самым своим неживым тоном, из которого словно вымыло все краски и эмоции. – Вы мне просто не поверили, когда я сказал, что у меня нет дома и родных. Я же вижу.
-Не обижайся. Просто в такие вещи страшно верить, Рыжик, – тяжело вздохнул Камилло, – да и не похож ты на бездомного, честно говоря. Знаешь, СМИ кричат нам: всё прекрасно в этом лучшем из миров. Вот в это хочется верить. Так и нужно. На это и рассчитано. Чтобы верили и не замечали бездомных людей, просящих подаяние у церквей и в подземке, одиноких стариков с глазами побитых собак… Яркий фасад улиц и нищие дворы… Уж не знаю, как и почему у тебя нет дома и родных – может, расскажешь потом? – но я тебе верю. Вот.
Рыжик молча опустил ресницы, стиснув пальцы на пакете с кофе. Он так устал от этой серой, осенней пряжи ненастных дорог. Камилло Диксон был первым за последние полгода человеком, пригласившим его к себе домой. И Рыжику отчаянно хотелось тепла, уютного молчания за чаем и ночёвки под крышей, в жилье, а не в электричках и на остановках…
-Следуй линиям своей судьбы… – Рыжик, сидя на подоконнике, прочертил на запотевшем стекле две параллельные прямые. Вокруг абажура над столом кружила поздняя мошкара, из приоткрытой форточки тянуло зябкой пряной сыростью. Камилло сидел в кресле, потягивая кофе, и слушал шёпот дождя из застекольной темноты. Рыжик подумал, что старикан похож на фермерское чучело из Канзаса или Небраски – сплошная дерюжка. Вельветовые брюки «привет из шестидесятых», вязаный свитер с оленьчиками на животе и немыслимые шерстяные носки в полосочку. Не хватало только драпового пальто с заплатками и шляпы с подсолнухом за лентой. Лоскуточный такой старикан. Совсем не вредный, хоть и бурчит в усы. Это так – корка, ракушка, броня. Как мой чёрный шёлк и молчание арктических равнин.
-Что ты будешь делать, когда наступит завтра? – аккуратно спросил Камилло поверх чашки и дремотного дымка, и тонкий лёд опасно хрустнул под его ногами, когда Рыжик обернулся и уставился на Диксона раскосыми чёрными глазищами. И опять безо всякого выражения.
-Уйду своими дорогами, как и всегда, – голосом, похожим на холодную изморось на живых цветах, отозвался Рыжик. В его бесстрастных глазах тонуло, кусая губы, отражение Камилло.
-Не… не останешься? – еле выговорил Диксон, почти задыхаясь. Рыжик казался ему сейчас константой собственной жизни, все эти годы по чудовищной ошибке вынесенной за скобки уравнения. Дрожащее, бьющееся, как лунная рыбка, на донышке души, обморочное понимание – так и должно было быть. Эти осень, вечер, дождь, испечённая вдвоём шарлотка, кофе с корицей, тёплый свет лампы под жёлтым матерчатым абажуром, шелест деревьев из мокрой темноты.
Рыжик, сидящий на подоконнике за белой шторой, и полузабытая мелодия из старой радиолы:
One time to be back to the point when everything is start,
One chance to keep it together, things that fall apart,
One sign to make us believe it’s true…
Следуй линиям своей судьбы.
-Ты не останешься? – повторил Камилло, всё ещё ставя зачем-то вопросительный знак в конце этого утверждения. Оно уже падало ножом гильотины, разрывая тонкие нити-паутинки наметившегося взаимопонимания. Яблочное зёрнышко упало в землю, но прорастёт ли оно? Так много вопросов для одного вечера.
Рыжик настороженно посмотрел за окно, обеспокоенный остановившейся у подъезда чёрной машиной с тонированными стёклами, пугающе похожей на Mitsubishi Lancer Садерьера. Потом соскользнул с подоконника и, по-прежнему ничего не отвечая, обхватил пальцами чашку с кофе, пытаясь согреть руки. Жест из холодных Антинельских зим.
-Понимаю: глупо с моей стороны, хотеть, чтобы ты доверял мне. Вообще глупо я поступаю.
-Дело не в доверии, Камилло, доверие штука наживная. Дело даже не в том, что остальная часть человечества сочтёт твоё приглашение, адресованное абсолютно незнакомому найденышу с обочины, совершенно ненормальным. Проблема во мне самом. Осенние листья, сорванные с ветвей – я лечу с ними. Мертворожденные рассветы, гниющие на кромке ночи, словно дохлые рыбины на берегу – я поневоле собираю их каждое утро, кривясь от отвращения. Ты такой настоящий, Камилло – а я всего лишь химера, вечный странник, перекати-поле. Я… я не как все.
Рыжик чуть нахмурил тонкие брови, задумчиво глядя на освещённую шкалу старой радиолы, где стояли названия других городов. Даже тех, которых в этом мире не было. Да, Фабричный квартал, последний рубеж перед Некоузским клином… А ведь Диксон, наверное, никогда и не обращал внимания на эти чужие города на шкале своего радио. Милый, обычный старикан. Не стоит его вплетать в нити собственной кривой, вывихнутой, вывернутой наизнанку судьбы, это жестоко. Нужно пересилить свою тягу к домашнему теплу и уйти как можно скорее. Но так не хочется снова под дождь, в эту слякотную темень… Может быть, ненадолго остаться? Ну совсем на чуть-чуть. Чтобы старикан не успел к нему привязаться. Только отдохнуть немного. Капельку.
-Я останусь, Камилло… – в том, как Рыжик произнёс его имя, Диксон ощутил ароматы трав и ромашки в нагретом солнцем июльском поле. – Но когда настанет пора – я уйду без промедления и без предупреждения. Камилло, понимаешь ли ты, чего просишь?
-Да, – кивнул Камилло, серьёзный как никогда. Он привёл в свой дом незнакомого подростка, странноватого и при этом неизъяснимо близкого ему, и собирался связать воедино нити их судеб. Он знал, что ничто теперь не будет, как прежде. И он сам – в первую очередь. Потому что у него теперь есть Рыжик по имени Джель.
-Да, – повторил Диксон, – оставайся здесь, покуда хочешь. Здесь твой дом. Оставайся.
Про искренность и искания
-Игры в беззаботность имеют свой скрытый смысл. Иногда я даже начинаю им верить, стоя с бокалом шампанского в блёстках снега, когда над головой с грохотом взрываются фейерверки, и все так неимоверно счастливы только потому, что наступил триста шестьдесят шестой день. Все так искренне веселятся, но для меня это мероприятие с запахами ёлок и снега – помесь похорон и маскарада, я ведь не верю в сказки. Но стоит хотя бы попробовать. Ещё разочек. Я попробую.
Рыжик сидел на полу среди открытых коробок с ёлочными украшениями и как-то рассеянно распутывал старые довоенные стеклянные бусы, доставшиеся Камилло ещё от деда. Сам Диксон, взгромоздившись на стремянку, пытался присобачить звезду наверх ёлки.
-Во что же ты веришь? – Камилло с неприкрытым интересом сверху вниз посмотрел на склоненную растрёпанную голову Рыжика. Не поднимая взгляда, тот пожал плечами и нехотя проронил:
-Ни во что. Во мне не осталось ни капли света, Камилло. Неужели ты не разглядел меня за эти два месяца? Я… я всего лишь оболочка для пустоты, фасад, за которым нет дома, монетка с одной стороной. У меня нет меня, Камилло. Что-то отняли, что-то потерялось само в дорогах…
Рыжик поднял на разведённых руках гирлянду, задумчиво глядя на блики света в малиновых, бледно-жёлтых, белых и персиковых бусинках.
-Я так не думаю, – Камилло всё-таки прикрепил серебряную звезду, спустился со стремянки и присел на её нижнюю ступеньку. Ему было немного неуютно от затронутой Рыжиком темы: как правило, на обсуждение жизни, чувств и мыслей своего найдёныша Камилло сам для себя налагал строгое табу, чтобы не причинять Рыжику боли расспросами.
Они отлично уживались рядом все эти недели – две непохожести, страстный рассказчик Камилло и бесстрастный слушатель Рыжик. Пока Камилло исправно втюхивал обывателям страховки, Рыжик неторопливо читал книги из Камиллового шкафа – в Антинеле он был лишён такой своей прихоти, как чтение художественной литературы – и изредка делал не вполне искренние попытки разобраться в себе. Ему не хотелось прекращать этот сладостный обморок безмыслия и бездействия. Сентябрьские обещания «пожить у Диксона недельку» начали увядать в октябре вместе с пёстрыми листьями, изрядно вылиняли под ледяными дождями ноября и окончательно рассыпались в прах где-то в середине декабря. Их с Камилло несколько однобокое общение заключалось в самозабвенных заплывах Диксона по извилистым руслам линий судьбы на своих ладонях, или в дружеском молчании над чашкой чая. Никому из них не требовалось большего для изготовления маленького кусочка счастья. Но сейчас Рыжик сам заговорил о себе – и в уютной натопленной комнате неожиданно повеяло тленом, отчаянным дождём и стылыми сумерками. И опять, как и в сентябре, в голосе Рыжика не было никаких эмоций – обесцвеченная картина мира, в котором умерло солнце. У него вообще сам по себе был невыразительный голос.
