-Нет, пусть лучше вон Леонар его своими ядовитыми слюнями приклеит. Мы пока тут сидим, он уже целую лужу успел на пол напустить, – громко встрял в разговор кучерявый Бонита. Он таки добрался до трамвая, по пути извалявшись в снегу, и теперь сидел, вальяжно развалившись сразу на двух сиденьях в позе «это яйца!». Развалился он, причём, на конфискованном у Леонара его белоснежном пальто, подстеленном, как тут же радостно объявил Бонита, для амортизации ударов колдобин в рельсах по колдобинам в колёсах. А то у Поля своего пальто нет. И мамы нет. И папы нет. Сирота он, сирота…

-Судя по всему, эти ваши заявления, Полли – следствие длительного общения с тем гадким носатым мальчишкой Майло, не иначе, – ехидно заметил Диксон, распушив усы в щёточку. Это была его маленькая месть за вчерашние посиделки в кафе. Полли в ответ скорчил ему рожицу.

«Нет, ну как есть пацан! Даже повадки такие же. Пожалуй, эта кучерявая зараза тридцати с хвостом лет от роду даже больше мальчишка, чем мой Рыжик… – подумал Камилло, озираясь с целью узнать, какие ещё маньяки встали после вчерашнего праздничка в пять утра, кроме него.

-Та-ак, пальто нервного месье Лористон я вижу, а где же его хозяин? А-а, вот он, голубчик!»

Леонар, пепельно-бледный, лохматый и феноменально злой, сидел через проход от Бониты, скрестив длинные ноги, и буравил Поля ненавидящим взглядом. Кроме сладкой парочки учёных, в вагоне обнаружилась давешняя блондинка, Слада, свеженькая и румяная, в васильковом пальто и круглом беретике. А также кружевная смуглая барышня в жёлтом платье, сшитом из треугольных лоскутков и щедро украшенном большими чёрными пуговками.

-Тамсин, бортпроводница! – энергично представилась барышня, толчком в грудь усадила Диксона на ближайшее место и незамедлительно устроилась у него на коленях. Аанна, тихонько ухмыльнувшись и поправив украшенную васильками причёску, втянулась в кабину и крикнула:

-Трогаем, господа! Наш весёлый малонаселённый трамвай следует по маршруту номер сорок восемь «Трамвайное депо – железнодорожная станция Тёмные Поля». Двери уже закрыты и даже заколочены снаружи досками; платить за проезд не надо, а следующая остановка – «Полигон». Экипаж трамвая прощается с вами, и желает всем приятного полёта…

Под это оптимистичное заявление вагон вздрогнул, просыпаясь. Под полом загудели мощные моторы, и с первым перестуком колёс поплыла назад утопленная в молочном тумане подкова депо, пропадая за краем окна… Камилло попытался повернуться и посмотреть в заднее стекло на посёлок трамвайщиц, которой они огибали. Но этому действию сильно мешала барышня Тамсин, всё так же сидевшая на коленях у Диксона и увлечённо облизывавшая большой плоский леденец на палочке.

На леденце красовался логотип депо – уже знакомый крылатый трамвай с улыбочкой матёрого коммивояжёра.

-Это, – попытался что-то объяснить про свои мировоззрения и моральные ценности порядком ажиотированный Камилло, но стоило ему открыть рот, как Тамсин оторвалась от леденца…

-Бедный Эвиард, неудивительно, что он сбежал от этой дикарки, роняя тапочки, в мою белую, стерильную и накрахмаленную постельку Правильной Девочки, – вполголоса откомментировала Слада творящееся на соседнем сиденье увлечённое противоборство юной игривости и хорошо выдержанного пуританства. Но её ироническое замечание оказалось полностью заглушено двумя завистливыми мужскими вздохами, исторгнутыми Полем и Леонаром… Слада, покосившись на них васильковым глазом и недовольно цокнув язычком, тихо буркнула себе под нос что-то типа «Самцы!» – и решительно протопала в кабину к Аанне. Видимо, лелеять свой шовинизм и мыть косточки обитателям Гильдии.

…Трамвай меж тем всё прибавлял хода, с низким гулом вспарывая алюминиевыми боками волглый утренний воздух, мерно покачиваясь и время от времени издавая пронзительные трели.

-…барышня! – в какой-то момент Диксону удалось глотнуть воздуха и начать говорить.

-Барышня, не хотелось бы вас разочаровывать, но мой очаг давно остыл, и потому давайте вы будете воплощать собой улитку на листе шалфея и движения тутового шелкопряда по стволу греческой смоковницы с кем-нибудь, эм… более открытым догматам свободной любви???

-Не-ет… вот с ними, – Тамсин ткнула обсосанным леденцом в сторону млеющих Леонара и Бониты, – с ними мне уже неинтересно, пробовано-перепробовано. А в тебе растут чёрные цветы с алой сердцевинкой, прячутся среди поля светло-медвяных ромашек, как готовые захлопнуться капканы, как начинённые истиной и страстью мины. Ты мухняша, пока тебя не погладят против шёрстки, друг мой. Ты такой правильный снаружи и совершенно неправильный внутри, что аж дух захватывает. М-м… почему бы и тебе не вкусить моей алой ртути, как твой Рыжик вкусил серебра леди Джанне?..

-Я не в настроении, деточка, – продолжал упорно извиваться Камилло, уже отлично понимая, что поймался. Забытое пять лет назад ощущение, провалявшееся всё это время на дальней полке в кладовке, среди шариков от моли, нафталина и апельсиновых корочек, затапливало теперь Диксона снизу вверх, стирая с его лица морщинки, а с души – пыль.

Камилло было одновременно невыносимо стыдно за это ощущение, и столь же невыносимо сладостно, что он не потерял его в тёмной кладовке навсегда – среди старых фотоальбомов и чемоданов со всякой дребеденью, даже в своём возрасте. Рассудок Камилло и трамвай с одинаковой скоростью и свистом летели прочь, в неизведанность, в новые, непознанные, запретные ранее земли.

-Ну, раз на меня бортпроводницы не хватило – тогда я спать! – громко провозгласил Бонита, на удивление тактично отворачиваясь и укутываясь в Леонарово пальто, словно в одеяло. – Если Слада передумает насчёт своей крахмальной порядочности – срочно будите!

С этими словами кучерявый химик зевнул, закрыл глаза и прикорнул, прислонившись виском к стеклу. Леонар, безуспешно попытавшись вернуть себе пальто, досадливо плюнул, махнул на Бониту рукой и тоже предпочёл переместиться к кабине, чтобы не мешать Тамсин и Камилло.

Впрочем, до расколотого напополам, тонущего в водовороте греховной сладости Диксона это в принципе не дошло… Тамсин, ныряя следом за ним, смеясь и встряхивая пышными тёмными волосами, вытаскивала наружу того настоящего Камилло, что с недавних пор начал зреть в его душе – там, среди лета и ромашек. Мимолётом, промельком ему вдруг вспомнилось исцарапанное бледное лицо Рыжика с дикими искрами в зрачках, и теперь Камилло понимал, каково это – быть выпущенным на свободу. То ли смерть, то ли рождение под бескомпромиссно-властными и при этом безумно нежными женскими руками, – руками, способными разбить оковы на твоей душе и сшить тебе крылья.

Этот перегон между Депо и испытательным полигоном Гильдии, эти сорок километров и тридцать девять минут стали для Камилло Диксона той самой легендарной Зелёной Милей, пройти которую можно лишь в одну сторону. Гул энергии и растревоженной крови, кипящей в артериях; стук колёс и бешеного сердца; стоны срывающегося с углов вагона ветра и срывающей все маски, все условности страсти.

…Когда время, словно столбик алой ртути в термометре, подползло к смертельной отметке «сорок», Тамсин резко – как иглу из вены – вырвала себя из объятий, и встала, трепеща, перед Диксоном. То, что начато было Рыжиком, все проложенные им швы, кропотливо собранные им лоскутки – всё сейчас срослось воедино и явило миру нового, настоящего Диксона.

-Вот теперь, Камилло, – негромко проговорила Тамсин, – ты готов к тому, для чего едешь по этому маршруту, что желаешь совершить. Спасибо тебе – и прощай.

Она последний раз коснулась губами губ Диксона – чтобы, выйдя на пустую остановку, сесть в снег и заплакать, а потом засмеяться о судьбе Камилло, уезжающего прочь в алюминиевом трамвае сорок восьмого маршрута…

…Некоторое время Камилло сидел неподвижно, ощущая, как каждая клеточка его тела тает воском. Как переплавляется, меняет форму, впитывает воздух Некоузья и становится частью чего-то большего. В серо-голубых глазах медленно остывало пламя вольтовых дуг, по свитеру до сих пор проскакивали синие электрические искры.