-Сочиняешь ты, – осуждающе покачал головой Диксон. – Наверняка из богатенькой семьи. Надоело изучать юриспруденцию и Римское право в каком-нибудь модном институте, захотелось приключений – вот и сбежал из дома, на жизнь посмотреть… Я разве не прав?

Рыжик в ответ неопределённо фыркнул, не открывая глаз. На самом деле его очень удивило, что этот усатый лысый старикан в жутких вельветовых брюках оказался весьма недалёк от истины. Практически подошёл к ней вплотную и потрогал пальцем. Извилистый путь беглого директора Антинеля, длящийся вот уже без малого год, петлями путался за его спиной, сбивал со следа командора Садерьера и ещё несколько усевшихся ему «на хвост» личностей – но никогда не заканчивался, нет, никогда. Стоило одной дороге размотаться до конца и лечь Рыжику в руки, как тут же начиналась следующая… Тяжёлые или увлекательные, с попутчиками или без, такие разные – он наматывал их на запястье, словно шерсть, и прял из них собственную жизнь. Вот только последний месяц пряжа была вся сплошь серая, мокрая, грязная – как и сам сентябрь. И всё сильнее и чаще чувствовалось присутствие где-то рядом командора Садерьера – две добела раскалённые спицы в висках и ощущение взгляда в спину. Все ближе…

-…чашечку чая? – уловил Рыжик окончание обращённого к нему вопроса, и неуверенно повернулся к водителю. Старикан взирал на него ясными серо-голубыми глазами с дружелюбием сенбернара, откопавшего в снегах Швейцарии незадачливого лыжника.

-Извините. Я очень устал и задремал. Повторите, будьте так любезны, ещё раз ваш вопрос, – негромко проговорил Рыжик, глядя на Камилло и одновременно мимо него. Диксон ещё раз удивился отсутствию интонации в его голосе.

-Я говорю, может быть, примешь тогда моё приглашение на чашечку чая? Путешествовать в такой дождь – мало удовольствия.

-Благодарю, с радостью, – Рыжик вежливо склонил голову, но даже его хорошие манеры не могли улучшить впечатление от лишённого всяческой теплоты голоса. «Точно какого-нибудь политика отпрыск, – подумал Камилло. – Они все такие… замороженные. Пока горя как следует не нахлебается со своим желанием быть свободным и независимым, так и будет ходить с миной Снежной Королевы и цедить сквозь зубы… Ладно, с меня не убудет напоить это чудо в перьях чайком. Заодно поможет мне из магазина продукты на мою верхотуру затащить…» – Камилло обитал на последнем, шестом этаже довоенного дома без лифта.

Мокрый асфальт блестел в лучах фар, в натопленном тёмном салоне клонило в сон. Удача улыбнулась Камилло – несмотря на вечер пятницы, время многокилометровых пробок, дорога была пуста и свободна, как взлётная полоса.

До Фабричного квартала они добрались, когда уже совсем стемнело. Свет слабых жёлтых фонарей дробился и отражался в лужах, дождь шелестел и шуршал в густых кронах американских клёнов. Камилло оставил «Паккард» на стоянке и не с первой попытки открыл свои инвалидский зонтик – жёлтый в коричневую клеточку. Рыжик поспешил спрятаться от холодных капель под этой эфемерной защитой, прижавшись боком к рукаву пиджака Камилло.

-Не люблю дождь, – тихо сказал он, поправляя на плече свой рюкзачок и глядя на уютно светящиеся окна кирпичной многоэтажки напротив. Если бы Диксон посмотрел в этот момент ему в лицо, то увидел бы в чёрных глазах Рыжика усталую печаль.

-Да, осень – невесёлое время, особенно ноябрь, – на автопилоте подтвердил Камилло и зачем-то добавил, – в ноябре Адель умерла. Жена моя. От рака крови. Пять лет назад.

-Плохой месяц ноябрь, отчаянный, – помолчав, откликнулся Рыжик. – И февраль не лучше. Агония зимы и полная бессмысленность. В эти дни серых небес так не хватает тепла…

Камилло ничего не ответил, но на своего нечаянного попутчика посмотрел с ощутимой симпатией. Редко когда встретишь человека, который говорит то, что ты думаешь. Ощущения Диксона в этот момент были, как будто где-то у него в душе зажглась лампочка. Или что-то возле того. Камилло никогда не был мастером облекать свои мысли и ощущения в слитки слов.

-В магазин нужно зайти, – продолжением каких-то подкорковых мыслительных процессов заметил Камилло. – Уже должны свежий хлеб завезти. Его в семь часов всегда завозят.

Рыжик кивнул, вбирая в себя ощущения осени. Плеск дождя, запахи прелых листьев, холод, свет тусклых фонарей, лязганье троллейбусных проводов за домами, аромат свежего хлеба тонкой струйкой из дверей магазина… В такие моменты ему нравилось жить. В такие моменты он кончиками нервов ощущал тонкие-тонкие грани, отделявшие его жизнь от странных, чужих миров, от этих тёплых огней, дрожащих за шторами, от сонных улочек, засыпанных листвой. Тонкие-тонкие пальцы, нежно проводящие по щеке, оставляющие холод и дрожь – пузырьками шампанского в прохладной полынной крови. Рыжик поднял лицо к небу, и по его бледной щеке скатилась блеснувшая в свете фонарей капелька – слезинка осени. Не люблю дождь и слёзы…

Камилло молча положил руку Рыжику на плечо. Ему казалось, что он видит эту улицу с облетающими клёнами и лужами на тротуарах первый раз в жизни. Как он ни старался, так и не смог вспомнить её названия. Дождь, вечер. Осень…

Не сговариваясь, они одновременно шагнули вперёд и двинулись под одним зонтом к манившему уютом магазинчику «Вкусняша». Стараясь не расплескать странное ощущение повторяющегося сна о чём-то таинственном и родном, Диксон купил буханку ещё горячего хлеба, молока и пахнущих свежестью яблок.

-Возьмите ещё кофе в зёрнах и корицы, – шепнул Рыжик. Он стоял где-то за левым плечом Камилло, собирая на ресницы блёстки света и карамельные запахи кондитерского отдела.

-Спасибо, – искренне откликнулся Диксон, вспомнивший, что кофы у него оставалось на донышке, и что он утром клялся себе, что не забудет закупить божественного напитка перед выходными. Нагруженные двумя бумажными пакетами, они опять вышли в вечер и дождь, и побрели домой, наслаждаясь предвкушением тепла, осенним молчанием и обществом друг друга.

«А ведь если бы Адель тогда не сделала аборт, моему сыну сейчас было бы столько же, сколько Рыжику», – подумал Камилло, и эта мысль почему-то испугала его. В ней был какой-то намёк и непонятное обещание. Диксон поудобнее перехватил пакет с яблоками, и, ускорив шаг, свернул к своему угловому подъезду. Под бетонным козырьком с кустиками мха светила тусклая лампочка на сорок свечей без плафона.

«Совсем не похоже на Аннаполис магистральной оси, – размышлял Рыжик отрешённо. – Скорее всего, какая-то грань по линии Северная – Никельский округ… Тут совсем рядом гиблые земли, восхитительное и страшное Некоузье. Недаром на пустырях пропадают девочки – в принципалки наверняка забирают, в Кирпичное. И ни при чём тут маньяк. Точно эта линия, рядом с конечной трамвая 67д. Потому и ехали мы два часа вместо двадцати минут. Этого Фабричного квартала нет ни на одной карте, кроме меркаторских карт Ангелов дороги из Кронверка… Впрочем, и Антинеля на них тоже нет».

Изящные руки Рыжика дрогнули, сминая бумажный пакет. «Господин директор Антинеля, Норд, – произнёс в его голове мягкий, с южным акцентом, мужской голос, – где вы? Я не могу вас найти… Но я чувствую – вы где-то рядом, совсем близко…».

Рыжик тихо вскрикнул, нервно обернувшись, и закусил угол губы. Неустойчивая плотина, возведённая им между прошлым и настоящим, опять рухнула, погребая под собой. Мигрень вновь царапнулась в висках, а ветер донёс ароматы шоколада и вишни… Захлебнувшись пряным осенним воздухом, ничего не соображая, Рыжик инстинктивно уткнулся лбом в пропахший табаком и кофе пиджак Камилло в нелепой попытке спрятаться от собственного прошлого.

-Что с тобой? – Диксон несмело коснулся ладонью модно подстриженных золотисто-рыжих волос – они были гладкими, словно шёлк, и мерцали в свете лампочки над подъездом. От этого прикосновения Рыжик вздрогнул и очнулся, тут же шагнув назад.

-Да это… мигрень. У меня бывает иногда, я привык, – еле слышно проговорил он, слизывая кровь с прокушенной губы. Ему стало стыдно за проявленную в присутствии чужого человека слабость – так, что на щеках вспыхнул румянец. Помолчав немного, Рыжик легонько вздохнул и добавил, чтобы успокоить встревоженного Камилло: