Выше указывалось, что вмешательство судебно-следственных органов для защиты общественника здесь было лишь приближенно, не вполне своевременное. Безусловно, вмешательство это могло и должно было иметь место уже после первых угроз, не говоря уже об инциденте с ударом по уху. Пострадало бы лишь количество звеньев в «совокупности» улик. Но выиграли бы реальность защиты и ее профилактическое значение. Между тем (и это весьма характерно) дело о нанесении побоев Шишканову Самсоновым было прекращено нарсудом, положившимся на формальное и недопустимо поверхностное расследование, спешно производившееся в 1927 г. по поводу этого инцидента. Лишь по протесту прокурора постановление суда о прекращении дела было отменено, и материал был приобщен к настоящему делу.

Попутно отметим и один характерный недочет в деле со стороны производившего расследование.

Агент угрозыска в постановлении своем от 3 сентября 1928 г. о заключении Самсонова под стражу квалифицировал обвинение по 18 и 136 ст. УК, хотя в данном случае были все данные для предъявления обвинения по 58⁸ ст. УК.

Иначе говоря, налицо имелась явная недооценка контрреволюционной сущности подобных покушений. Ошибка эта была вскоре однако исправлена расследованием. Во всяком случае, ошибки эти свидетельствуют о недостаточной политической гибкости и чуткости в практике этого рода дел.

Из эпизодов судебного следствия, тоже характерных для подобного рода дел, в которых обвиняемыми выступают кулаки, следует отметить два:

1. Подсудимый заявил отвод против одной нарзаседательницы, указывая, что у него с нею был конфликт из-за сына, пасшего у него стадо. Отвод судом был отвергнут на том основании, что конфликт давно разрешен.

2. Ходатайство защиты о допросе двух новых свидетелей судом было отклонено со следующей характерной мотивировкой: «Ввиду того, что Назаров Кузьма и Замочкин Яков являются членами одной артели, что указанные Самсоновым свидетели такие же кулаки, как он сам, и что политические убеждения Самсонова в достаточной степени охарактеризованы в деле, в ходатайстве отказать».

Таковы некоторые из моментов расследования процесса по данному делу, которые, на наш взгляд, заслуживают внимания в целях улучшения качества расследований по ряду аналогичных дел.

Односторонность расследования, концентрировавшего внимание лишь на одной из версий о совершении убийства подозреваемым, который при допросе на следствии признал себя виновным. Оставление без обследования целого ряда других данных, которые могли осветить дело. Сознание обвиняемого Новикова и оценка его. Отказ обвиняемого от признания, сделанного им при первом допросе. Необходимость тщательного исследования психического состояния обвиняемого для выяснения разноречивых показаний его на предварительном следствии. Значение факта опознания обвиняемого свидетелями, как доказательства в деле. Редкий случай топо-хронографической экспертизы для проверки показания обвиняемого. Биологическое исследование кровяных пятен на одежде обвиняемого. Добровольные претенденты на роль убийцы. Проверка показаний этих добровольцев.

Убийство профессора Брауна осталось неразгаданным.

Осужденный первоначально по делу на 8 лет лишения свободы студент Новиков при вторичном рассмотрении дела был оправдан.

Чрезвычайная сложность задачи не только по раскрытию преступления, но и по правильной оценке судом собранных по делу доказательственных улик — одна из особенностей настоящего дела. Достаточно сказать, что в конечном счете по этому делу последовал оправдательный приговор, несмотря на наличие в стадии предварительного расследования такого доказательства, как подробное детальное сознание Новикова в убийстве профессора Брауна.

Наконец несколько других высокопоучительных с точки зрения искусства и техники расследования как отрицательных, так и положительных моментов расследования, усиливают интерес к нему криминалиста.

2 июня 1926 г. около 9 1/2 часов вечера, в гор. Астрахани, по ул. Бебеля, дом № 58, в своей квартире был убит двумя выстрелами в упор из револьвера системы «Наган» профессор-гинеколог Филипп Густавович Браун.

Убийца, подъехав на извозчике к парадной квартире Брауна, звонком вызвал прислугу Брауна — свидетельницу Клюеву, проговорил скороговоркой: «экстренно профессора», затем по открытии ему двери быстро прошел в переднюю к вышедшему навстречу ему профессору. Клюева в соседней комнате через открытую дверь слышала лишь фразу профессора: «В чем дело?», а затем сильный выкрик убийцы: «руки вверх», — сопровождавшийся двумя выстрелами. Убийца тотчас же быстро удалился и никто его больше не видал, а профессор после нескольких фраз: «умираю… помогите», — минуты через четыре умер.

Изучение дела, как и всей обстановки преступления, с одной стороны, не дало никаких следов к раскрытию личности убийцы, а с другой, — привело губрозыск к выводу, что в убийстве нет цели грабежа и нет личных врагов, которые сводили бы с проф. Брауном счеты.

Когда вскоре возникло подозрение в убийстве профессора Брауна против Новикова, подкрепленное к тому же через некоторое время сознанием последнего, расследование и концентрировало свое внимание на этой версии.

И в этом и состояла коренная ошибка предварительного расследования. В определении УКК Верхсуда, от 15 января 1929 г. мы находим совершенно четкое указание на эту ошибку:

«…Следствие по делу неизменно шло лишь по одному пути, в пределах одной лишь версии об учинении убийства Новиковым и оставило совершенно неисследованным и два других пути: по линии предстоящей женитьбы профессора Брауна и по линии его финансовых операций в виде отдачи денег в рост…»

Между тем эти иные пути требовали самого тщательного внимания, наравне с версией о виновности Новикова.

В деле имеются указания, что весьма обеспеченный материально покойный проф. Браун пользовался при производстве своих финансовых операций услугами врача К. Поведение последнего в вечер убийства между 10 и 11 часами было настолько необычно, что обратило на себя внимание его двух шапочных знакомых, видевших его в это время во фруктовом магазине.

Правда, предварительное расследование установило алиби К., но оно совершенно не коснулось выяснения причин его столь необычного состояния непосредственно вслед за убийством проф. Брауна.

Другое весьма важное обстоятельство из жизни самого проф. Брауна совершенно не было подвергнуто обследованию.

Друг покойного д-р Мышкин дал наводящее показание о душевном переломе Брауна в последние месяцы его жизни:

«Словом, в душе его что-то как будто сломалось. Временами пытался я навести его на разговор о каких-либо новых знакомых, развлечениях, но получал впечатление нежелания поддерживать разговор, хотя в последние месяцы (конец апреля-май) покойный дал мне полюбоваться на то, что ему пишет какая-то доброжелательница. Бегло прочитал я записку и усвоил, что эта незнакомка удивляется, чем могла увлечь его „она“ (фамилию разобрать я не мог). По указанию же покойного здесь речь идет об А-вой, записка предостерегает его, что человек она нехороший, что он у нее не первый».

В то же время Мышкин показывал, что он от проф. Брауна ничего о студенте Новикове не слыхал.

Между тем, некая гражданка А. К. Куприянова высказала предположение, что застрелил проф. Браун любовник А-вой. Убийство, как выяснилось при следствии, произошло за неделю до предполагавшегося официального брака проф. Браун и А-вой.

Ясно, что подобные указания, имевшиеся при следствии, не должны были остаться без проверки. Даже при наличности сознания Новикова эти обстоятельства не могли быть оставлены без обследования. В особенности же, когда при расследовании собственное признание Новикова стало подвергаться сомнению, как показание, полное противоречий, — необходимо было шире развернуть расследование и подвергнуть проверке другие версии, которые представлялись по ходу дела более или менее вероятными или правдоподобными.