В мире нет справедливости, лишь боль и страдания, никто не оценит наши с вами старания.

Небольшая, но по-воему просторная комнатка была залита тусклым светом почти погасшей лампы, которая стояла на столе. Свет от лампы был теплый, но мрачная атмосфера помещения навевала тоску и холод где-то в сознании, словно тот, кто находился в комнате и сам был темным и мрачным, возможно, с единственным проблеском надежды где-то в закоулках души подобно мигающей лампе в комнате, которая готова была погаснуть в любую минуту.

Над маленьким деревянным столиком из сухого и потрескавшегося от старости дерева, сгорбившись, сидела худая и бледная фигура. Тонкие пальцы не без помощи ручки чернилами выводили крючковатые, мелкие и немного кривые символы. Вся записная книжка была полна множества вкладышей и, казалось, могла бы лопнуть от такого количества исписанных страниц, вложенных в нее листочков, закладок, билетиков, фантиков и всего того, что изначально в ней быть не должно. Пожелтевшие страницы ясно говорили о том, что сама бумага была не первой свежести.

На столике помимо той, которую так нещадно пытали острым пером ручки, лежала еще одна, совершенно другая и совсем новая записная книжка.

Последние минуты истязания для старой книжки очень скоро закончились, и болезненная фигура закрыла ее, погасив лампу, и убрала совершенно новую книжку во внутренний карман своего пиджака. Только после этого владелец обеих книжонок, их истязатель, поднялся со стула и пошел к выходу. Остановился он лишь единожды, когда дошел до дверей и потянулся к ручке. Окинул опустевшую, нежилую комнату взглядом; разорванные обои на стенах, небольшая кровать, постельное белье, скиданное в кучку где-то в углу, пустой шкаф со сломанной дверью и столик, на коем лежал уже исписанный блокнот. Со стороны даже складывалось впечатление, что место это давно заброшено. Не хватало лишь сантиметрового слоя пыли, но не было сомнения что через какое-то время он там появится.

Как долго там пролежит эта записная книжка?

Прочитает ли кто-нибудь записи в ней или просто выбросит, сочтя ее бесполезным хламом, как и старый дырявый чайник, что был на кухне?

А может быть, она так и пролежит тут до тех самых пор, пока этот старый дом не развалится окончательно, ведь эти тонкие и хрупкие стены совсем не внушали доверия. По крайней мере, в последние года два так точно. Здание буквально разваливалось, и об этом лучше всего говорила разрастающаяся трещина на потолке.

Но когда-то даже это захолустье было по-своему уютным и живым местом. Местом, где когда-то был слышен людской смех и где по вечерам не смолкали разговоры и музыка…

Поправив галстук, темная фигура вышла. Скрипнул в замке ключ, который позже был отправлен под дверь, обратно в пустую квартиру, где лишь призраки при факте своего существования могли бы открыть ее. Как символ того, что возвращаться в этот дом больше нет смысла. Только после этого хозяин ключа, заведя руки за спину и сгорбившись сильнее прежнего, ушел.

«Этой записью, пожалуй, и закончу уже пятый свой дневник.

Кто бы мог подумать, что одна маленькая книжечка, в которой человек записывает свои мысли, может иметь столько смысла? Я вкладывал в строки, выписываемые черной ручкой по белой бумаге, практически всю свою душу, я делился с ней своей болью, радостью и всем тем, что мне пришлось переживать в этот нелегкий период моей жизни. За последние годы этот дневник стал моим лучшим собеседником. Единственным в своем роде, кто хранил все мои тайны и понимал каждое слово.

Никогда ты, мой друг, мой лучший собеседник, не задавал мне лишних вопросов и никогда не пытался ответить мне – я и так прекрасно знал, что ты понимаешь меня.

Однако мне пришло время заводить новую записную книжку, забыть весь этот ужас, оставить всю эту боль здесь, в этой пустой комнате, насквозь прогнившей от горя и отчаяния. Оставить навсегда здесь всю эту лживую надежду на лучшее будущее.

Да, пожалуй, время уходить. Я заканчиваю этот дневник и в то же время навсегда покидаю этот серый город. Заканчиваю эту жизнь. Жизнь, в которой мне не место.

Все закончилось. Смысл потерян.

Начать искать новый или хотя бы исчезнуть в небытие окончательно.

Конец записи.»

«Запись первая. Дневник пятый.

Начинаю свой дневник так же, как и четвертый. Мое имя Тайлер Блэйк и на данный момент мне 25 лет. Я родился и живу в городе G. Я не знаю, кто придумал название этому городу. Но что-то подсказывало мне с самого детства, что фантазия у того человека была скудная.

Живу я с младшей сестренкой Карли. Не знаю, кто ее отец, мой же бросил меня, когда мне было пять. Наша мать умерла при родах, три года назад.

На самом деле это уже третий дневник, в котором я пишу это. Смешно, но это просто необходимый ритуал. Это знакомство с этой записной книжкой. Но именно ты, моя дорогая книжечка, станешь моим главным помощником и другом на ближайшие несколько лет. Надеюсь, ты продержишься дольше остальных, ведь в первых трех дневниках я писал слишком уж большими буквами и тратил их на рисунки. Впрочем, что еще взять с ребенка, верно?

Но я не хочу разводить на первом же листе грязь и сочинять какие-то триады для приветствия новой страницы моей жизни. Это ведь лишь продолжение для моих предыдущих записей.»

Маленькая квартирка, находящаяся на третьем этаже старой многоэтажки, находилась, увы, не на солнечной стороне дома: даже днем здесь царил полумрак, ведь в два окна скромного жилища совсем трудно было пробиться солнечному свету, который в городе G и без того был редкостью. Город сам по себе был туманным и зачастую затянут серыми тучами, поэтому удивительного в том, как жила семья Блэйков, не было.

Квартира была скромной, даже слишком скромной. Маленькая и очень тесная кухня, в которой сложно было найти целую посуду без единой трещинки или скола, даже чайник, стоявший на старенькой плите, и тот был стерт, но, к счастью, пока не до дыр и менять его пока смысла не имело. Также там были небольшой стол с потертой скатертью, рядом с которым стояли два стула, старый кухонный гарнитур, который и гарнитуром-то было сложно назвать, плита с уже давно почерневшими газовыми конфорками, на которых готовилась очередная стряпня, шкафчики с устаревшими дверцами, какие в их время легче было найти у стариков в квартирах пятидесятилетней давности и, конечно же, маленький холодильник с весьма скудноватым запасом еды.

Единственная комната была просторнее кухоньки и двум ее жителям казалась вполне уютной. Она представляла из себя кровать и одну раскладушку, а также шкаф и маленький письменный столик, буквально недавно поклеенные новые обои. Ну и, конечно же, несколько, раскиданных игрушек. Их было чертовски мало, мало для среднестатистического трехлетнего ребенка, но на большее, увы, денег не было. Детские вещи и игрушки стоили слишком дорого. Наверное, мать Тайлера и Карли, которые там жили, совершенно не подумала об этом, когда заводила второго ребенка, не имея при этом мужа. Да и у ее старшего сына доход был не слишком большой.

Вообще по старшему жителю квартиры тоже было сложно сказать, что живется им очень легко.

Под глазами Тайлера уже давно не сходили темные круги от бессонных ночей, что приносила маленькая сестренка. И, надо сказать, проблем от нее было много. Слишком много. Порой он даже выходил из себя, но не мог сорваться на крик. И не мог не из жалости к этой крохе, к этому ангелочку с голубыми глазами, не мог чисто физически. Он не мог порой выговорить даже собственное имя, не сделав ни единой запинки. Он мог бы спеть для вас арию из любой оперы, но в простой речи он был ничтожен. Этот прекрасный голос, его прекрасный и певучий голос во время простого разговора и речи был закован в цепи.