Мовлана Таджэддин, устраивая Устада, а затем поднявшись к себе в келью наземного этажа и думая непрерывно о случившемся, неожиданно для самого себя пришел к выводу, прямо противоположному своим недавним убеждениям.

Гасиды, прибывающие один за другим, передавали, что мюриды не разошлись, а вернулись в окрестные села, и Юсиф ходит по подворьям и с пущей силой и категоричностью убеждает их не расходиться, и это еще более укрепляло мовлану Таджэддина в его новом взгляде на дело.

Охваченный нетерпением изъяснить все Фазлу и выслушать его ответ, мовлана Таджэддин спустился вниз и до вечера ждал перед кельей, пока Устад придет в себя и будет в состоянии принять его. Когда же шагирды открыли перед ним дверь, мовлана Таджэддин, войдя в келью, был до глубины души поражен переменой, происшедшей за короткое время с Устадом. Янтарно-темное лицо его побледнело и обросло седой щетиной, безжизненные руки, бессильно свисавшие, были белы и тонки, как свечи. Из глубины кельи на мовлану Таджэддина смотрел белый как лунь старец, только глазами напоминавший прежнего Фазла.

Мовлана медленно подошел к нему и вдруг бросился на колени.

- Да стану я твоей жертвой, Устад! Что это за перемена в тебе? Неужто благодать и в самом деле покинула эти проклятые руины?

Сдержанный, всегда преисполненный чувства собственного достоинства мовлана Таджэддин готов был разрыдаться, как ребенок.

Фазл грустно усмехнулся.

- Эти кельи оказались не для богов, мовлана, - сказал он потухшим, незнакомым мовлане Таджэдднну голосом.

- Может быть, вернуть дервиша Гасана? - быстро спросил мовлана. - Недалеко ушел, разыщут в одночасье, а уж он-то найдет, чем поправить твое здоровье.

Фазл медленно покачал головой и снова уставился взглядом в одну точку.

- Стены поют, а мне в этих звуках слышатся возмущенные голоса моих мюридов... И стоны жертв войны... - глухо сказал он. - Большая война сгубила моих мюридов, мовлана! А вместе с ними погиб и я. Не сновидение рассказываю я тебе, сын мой!.. Ты сказал, что лекарь мой недалеко ушел? А мюриды мои? Разошлись ли они?

Мгновенной заминки мовланы Таджэддина было достаточно, чтобы Фазл понял все.

- Я знал, что не разойдутся... Знал, - сказал он. - А что Юсиф? По-прежнему распоряжается и командует?1

Мовлана Таджэддин передал сообщения гасидов о мюридах и Юсифе, и Фазл, с живым вниманием взглянув ему в лицо, с резкостью, удивительной для его состояния, встал на ноги, надел хиргу и позвал с собой мовлану Таджэддина выйти во двор, к костру, на намаз, чтобы переговорить о некоем важном деле, и, словно бы не замечая шагирдов, стоящих на пороге с умывальным прибором, вышел из кельи.

На просторном ровном дворе шириною в сто шагов, длиною в двести, с парными каменными столбиками перед дверьми выходящих во двор келий, неподалеку от бассейна горел костер с ровным, спокойным, бездымным пламенем. На лужайке близ ворот стояли стреноженные кони, которых еще днем завели во двор, чтобы не привлекать чужих взоров. По обе стороны ворот на башенках сидели, неразличимые в сумерках в своих серых одеждах, гасиды, устремив взгляды в сторону Шемахи.

Фазл, поднявшись по винтовой лестнице, вышел во двор, неслышно ступая в своих мягких башмаках по росистой траве, но гасиды, скорее ощутив своим острым, натренированным чутьем его присутствие, чем увидев, негромко объявили:

- Фазл-Хакк!

В кельях с открытыми настежь, несмотря на вечернюю прохладу, дверьми, где вокруг зажженных свечей роились мотыльки, встрепенулись, отрываясь кто от чтения, кто от раздумья, кто от дремоты, сопровождающие мюриды, и меж серых каменных столбиков забелели их хирги. Но никто не обеспокоил Устада, одиноко ходившего в темноте.

У костра, возле которого хлопотали шагирды, стелили скатерть, ставили тарелки с суджуком, вяленым мясом, очищенным миндалем, стараясь как можно точнее следовать предписаниям дервиша Гасана, который очень тщательно следил за питанием Устада, сидел в ожидании мовлана Таджэддин. "Большая война сгубила моих мюридов". Эти слова не шли у него из головы и вносили смятение в его мысли

Но разве День Фазла не означал большую войну? Разве не быть неизбежно большой войне, когда стекутся воедино все армии союзников и выступят против Дива? И если спасение не в большой войне, то в чем же оно? И если весь сход требует самопожертвования, не означает ли это, что День Фазла близок?

Когда Устад, походивши в темноте, подошел и сел на войлок, мовлана Таджэддин стал на колени, приготовившись слушать.

Неизвестно, о чем раздумывал Фазл, расхаживая по двору, но выглядел он еще более утомленным, чем в келье. После легкой трапезы под напряженными взглядами мюридов, стоящих у дверей своих келий, он заговорил, да так, словно продолжал разговор, начатый еще по дороге сюда.

- Не мюриды мои сломлены, мовлана! Я сломлен! - сказал Фазл. - В то самое время, как учение мое переделывает мир, сам я унижен и жалок! Я знал, что они не разойдутся, потому-то и отложил "дело счастья" на ночное время, чтобы не видели моего ухода. Наступило время страстей. Тебе трудно придется, сын мой, очень трудно. Опирайся в делах своих на уважаемых дервишей, принявших мою сторону в событиях последнего времени. Вчера я говорил с Гусейном Кейа. Если подоспеет до моего ухода Сеид, поговорю и с ним, он поддержит тебя вместе с Гусейном Кейа. И если меня не обманывает чутье, то и Фатьма тебя поддержит. Фатьма - наследница моего духа, и, если дух ее ровен, она может быть тебе очень и очень полезной. Когда же отыщется мовлана Махмуд, то я очень надеюсь, что и он послужит тебе опорой. Итак, Гусейн, Сеид, Фатьма и Махмуд... Вот твоя опора и надежда. Но ты должен уметь понимать их. Гусейн Кейа привык общаться со мной одним и не умеет говорить с народом. С ним ты можешь только советоваться.

Сеид безмерен. В своей вере во всемогущество личности он превзошел меня, не признает никаких границ, авторитетов, и, когда слово его не проходит, отчаивается и замыкается в себе. В этом отчасти виновен я. Он пришел ко мне совсем юным, и я, очарованный его способностями, очень рано дал ему прославиться. Только небольшая часть моих ученых мюридов хорошо чувствует природу Сеида, его сущность. Но все они ходят дервишами в далеких краях и неизвестно, когда вернутся. С Сеидом будь осторожен и предупредителен, блюди его честь и достоинство, выслушивай слова его терпеливо и внимательно, потому что он, мой любимый ученик, даже со мной в разговоре весьма, свободен. Фатьма и Сеид одного замеса натуры. Но ты должен помнить: насколько плодотворна вольность и безмерность для Сеида, настолько она пагубна для Фатьмы. Очень жаль, но отлучение не принесло желаемых плодов. Скорее наоборот. Видимо, я сам должен поговорить с нею, чтобы она стала тебе помощницей и опорой. Что сказать о Махмуде? Судьба его пока неизвестна. К тому же дух его, как мне кажется, в страшном смятении.