– Это самая бесконечная ночь в моей жизни, – сказал я отцу, продолжая его обнимать.

– Так только кажется. Ты и оглянуться не успеешь, как все завершится.

– Вот бы здесь была мама. Я бы попросил у нее прощения за то, через что она прошла ради меня.

Он рассмеялся.

– Ты стоил мучений, сынок. И малышка будет их стоить.

Сзади открылась дверь.

– Папочка! Вам лучше бы подойти!

До меня не сразу дошло, что медсестра обратилась ко мне. Вернувшись в палату, я сразу понял: что-то переменилось. Раньше медсестры были спокойными. Они мягко подбадривали Тейлор, и все. Теперь они стали взволнованными. Но не встревоженными или испуганными. Скорее похожими на чирлидерш, ведущих обратный отсчет.

– Ну вот, – сказала одна из них. – Почти все!

– Вы говорите это уже целый час! – крикнула Тейлор.

Медсестра рассмеялась.

– Знаю, лапочка, но теперь я серьезно. Еще одна-две потуги – и все. Честное слово.

Медсестра, которая меня позвала, поймала меня за руку.

– Папочка, идите сюда. Вы должны быть готовы.

– Я не отец, – глупо проговорил я.

– Ну, это же вы перерезаете пуповину, да? Держите ее за ногу. Вот здесь. Да, вот так.

Все разворачивалось слишком стремительно. Тейлор предстала передо мной в таком виде, лицезреть который я в жизни не ожидал, и я надеялся, что никогда больше его не увижу. Коул стоял с другой стороны и держал ее за руку, но его глаза были направлены на меня.

– Видите? – спросил врач, показав на кружок волосатой розовой плоти посреди… ох, черт, волосатой розовой плоти. – Это макушка головки ребенка.

Мне не хотелось смотреть на бедняжку Тейлор с широко раздвинутыми ногами, но внезапно зрелище из непристойного стало волшебным.

– О боже, – потрясенно выдохнул я. – Тейлор, ребенок и правда выходит. Ее уже видно.

Коул сжал ее руку.

– Ты сможешь.

Она начала напрягаться, и я понял, что приближается новая схватка.

– Давай, девочка, постарайся! – сказала ей медсестра.

Тейлор закричала. Ларисса, помогая ей тужиться, всю схватку подталкивала ее вперед.

– Вот так! – крикнула врач. – Тужься, тужься, тужься!

И внезапно снаружи появилась головка малышки. Ее личико было красным и искаженным гримасой, которую в любое другое время я счел бы комичной.

– О боже! – воскликнул Коул, заглянув за колено Тейлор, чтобы увидеть ребенка. – Она, кажется, сердится, да?

– Стоп! – крикнула, приподняв голову, врач. – Дорогая, остановись. Возьми перерыв. Прежде чем она сделает свой первый вдох, нам нужно очистить ее дыхательные пути. – Медсестры ловко убрали из ее горла и носика слизь. – Так, Тейлор, все. На следующей схватке она появится целиком. Ты готова?

– Она готова, – хором ответили Ларисса и Коул.

– Тужься! – снова сказала врач. Тейлор, слишком уставшая, чтобы кричать, изо всех сил напряглась, и в следующую секунду малышка, розовая и мокрая, выскользнула в руки врача. Ее первый крик был жалким, сердитым писком, который быстро превратился в пронзительный вопль. Медсестры завернули ее. Одна из них хотела было положить ее Тейлор на грудь, но на полпути спохватилась и, сменив направление, передала новорожденную Коулу. Малышка, хоть и завернутая в пеленку, была скользкой и покрытой… я не хотел даже пытаться идентифицировать, чем. Я непроизвольно подумал: «Не испачкай рубашку!», но Коула, судя по всему, это волновало меньше всего.

От того, как он смотрел на нее, у меня перехватило дыхание.

Врач вложила мне в руку пару странных изогнутых ножниц и направила меня к пуповине. Я попытался ее перерезать, но меня так трясло, что пришлось подключить и вторую руку. Только тогда я смог сжать лезвия до конца. Затем нас с Коулом мягко подтолкнули к двери и увели в соседнюю комнату.

– Сейчас мы взвесим ее и оценим ее состояние по Апгару, – объяснила нам медсестра. – Обычно это делают в палате у матери, но усыновления – всегда случай особый.

Другая медсестра, улыбаясь, забрала малышку у Коула и начала ее разворачивать.

– Можете привести бабушку с дедушкой. И сделать фотографии, если хотите.

Оба предложения было уместными, но я не смог сдвинуться с места и перестать смотреть, как они взвешивают ее, проверяют и вытирают. Она была сморщенной, розовой, с клочком темных волос на макушке. И громко вопила, пока медсестры ворковали вокруг нее и смеялись.

– Все пальцы на ручках и ножках на месте, легкие тоже в полном порядке. Все, как положено.

Закутав малышку в пеленку, они вернули ее на руки Коулу. Он немедленно начал снова ее разворачивать, пока в воздух не взмыл сердитый маленький кулачок. Он прикоснулся к нему, словно осматривая ее крошечные ноготки.

– Смотрите, какие длинные у нее пальчики, – проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Я никогда не видел его настолько счастливым. На него снизошло такое умиротворение и покой, словно вся его жизнь, все, что он делал и говорил до сих пор, было подготовкой к этой секунде. Ребенок в мгновение ока стал для него всем.

И для меня тоже.

У меня отказали колени, и я тяжело опустился на стул. На протяжении нескольких месяцев я был сосредоточен только на том, чтобы привести нас в этот момент, и еще поддерживал Коула, чтобы он сохранил рассудок, пока все это длится. О роли родителя я думал лишь мимолетно. Нет, я знал, что мы будем кормить ее, согревать, лелеять, оберегать…

Оберегать?

От невыполнимости этой задачи я чуть было не засмеялся вслух. Я посмотрел на нее, вопящую и крутящуюся у Коула на руках. Он тихо ворковал над ней, сияя и покачиваясь на носках. Она была крошечной и совершенно беспомощной. Как мы оградим ее от всех бед? Как в принципе такое возможно?

Охваченный слепым ужасом, я пошатнулся, и в моей груди стало тесно.

Нет. Не тесно.

Она стала пустой.

Из меня словно вынули сердце, и теперь оно лежало у Коула на руках в форме очень громко вопящей маленькой девочки с очень красным лицом. Я представил, как мы уносим ее домой, и впал в панику.

Я оказался неподготовлен. Взять под свою защиту столь уязвимое, столь невинное существо… что может подготовить к такому? Весь мир внезапно превратился в угрозу. Все леденцы, все до последней электрические розетки, все провода. Все машины, книжные шкафы и бассейны.

И то было только начало.

Потом она пойдет в школу. Будет падать с велосипеда, узнает, какими жестокими могут быть дети. И мы с Коулом будем переживать ее боль, как свою, – от каждого расцарапанного колена, каждой сломанной кости, каждого разбитого сердца. Мы будем с ней рядом, будем страдать вместе с ней, стремясь защитить ее, но зная, что это нам не под силу. Как у родителей получается выживать?

Но возврата назад уже не было. Как не было способа вернуть свое сердце, сделать его, как прежде, маленьким и несведущим, а потом надежно убрать на старое место в груди.

Крики малышки затихли, и Коул поднял глаза на меня.

– Хочешь ее подержать?

Ответить ему я не смог. Я знал, что должен взять ее на руки, но это подразумевало тот уровень обязательств, к которому я был еще не готов. Потому что это было последним шагом к тому, чтобы навсегда потерять себя и свое сердце.

Словно из ниоткуда возник мой отец. Взяв меня за плечо, он улыбнулся. В его взгляде было не только тепло и немного веселья, но и сочувствие.

– Страшно, да? – спросил он.

Я смог только рассмеяться над неадекватностью этого слова.

– Страшно? Я в ужасе. – Но и это слово было недостаточно сильным. Коул по-прежнему улыбался ей, а она сжимала один его палец в своем крошечном кулачке. Я снова повернулся к отцу. – Эта паника… она ведь пройдет?

Он покачал головой.

– Никогда. Джонатан, я ее чувствую даже сейчас. – Он коснулся виска. – Откуда, по-твоему, вся эта седина?

– Пап, я серьезно.

– Я тоже. – Он похлопал меня по плечу. – Могу сказать только одно: ты привыкнешь. – Он взял меня за руку и поднял со стула. – Идем, сынок. Пора тебе подержать свою дочь.