Фазл увидел смятение на лицах мюридов и понял наконец причину беспокойства мовланы Таджэддина. Но было поздно, несколько слов лекаря разбили тонкий ледок молчания, и сход, взорвавшись криками, потребовал уничтожения позорного решения и возвращения Всадника вечности в безопасное укрытие.
Один лишь мовлана Таджэддин со хвоей свитой и гасидами, которые стояли наготове, держа коней под уздцы, сохраняли спокойствие в этом бушующем море страстей.
Обвинив своего лекаря в подвластности страстям, Фазл сам дал волю чувству и тем перечеркнул свою проповедь, произнесенную с высокого минбара.
- Мы Дива не боялись, армии его не боялись, правду свою по свету несли, неужто же одного отряда убоимся?! - кричали мюриды. - Езжай в безопасное место, Устад! Отправляйся в укрытие!
- Для чего мы собрались - для самопожертвования или для того, чтобы принести в жертву Фазла?! Прими нашу жертву, Устад! Прими нашу жертву! кричали они.
- Что может отряд вооруженных невежд против нашей воли и правды?! Наберем полные полы камней и будем отбиваться до тех пор, пока половина нас ляжет костьми, а другая половина одержит победу! - кричали они, повторяя слова Дервиша Батина.
И тут выступил Юсиф и предложил Фазлу неслыханную вещь.
- Созови всех своих союзников и последователей, Устад, и объяви День Фазла! Власть должна принадлежать Фазлу! - сказал он, и по тому, с каким воодушевлением толпа одобрила его предложение, Фазл понял, как далеко зашел в своих целях Дервиш Батин.
Юсиф же, опершись на плечи двух мюридов, излагал свою программу, обращаясь то к Фазлу, то к сходу.
-Если объединить силы Кара Юсифа Каракоюнлу и султана Ахмеда Джелаири с силами сардара Алтуна и Сеида Орлата, да еще подкрепить их силами аснафа могучего класса ремесленников, то можно свергнуть лицемерного ширваншаха, говорил Юсиф, - а там в дело вступит Тохтамыш-хан, который давно ждет под Дербентом случая сразиться с Дивом, да еще Ильдрым Баязид готовится со своей стороны к войне с ним; а Царство справедливости восторжествует только после гибели Дива.
Одобрительные возгласы мюридов, сопровождавшие речь Юсифа, сотрясали горы.
Фазл стоял в стороне и с болью в сердце думал, что он упустил что-то, проглядел, когда в свое время недостаточно всерьез воспринял экстаз, в каком его мюриды изъявляли свою готовность, к самопожертвованию. На сходе накануне их демонстрации перед Гюлистанским дворцом они все твердили: "Спасение Фазла в оружии", но и тогда Фазл, хотя и насторожился, не придал этому особого значения. Теперь же, слушая Юсифа и одобрительные возгласы мюридов, он со всею ясностью увидел, какое кровожадное чудовище взросло из идеи самопожертвования. Он ужаснулся и в растерянности обратился к мовлане Таджэддину:
- Мовлана! Прояви власть, мовлана! Мои мюриды ослепли!.. - Одолев минутную слабость, Фазл крикнул громко и властно: - Воля Хакка необорима! Разойдитесь! - И, повернувшись, направился к ожидавшей его группе сопровождения.
Дервиш Гасан сидел уже в седле на низкорослой ширванской лошади. Фазл объявил, что лекарь удаляется из группы, и, не посмотрев на дервиша Гасана, который изменился в лице и сжался, как от удара, сел на коня и удалился.
14
- Передайте Дервишу Гаджи: "дело счастья" откладывается. До того же времени, когда состоится наша встреча с Высокоименитым, Дервишу Гаджи и Амину Махраму следует держать под надзором вооруженный отряд и в случае каких-либо приготовлений или перемещений тотчас сообщить моим гасидам. Тот факт, что Дервиш Гаджи отвез на берег Кюрделема решение о сдаче, в вину ему не ставить и помнить, что 'решение принято не по его воле. Дервиш Гаджи человек чистый и простодушный, и недоверие мюридов в ответ на все его добрые дела может сломить его.
Передайте Амину Махраму о том, что раис Юсиф временно отлучен от дел и до тех пор, пока не изменятся наши мысли о нем, связь его с Гюлистанским дворцом считать неблагонадежной. Впредь Амину Махраму и Дервишу Гаджи осуществлять связь с нами через мовлану Таджэддина, которому передано ведение всех ширванских дел.
К городским воротам и на тайные квартиры посылать дервишей, лично знакомых и дружески расположенных к мовлане Таджэддину.
Считать противоречащими воле Хакка все обряды дервишей и речи о союзниках во дворце Высокоименитого и поблизости от него.
Сеида Али и Фатьму осведомить обо всех делах и намерениях наших и незамедлительно призвать ко мне обоих...
Фазл дал гасидам еще несколько поручений и замолчал. О том же, что местом отдыха избрал святой Малхам, он не сказал пока ни гасидам, ни мовлане Таджэддину. В Малхаме, хоть и опустевшем, нетронутыми стояли поющие кельи, а Фазлу хотелось взбодрить свое изнемогшее тело.
Он ехал, уставившись на белую гриву низкорослой, как мул, лошади, согнув стан, подобно столетнему старцу, хотя ему было всего пятьдесят пять.
Фазл никогда дважды не ездил одной и той же дорогой, Поэтому, вместо того, чтобы, спустившись по склону, пересечь лесистое ущелье, он ехал по безлесному голому склону в сторону заката, затем свернул направо и поехал потаенными тропами. Вот уже год, как дни свои Фазл проводил, отсиживаясь в караван-сараях или кельях при мечетях, а ночи - в пути. Влюбленный в природу философ, он тосковал по солнечному свету. Прекрасный музыкант и истинный ценитель пения, он слышал только тревожные звуки ночи.
Только однажды за год, когда послы вернулись из Гюлистанского дворца с вестью о победе, он разрешил меджлису встретить рассвет музыкой и танцами. "Увидим солнце, дети мои!" - провозгласил он в радости. И вскоре после того последовал указ Дива, и Фазл снова ушел в подполье - в ночную жизнь.
Сейчас он ехал при солнечном свете, но вместо прекрасного мира видел искаженные лица мюридов, а вместо птичьего щебетания и журчания лесных родников все еще слышал крики схода.
Слово оказалось бессильным перед восстанием мюридов, и Фазл сам признал это, обратившись к Таджэддину: "Мовлана! Прояви власть, мовлана!".
Превыше всего ставящий слово, он вынужден был прибегнуть к силе. Болезнь времени охватила и его мюридов: они отчаялись. А самым чудовищным для Фазла было то, что он видел причину отчаяния не в воздухе, пахнущем кровью,, а в себе самом.
