– Если вы не отыщете Анну до утра, – заметил Брайан.

Последовала долгая неловкая пауза, после чего Уинн качнула головой:

– Да, если мы не отыщем ее до утра. Все верно. И тем не менее отправляйтесь отдыхать.

Джулия сильно сомневалась, что им удастся уснуть, но послушно кивнула в ответ. Достала из кармана ключи от машины и вопросительно взглянула на Брайана:

– Тогда поехали, я сама поведу.

Они молча сели в машину. Говорить было не о чем. Впервые бог знает за какое время оба испытывали одни и те же эмоции. Страх. Тревогу. Ужас. Панику. Эти чувства, сменяя друг друга, вертелись в кошмарном беличьем колесе.

Джулия повернула ключ зажигания. Она почти надеялась, что мотор не заведется, сегодня все шло вкривь и вкось, почему бы и машине не сломаться? Но автомобиль привычно заурчал, оживая. До дома было рукой подать, какая-то миля, однако Джулии чудилось, что она совершает главное путешествие в своей жизни. Словно пересекала невидимый Рубикон, вступая в неизведанные земли, где все было чужим и незнакомым.

Спалось нам хорошо. В предрассветной мгле девочка была внесена внутрь, адреналин так и пульсировал в жилах, но усталость после трудного дня взяла свое, и мы почти мгновенно провалились в сон. Проснулись в шесть с несколько тяжелой головой и сварили себе крепкий кофе.

Везде только и разговоров, что о пропавшей девочке. Ее фото – в каждом выпуске новостей. Вместе с номером, по которому предлагается звонить всем, кто что-либо узнает. Полиция и добровольцы занимались ее поисками всю ночь. Местный паб обеспечил их бесплатными горячими напитками и сэндвичами. Многочисленные собаки, гавкая и скуля, обнюхали каждый кустик и дерево в городских парках и рощах.

И ничего не нашли. Потому что ничего найти не могли. Уж мы об этом позаботились.

За всю ночь девочка ни разу даже не пискнула. Что, впрочем, естественно. Она маленькая, а растолченное снотворное, подсыпанное в молочный коктейль, – мощное. Коктейль был предусмотрительно куплен в «Макдоналдсе», и мы дали его девочке, как только заполучили ее в нашу машину, – дети не в силах отказаться от сладостей. Девочка спокойно спит до сих пор. Проснувшись, она будет слаба, но это несущественно. Мы планируем держать ее на таблетках до самого конца. То есть неделю-другую, не более, после чего все эти обстоятельства утратят значение.

Зато сейчас они крайне важны. Нам надо, чтобы она крепко спала или хотя бы вела себя спокойно, когда нас не будет дома. Мы не можем здесь торчать постоянно. Нам следует быть в другом месте, по крайней мере от нас этого ждут, и наше отсутствие там будет замечено. И вызовет подозрения. Разумеется, девочку продолжат искать: хорошенькая пятилетка, пропавшая без вести, – чрезвычайное происшествие. Мы же сделаем все необходимое, чтобы не возбудить подозрений. Именно поэтому нам придется время от времени оставлять ее, а ей надлежит сидеть смирно.

А вдруг она не будет сидеть смирно? Ну, это, в общем, тоже не создаст проблем: здесь ее вряд ли кто услышит. Она надежно спрятана в недрах нашего дома, и ее вопли не могут проникнуть за его стены. Главное, чтобы она не заорала в присутствии молочника или почтальона. От доставки молока мы не отказались. Любопытно, заинтересуют ли полицию люди, внезапно отказавшиеся от услуг молочника? Может быть, может быть… Так что оставим все как есть. Именно это внимание к мелочам выделяет нас из серой массы.

Но девочке лучше вести себя тихо. Просто на всякий случай.

На всякий случай. Вот наше кредо. Мы рассчитываем все вероятности, взвешиваем риски и соответственно разрабатываем наши планы.

Именно поэтому мы сегодня спокойно спали. Потому что были уверены: бояться нам нечего. Мы не допустили ошибок и знаем, что они нас не поймают.

И еще мы знаем, что все правильно. Совесть нас не мучает. Да, девочку немного жаль, но ее страдания – необходимое зло.

Необходимое зло неотличимо от правоты и справедливости. Как вообще необходимость может быть злом? Если это единственно возможный путь восстановления справедливости, значит, и он сам справедлив. Неужели следует отказываться от правильных поступков лишь потому, что маленькая девочка будет немножко страдать? Не явится ли этот отказ чем-то худшим, чем ее страдания? Если бы все боялись страданий, не было бы никаких великих свершений. Сколько людей умерло на строительстве знаменитых соборов? Или мостов? Железных дорог? Погибло в войнах за правое дело? Какое значение имела их смерть? Стала ли смерть каждого из них – трагедией? Да, конечно. Но стоит ли сожалеть о них? Нет, не стоит. Без этих смертей наш мир превратился бы в жалкую дыру, и это единственно важно. Их смерть явилась необходимым злом.

А мы лучше других понимаем: необходимое зло суть истинное благо.

Джулия лежала в кровати, уставившись в потолок. Шел пятый час утра, в комнате было довольно холодно. Они вернулись домой, сменив на посту Эдну, и Брайан сразу же исчез из виду, прихватив бутылку виски. Каким-то чудом Джулии удалось на час забыться сном. Учитывая все произошедшее, это было максимумом, на что она могла надеяться. И вот теперь, перед рассветом, она лежала в постели, путаясь в лихорадочных мыслях и зная, что больше не заснет. Это было бы совершенно невозможно.

В доме было темно и тихо. Предрассветной мглой называл это время ее отец. Он работал кожевником и возвращался домой весь пропахший химикатами, использовавшимися при выделке шкур. Чем бы это ни было, гадость была редкостная: отравившая не только воду в реке, но и отцовское тело. Всего в шестьдесят с небольшим он умер от рака мозга. Болезнь развивалась стремительно. Через год после шестидесятилетия он вдруг по болезни не вышел на работу, один день, потом – еще и еще. Не вставал с кровати, голова болела так, что он не мог ни на чем сосредоточиться. Отец так и не встал. Опухоль выросла позади глазного яблока и как червь проточила ходы в его мозг.

Официально это было тем, что может случиться. Неофициально же… Джулия была уверена, что отца убили растворители и кислоты, с которыми он день-деньской имел дело, которые пятнали его кожу и проникали в легкие. После обязательной вечерней ванны, где он запирался с чашечкой чая и свежей «Дэйли миррор», даже после часовых ванн с ароматным мылом «Радокс», от него все равно тяжело и резко несло кожевенной фабрикой. Этот его ритуал бесил Джулию, когда она была подростком, особенно по пятничным вечерам, но на все жалобы мать лишь хмуро отвечала: «Оставь его в покое, солнышко, он много работает».

Он имел обыкновение лежать перед сном, распространяя по комнате этот запах, и рассказывать ей сказки, которые сочинял за рабочий день. Чаще всего они начинались словами: «В предрассветной мгле…» Много лет Джулию ужасно занимало, на что похожа эта самая «предрассветная мгла» и какие волшебные вещи можно увидеть, если тебе удастся встать в самую глухую ночь… Но когда Джулия открывала глаза, в окна уже лился дневной свет, и она понимала, что опять проспала все интересное.

И вот она без сна лежала, вслушиваясь в скрипы и шорохи. Это были всего лишь звуки, которые издает старый дом, однако так легко поверить, что слышишь топот ножек маленького волшебного народца. Джулия припомнила, как однажды в детстве, услышав скрип ступенек, закричала родителям:

– Что там скрипит? Я боюсь.

Отец поднялся к ней в комнату, принеся с собой запах дешевого пива, смешанный с кислой вонью шкур.

– Не бойся, дочка. Дома ведь тоже живые. Они, словно люди, ворочаются перед тем, как уснуть. Это просто скрипят старые косточки нашего пристанища. Дом желает тебе спокойной ночи, малышка.

Он умер, когда Анна уже родилась. Что ж, по крайней мере, она успела увидеться с дедушкой, хотя и не помнила этого. Он обожал внучку, с удовольствием возился с ней, и ему не надоедали ни бесконечные смены подгузников, ни пролитые на пол каши, ни бесконечная игра в «коняшку» на его коленке.