Первое время пытался пристроить их себе в помощники с подённой оплатой труда. Привить интерес к доходному делу, но усилия мои были напрасны - Макаренко из меня не получился. Больше курили, чем помогали - сидели в тенёчке, наблюдали за моими действиями. Тут же после расчёта в первый день обокрали работодателя, и пришлось бегать по кустам, возвращать утраченное имущество, уже обмененное на брагу, с помощью их родителей. Девиз военных лётчиков: "Делай как я!", которым я часто любил пользоваться, чтобы убедить молодого собеседника в своей правоте, здесь не годился.
Меня удручало убожество их помыслов и желаний, о которое разбивались все мои устремления приобщить какого-нибудь подростка если не к пчеловодству, то к иному полезному занятию. Мои рассказы о том, что труд может доставлять удовольствие, а процесс познания слаще мёда - требовали перевода на их обыденный сленг.
Угощал ребятишек мёдом, чаёвничал, делился своими харчами, сигаретами - специально покупал в сельмаге, хотя сам не курил. Возил угощаться виноградом, арбузами, яблоками, помидорами на свою дачу, показывал и рассказывал с гордостью, как удалось всё это вырастить, и не видел проблесков интереса.
Одаривал книжками, которые тут же использовались в лучшем случае под махру на самокрутки. Дары природы - рыбалка и ягоды с грибами - их тоже не интересовали. Мои беседы о том, что живут они в райском, сказочном, изумительном по красоте месте, и хотя бы делали попытки хоть что-то изменить в своей маленькой жизни,- не находили понимания, даже за деньги.
Огорчался от своего бессилия - кем, если не злой колдуньей Брунхильдой запущен процесс расчеловечивания! Даже Маугли стоял на более высокой ступени развития, так как его воспитывали друзья: мудрый Каа, смелый благородный Акела и Балу с Багирой, аналогов которым в Черемшанке не нашлось.
Так и остался в их глазах если не инопланетянином, то пациентом, сбежавшим из дурдома, которого и обмануть не грех.
Кое-кто ещё сопротивлялся такой жизни, держал скот, учил труду детей и, живя на отшибе, отправлял детей на школьном автобусе в школу, а на рабочем ездил на работу. Эти справные селяне были новосёлами, переселенцами с окраин великой страны, ставшим в одночасье ближним зарубежьем. Жили за речкой, своим трудолюбивым сообществом, отгородившись высокими заборами от враждебного мира. Попали в незавидные экономические обстоятельства, карабкались из нужды из последних сил. Их нельзя было встретить праздношатающимися. Трудились, не покладая рук, и чурались ничего не делающих местных аборигенов-старожилов, скучающих в безделье.
Человек пять мужчин трудоспособного возраста не работали и по утрам искали, где бы раздобыть пузырь на опохмелку. Все они по новому разделу социалистического имущества были наделены статусом землевладельцев с земельными паями в несколько десятков гектаров, и только отсутствие бумаг на право распоряжаться землёй, пока не давало возможность ощутить себя если не помещиками, то дворянами. Бывший директор совхоза, а ныне глава акционерного общества, опасаясь..., задержал оформление документов на владение землёй, иначе бы новоявленные дворяне её заложили и пропили. Публика была в этой деревеньке пёстрая, по недавнему советскому общественному положению и только общие помыслы и желания объединяли компанию.
Валерий, мужчина средних лет, работая пастухом, упал с лошади и был на инвалидности. Единственный в компании многодетный отец. В последствии часто навещал меня, справлялся не найду ли я ему с сыновьями какую-нибудь работу. Его рыжие босоногие пацаны создавали впечатление смышлёных и рукодельных. Успешно эти способности совмещали с желанием что-нибудь стибрить.
Сергей, неопределённого возраста, бывший работник милиции, коренной черемшанец, изгнанный из городской семьи за любовь к алкоголю, вернулся в отчий дом и жил в деревне с матерью на её пенсию. Вдвоём вели общее хозяйство, за исключением виноводочных изделий, - у каждого была своя заначка. Пять куриц обеспечивали им ежедневный завтрак. Была когда-то и коза, которая давала горькое молоко, питалась круглый год подножным кормом: полынью и коноплёй или что удавалось урвать в соседском огороде, - повесилась на плетне от такой жизни. Козья шкура в дровянике напоминала посетителям о былой трагедии. Где-то рядом в кустах доживал свои годы пьющий отец, отдельно от пьющей семьи.
Ещё одним завсегдатаем ранних посиделок был Миша, молодой ещё мужчина с покладистым характером, - где положишь там и возьмёшь - жил один в своём доме, схоронив родителей. Про таких в народе говорят: - "ни украсть - ни покараулить"!.. Женщины появлялись в его жизни и исчезали, убедившись в никчёмности хозяина. Каждую весну начинал жизнь с чистого листа, садил в своём огородике картошку, семена которой ему давали сердобольные старушки, и в конце мая, пока не проросла, выкапывал.... Вокруг его хибары не было ни кола ни двора. Ничего кроме травы выше человеческого роста, всё сжёг во время зимовок - и полы в избе. Перебивался тем, кто, что даст и что удастся если не заработать, то утащить. В бане не мылся принципиально, - хватало того, что пару раз за лето падал в пруд и откуда его вытаскивали бдительные рыбаки. Пытался мне помогать, но пчёлы его не любили, близко к пасеке не подпускали, и он ходил с фингалом то под одним, то под другим глазом и за что получил кличку от своих приятелей - "Одноглазый Джо". ...Приносил бабушке Сафронихе грибы из ближайшего леса и ягоды на варенье в обмен за брагу. Утащил во время очередного посещения палку колбасы из бабкиного холодильника. Был пойман Сафронихой в обвалившейся от ветхости бане за поеданием этого продукта, и на некоторое время потерял её расположение. Выпрашивая прощение, всё повторял всуе свою любимую присказку: - "Страдаю не со зла, а нужды ради!.."
Скоро хозяйка опомнилась - рассудила, что колбасу уже не вернуть и пусть повинный скосит крапиву с сорняками подле забора. Весь июль Одноглазый Джо ранёхонько начинал бороться с сорняками, через час жаловался на нестерпимую жажду и в конце концов выпрашивал у Сафронихи вожделенную "полторашку". Потом ходил по покосу, пинал кошенину - до вечера мог разыскивать пропавшую косу.
Двое других были временные отдыхающие, отлынивающие от работы и выполнения семейных обязанностей, и это их объединяло. Приехали проведать родительский дом ещё весной, помочь посадить картошку, да и задержались. Каждый выходной родичи-старики устраивали им проводы к месту работы. Провожали за околицу на тракт, махали в след руками, долго со слезами прощались и так и не могли надолго проститься - на следующий день, оба путника оказывались в лачуге Одноглазого Джо. Деньги, собранные на обратную дорогу, были потрачены, а возвращаться пешком домой без денег желания не было, тем более, что Черемшанка их родина, и откуда их переселили-выслали, как они говорили, принудительно. Считали себя пострадавшими толи от ельцинского режима, толи горбачёвского, и утверждали, что за это им полагается льгота, - пожить на малой родине. Не спешили расставаться с деревенькой, не могли покинуть эту благодать. Продолжали кормиться у своих стариков, отбирая пенсию.
Собиралась эта компания "с ранья" после пения петухов на подзаборной лавочке у местного предводителя дворянства Василия Ивановича. Пользовавшегося у этих "болезных" мужиков непререкаемым авторитетом. Василий Иванович снисходительно называл своих друзей-землевладельцев полноправными помещиками, а сохранившими огороженные дворы, - дворянами! Вещал громогласно, медленно, веско и не терпел возражений. Находился в "завязке", и поэтому в трезвом уме, за которым внимательно и неусыпно следила супруга, оберегая его ум от дурных мыслей. Судя по разговору, был когда-то большим начальником на ферме: бригадиром или скотником - звеньевым!
Мужики, почёсываясь, бессмысленно смотрели на окружающий мир, обсуждали, кто сегодня спёр, в очередной раз, и у кого..., сделанную из комбайнового решета корчагу. Корчага представляла несомненную ценность в глазах немногочисленных жителей, так как сделать другую было не из чего: весь металл, вплоть до гвоздей, отнесли заезжему сборщику металлолома. Закончили сепараторами, мясорубками, утюгами..., последними приметами из ушедшей прошлой жизни, так как коров уже не держали, котлет не стряпали и одежду не гладили. Корчага была единственной рукотворной кормилицей всей дружной компании и ещё кормила бабушек и местную "предпринимательницу" Сафрониху.
