– Коул, – сказал мой отец – и со смешком, и с раздражением. – Сынок, бога ради, присядь. Сначала нам надо провести небольшой разговор.

– Но это займет всего лишь минуту.

Он скрылся на кухне, и отец со вздохом опустился на стул. Грейс скованно улыбнулась ему.

– Вообще, вино будет, наверное, кстати.

Коул вернулся, держа в одной руке открытую бутылку вина, а в другой четыре бокала. Я заметил, как медленно он раздает бокалы и разливает вино. Закончив, он, несмотря на протесты отца, ушел за оливками с сыром. Я подозревал, что даже Грейс стало понятно, что он старается оттянуть этот затеянный отцом «небольшой разговор». Но вот еда стояла на столике между нами – никто, правда, к ней не притронулся, – и у него больше не было отговорок. Коул сел, сплел на коленке пальцы и выжидательно уставился на наших гостей.

Папа оглянулся на Грейс. Они явно отрепетировали весь разговор, и по сценарию следующая реплика была у нее, но она не решалась произнести ее вслух. Она крутила колечко на пальце, пока мой отец не вытянул ногу и не толкнул ее лодыжку носком.

Она вздохнула и встретилась с Коулом взглядом. Сделала долгий вдох, словно готовясь нырнуть, и сказала:

– Хлебный пудинг… Я его помню.

Коул моргнул, однако его лицо осталось совершенно непроницаемым.

– Понятия не имею, о чем ты.

Грейс повесила голову. Ответил ему мой отец:

– Все ты имеешь.

Коул удивленно развернулся к нему.

– Прошу прощения?

– Ты меня слышал.

– Отец…

– Джон, помолчи. – Он не сводил взгляда с Коула. – Сынок, а ты заканчивать врать. Знаю, ты притворяешься, чтобы себя защитить, но время защищаться прошло. Мы тут пытаемся добиться прогресса и начнем с того, что все станем честными.

Теперь пришел черед Коула повесить голову. Отец повернулся к Грейс.

– Начните еще раз.

Она сделала вдох. Потом утерла глаза и посмотрела на Коула. Ее подбородок дрожал, однако она начала говорить.

– Это было кафе в горах в Вейле. Мы говорили твоему отцу, что идем кататься на лыжах, а сами уходили туда, пили горячий шоколад и ели хлебный пудинг, пока у нас не начинали болеть животы. После целого дня на лыжах он умирал с голоду и всегда недоумевал, почему нам не хочется есть.

Коул удерживал взгляд на коленях.

– Это было очень давно. – Его голос был едва слышен.

Она кивнула.

– Я знаю. Но то были счастливые времена. Помнишь, мы заходили туда такими замерзшими, а внутри было так тепло, что казалось, будто у нас горят щеки?

Он напряженно кивнул.

– Да. Помню.

– В пудинг часто добавляли изюм, и тогда ты выковыривал все до последней изюминки и оставлял на тарелке.

Он издал тихий звук – вроде икоты, но он мог быть и смешком.

– Не знаю, зачем люди кладут изюм в выпечку. Это же полный кошмар.

Тут рассмеялась и Грейс.

– Соглашусь.

– Они больше не пекут хлебный пудинг. Уже много лет. Теперь там подают только готовое. Даже горячий шоколад стал растворимым. – Коул наконец-то поднял глаза на нее. – Джон был прав. Я сделал его для тебя. Подумал, что тебе будет приятно.

Она кивнула, и в ее глазах вновь появились слезы.

– Я знаю. Я бы все отдала, чтобы вернуться назад и прожить тот момент еще раз.

– Неважно. Это был всего лишь размоченный хлеб.

Она рассмеялась, потом, словно устыдившись этого, прикрыла пальцами губы.

– Спасибо тебе, – проговорила она. – И прости, что не сказала этого сразу.

– Отдайте ему то, что вы принесли, – негромко сказал мой отец.

Грейс бросила на него быстрый взгляд, и мне показалось, что ей хотелось бы, чтобы папа смолчал.

– Он сочтет это глупым.

– Не думаю.

Она, похоже, его уверенность не разделяла, однако взяла свою сумку, поставила ее на колени и начала в ней искать.

– Их до сих пор выпускают, – между делом сказала она. – Издание новое, но обложка не изменилась. – Она достала из сумки небольшую красную книгу и протянула ее Коулу.

За все проведенные с Коулом годы я видел его и ранимым, и страдающим, и удивленным и – в редких случаях – потерявшим дар речи. Но я ни разу не видел его во всех этих четырех состояниях сразу, как было сейчас, когда он, застыв, вперил взгляд в эту книгу.

Я попытался понять, чем она примечательна. Книга была небольшого формата. Примерно пять дюймов на семь. С красной обложкой. На корешке было написано «Рим».

– Все хорошо? – спросил его я.

Коул не шевельнулся, только с трудом, словно ему было больно, сглотнул.

– Мне надо выйти, – проговорил он. – Джонни, я, наверное, открою еще бутылку вина или же…

Он начал вставать, но папа прервал его:

– Сядь. – Это был приказ, а не просьба. Мне не понравилось то, что он так груб с моим мужем, однако Коул безмолвно опустился обратно на стул.

Я потихоньку сходил с ума, поскольку не знал, что происходит, но требовать объяснений сейчас точно было не время.

Медленно протянув руку, Коул взял у матери книгу.

Он долго-долго смотрел на нее, съеживаясь с каждой секундой. Открывать ее он не стал, но держал, как талисман, стиснув в обеих руках.

– Я понятия не имел… – Его голос сорвался, и он, замолчав, прикрыл ладонью глаза. Я сел поближе к нему. Положил на его спину руку. Он сделал глубокий вдох, словно набираясь из моего прикосновения сил. И наконец посмотрел на нее. На его щеках, как и у нее, были слезы.

– О чем? – спросила она.

– Что ты в принципе обратила внимание.

Ее подбородок опять задрожал. Она поднесла кончики пальцев к губам и закрыла глаза. По ее щеками заструились свежие слезы, и она, не в силах говорить, просто кивнула.

– Мы должны были пробыть в Риме еще три дня, но я упросил его вернуться пораньше.

– Я знаю.

– Чтобы мы могли увидеть тебя.

– Знаю.

– А ты… – Его голос вновь оборвался, но это не имело значения. Что бы он ни пытался сказать, Грейс поняла все без слов.

– Милый, я знаю, – кивнула она. – И мне очень жаль. Я много за что обязана перед тобой извиниться, но об этом поступке я сожалею сильнее всего. Я подумала, что тебе стоит знать, что я понимаю, какую боль в тот день причинила тебе. И я прошу за это прощения.

Он снова закрыл ладонью глаза. Мне хотелось обнять его, но ему был нужен не я. Грейс встала. Пересекла комнату и опустилась рядом с ним на колени.

На этот раз Коул не уклонился от ее рук. Он не обнял ее, но позволил обнять себя. Они сидели, покачиваясь, их плечи дрожали, пока они оба в полном молчании плакали.

Я взглянул на отца, желая, чтобы кто-нибудь, наконец, объяснил, что за черт происходит. Отец улыбнулся мне – не самодовольно, но с облегчением, – и поднял свой винный бокал.

– Не знаю, как вы, а я бы выпил чего-то покрепче.

Я рассмеялся, а вслед за мной улыбнулся и Коул. Он высвободился из объятий матери – не отталкивая ее, но улыбаясь и по пути вытирая щеки.

– У меня есть бутылка виски, которая стоит побольше некоторых машин.

– Подойдет.

Коул отложил книгу в сторону и ушел на кухню, но через пару секунд вернулся назад. Вместо бутылки виски он держал в руке телефон, а его лицо сияло радостным возбуждением.

– Тейлор рожает!

***

Мы с Коулом, спотыкаясь, побежали к двери. К моему удивлению папа и Грейс не поехали с нами.

– Позвоните, когда все станет серьезно, – сказал мне отец.

– Она в больнице. Это, по-твоему, не серьезно?

Отец снисходительно улыбнулся и похлопал меня по плечу.

– Сынок, тебя ждет долгая ночь.

Как это часто бывало, он оказался прав. Но я из-за этого уже даже не раздражался.

В больнице выяснилось, что схватки у Тейлор еще слишком редкие – раз в семь минут. Мы сели в приемной и, каждый раз, когда видели медсестру, забрасывали ее вопросами о новостях. В конце концов она улыбнулась нам с той же веселой снисходительностью, которую предъявил мой отец.

– Почему бы вам не сходить к ней самим? Она просила передать, что не против.