-Твоё дело, верить или нет, – устало повторил я то, что уже сказал О’Филлону на исходе ночи, когда нас обоих принесло в это скромное кафе, словно подхваченные сквозняком комки пыли.
Спать после отъезда Дьена я не мог; оставаться один – тоже. Общество жаждущего объяснений насчёт исчезновения Ирины и насчёт вообще всего Патричка было в этом случае меньшим из наивозможнейших зол.
-Да я верю тебе, Седар, вообще-то, – спокойно отозвался профессор и потянул себя свободной рукой за длинный курчавый локон, словно стараясь распрямить его – и заодно собственный жизненный путь. – Именно поэтому и говорю, что ты слишком эмоционально всё творящееся перевариваешь, и не видишь при этом очевидных взаимосвязей. Ты что там просил у Антинеля? Выкинуть вон угрозу в лице Элен Ливали. А в ответ Антинель что?..
-Утащил в стену Ирину Маркес, – тупо отозвался я, не понимая, куда клонит кучерявый.
Кофе кончился, и я рассматривал гущу на дне чашки, очертаниями неприятно напоминающую длинноносый профиль Норда.
-Ты что, хочешь сказать, что...
-А перед кафе эта так называемая Ирина ходила домой переодеваться, – провокаторски изрёк Патрик, выпуская дым углом рта и ухмыляясь. – Как раз тогда, когда её так называемая сестрица Марика рассталась с жизнью в лифте девятого корпуса. И я могу голову дать на отсечение, что если ты потрудишься оторвать попу от стула и попросить у Линдочки Глебофф пару альбомов, где она хранит фото с девичьих посиделок, то обнаружишь, что тамошняя барышня не совсем та, которую ты столь воодушевлённо тапескал последние двое суток...
-То есть? – нехорошим голосом потребовал я формулировать чётче. Хотя запасным инстинктом понимал, что и так уже чётче некуда.
-То есть натуральную Сильву, она же Ирина, так и зачмырили тогда в этом Никеле, напрасно старушка ждёт сына домой, – мрачно раздавив сигарету в пепельнице, откликнулся Патрик и тут же достал следующую пахитоску. Я издал слабое рычание в знак протеста, но спорить уже не было сил. Сонно-уютная кругленькая официантка принесла ещё кофе и пончиков в глазури, которые так любят есть американские полицейские.
-А сюда, значит, подкинули гадкую утёнку, пользуясь тем фактором, что Сильва всегда была неразличима на фоне обоев. И зря ты гнал на Агату дель Фрио. Не она корень зла, а эта бледная холера... и вообще, Кекка мне сказала, что мы оба дебилы, я безглазый, а ты безмозглый, и что Сильва была натуральной брюнеткой. Нет, а что ты думаешь, я поведу эту комендантшу в «Еду» гулять-играть и жене ни слова не скажу?..
-Девицы и перекраситься могут, это мы ходим зимой и летом одним цветом, пока не поседеем... от множественных стрессов, – недовольно пробубнил я сквозь пончик. Признаваться, что меня грязно развели, подсунув вместо жертвы, Ирины, её непосредственного палача, Элен, а я на халяву расточал своё сочувствие и вообще пах как персик абрикосный, было поистине невыносимо. Признаваться, что из-за меня погибли две поверившие в то, что я им помогу, девушки, было поистине недопустимо в квадрате. Вот и думай, на какую чашку весов опустить груз собственной вины...
От сильного недосыпа и сигаретного дыма слегка кружилась голова, и мир виделся как сквозь грязное стекло. Вздохнув, я отпил глоток кофе и положил голову на скрещенные руки. Мне хотелось как можно скорее выгрести из своего разума всю эту скомканную кашу с давнишней вендеттой, с Некоузским клином и всеми его вывихами, и заняться нормальными, интересными, полезными и важными делами. Потому что, пока мы тут в трюме затыкаем течь и шугаем акул шваброй, наш корабль потихоньку ветшает и теряет прежний курс. В этот миг мне как никогда сильно было жаль, что Норд больше не поднимется на капитанский мостик Антинеля, в своём строгом чёрном бушлате и с верным бакланом Баркли за левым плечом... Но что толку скорбеть над сбежавшим молоком?..
-Не знаю я, в общем... всё может быть, а может и не быть. Но ты очень прав в одном, Патрик. Долой муки совести! Мне надоело полировать поплёванным платочком собственную гильотину. Я и так сделал больше, чем мог и должен был, – не поднимая головы, я взглянул на часы, чуть сдвинув манжету. Интересно, где сейчас Дьен Садерьер и что с ним?.. Вопросы без ответов... и надо сейчас вставать и идти, вести наш корабль во всякое там светлое будущее. В жизни вообще есть много всего замечательного, нужно только отцепить мысли от Некоузской повилики...
Патрик, выпустив из приоткрытого рта изящное колечко дыма, задумчиво посмотрел на меня глазами цвета кофейной гущи в наших чашках:
-Что делать дальше будешь, Седар?
Я пожал плечами, неохотно садясь прямо и опять, с немалым раздражением, обнаруживая в своей чашке Норда в профиль.
-Что делать, что делать... жить. Кто-то уходит на фронт, кто-то гибнет в боях – а мы просто продолжаем жить, потихоньку двигаться вперед, перебирать мелкие камушки своих бытовых чаяний. В конечном итоге, жизнь побеждает всё. Пойдём, пора... девять утра.
-Масло ты шоколадное, а не директор, – вздохнул на это Патрик – непонятно, со злой усмешкой или как-то даже дружески. Бросил на столик купюру, и мы молча разошлись в разные стороны.
О’Филлон – в восьмой корпус, я – в административный. В свою новую странную жизнь.
====== 41. Запертая дверь ======
-Гроза будет, – ни к чему заметил Рыжик, когда за ним с Камилло мягко закрылась белая дверь с серебристыми узорами в виде ландышей. Дверь была похожа на обещание зимних сказок, она вела куда-то в пушистое прошлое, а вовсе не в грядущую с неотвратимостью Берлиозовского трамвая весну. Дверь ему нравилась, и морозный, игольчатый галогеновый свет тоже начинал нравиться: так может нравиться пустому бокалу наливаемое в него белое вино.
За окном загустевала ночь, всем своим существованием отрицающая температуру выше ноля. Камилло заглянул в окно, как заглядывают в глубокую прорубь, и в сомнении пошевелил усами.
-Можно, я свет выключу? У меня от него под свитером чешется, – попросил Диксон слегка смущённо. – У меня с собой фонарик есть...
-Какой?.. – слегка ожил Рыжик и убрал за ухо прядку волос, чуть склонившись вперёд – он сидел в мягком серебристом кресле, похожий на чёрную жемчужину в открытой ракушке. Камилло нетерпеливо клацнул выключателем, в упор убив опостылевший свет тьмой сорок пятого калибра, и уселся на мягкий, мшисто-плюшевый ковёр, немо светлеющий во всеобщей чернильности бытия.
Рыжик едва слышно вздохнул где-то слева, словно опустившийся Диксону на плечо демон-хранитель, устало сложивший за спиной белые крылья с кроваво-красным подбоем.
-Вот, смотри... это мне, наверное, Тамсин сунула, когда мы вместе в трамвае... – щёки Диксона приятно ожгло недавней памятью, – ехали...
На его ладони мягко замерцал мёдом и янтарём похожий на августовское яблоко шар, абсолютно нездешний. Рыжик качнулся к нему, и в тёмных зрачках плеснулись две золотисто-рыжие рыбки – отражения света. Провёл пальцем по абрикосово-матовому стеклу; спросил тихо, с придыханием, проглатывая буквы:
-Кхамилл... ты пришёл сюда, чтобы убить Элен Ливали?..
-Да, – честно ответил Диксон. – Потому что это был единственный способ уберечь тебя. И ещё потому, что я кардинально против Ливали и её методов. Понимаешь, Рыжик, нельзя строить новый мир на крови. Она ничего не способна скрепить. Это не цемент, не клей, не нити...
Он слишком поздно сообразил, что последнее слово прозвучало зря – нити, иглы... Рыжик погас, закрыв глаза, уничтожив отражения света, мягкого и уютного, как Камиллов домашний свитер с оленьчиками. Откинулся на спинку кресла, произнёс равнодушно и как-то безлико:
-Вы все останетесь жить. Никому больше не нужно умирать. Довольно. Ведьмы вообще не понимают, где края у чаши терпения.
-Моя мать была здешней ведьмой... наверное, – сказал Камилло созерцательно, изящно бросая в безгласную пустоту ещё одну нить беседы – лишь бы не начать задумываться над этим вот «Вы все», выносящим за скобки... нет. Рыжик просто неудачно выразился. Успокойся, Диксон, ты старый паникёр и мнительный меланхолик. Коснувшись стекла фонарика похожим на ветвь, длинным сухим пальцем, Камилло продолжил:
