И когда жена приносила ему очередного сына, Ибрагим, не скупясь на расходы, собирал всех своих родственников по материнской линии на богатый пир под тем самым деревом на краю пашни, из-под которого его позже повели на трон, и, в мечтах своих уже сидя на этом троне, называл сыновей "столпами царства". А теперь вот самый старший, любимый и надежный из всех стал по вине отца столпом хуруфитской власти и в такой момент, когда Тимур ждет выдачи еретика и решается судьба Ширвана, просит оружия для защиты Фазлуллаха.

- Гёвхар мой! - вложив в свой голос мольбу и силу внушения, сказал Ибрагим. - Гёвхар мой, у меня и в мыслях нет войны с Тимуром. Это невозможно!

- Фазл не призывает нас к войне, шах мой.

- Мое оружие в руках хуруфитов или я сам - какая разница?! - теряя терпение, спросил Ибрагим.

- Большая разница, шах мой! - все так же невозмутимо и настойчиво продолжал Гёвхаршах. - У нас с Фазлом союз тайный. И оружие ему следует выдать тайно.

- А это столпотворение?! - крикнул Ибрагим, показывая в окно на площадь, на которой в отсветах факелов кишмя, кишели толпы. - Какая же это тайна? Или ты думаешь, что хабаргиры, которые знают даже про то, что творится у нас под землей, в темнице, не видят этого сборища?

- Но цель этого сборища как раз и заключается в том, чтобы продемонстрировать мощь хуруфитов и тем самым доказать дервишам-хабаргирам неспособность шаха выполнить указ Тимура и заодно отвести подозрения о тайном союзе шаха с хуруфитами, - объяснил Гёвхаршах. - От имени моего шаха я объявлю во всеуслышание мюридам, что шах отказывает им в их просьбе о защите Фазла, а затем тайно переправлю им оружие, - решительно закончил Гёвхаршах.

В голосе его не было никаких сомнений, и Ибрагим, не желавший мириться с этой мыслью, признал наконец, что потерял своего наследника, свою опору, потерял бесповоротно и в такой тяжкий и грозный час остался один, и ужаснулся.

Он велел гуламу звать придворных.

Едва все вошли в тронный зал, шах приказал незамедлительно взять под строжайший надзор все оружейные склады и мастерские, равно как и оружейников и их подмастерьев. Затем обратился к кази Баязиду, который, достав свои письменные принадлежности, приготовился записывать, и в этой своей извечной позе показался вдруг таким состарившимся, что в глазах его, излучающих усталую мудрость, шах прочитал понимание и безнадежность:

- Объявите аснафу щирванскому наше повеление...

Ибрагим сделал паузу и, поглядывая из-под частокола своих ресниц на Гёвхаршаха, медленно подошел к простенку, где висела эмблема ширваншахов вырезанная из цельного куска янтаря огромная бычья голова на красном шелке, а под нею соха, которой он когда-то пахал землю в подшекинском поместье. Оставив все свое имущество, вплоть до одежды, в имении, Ибрагим взял, с собой в Шемаху, в шахский дворец только одну эту соху и, счастливо смеясь, сказал повстанцам:

"Если сверну с пути, то обуйте меня в чарыхи, дайте в руки соху и отправьте обратно". С той поры, став своеобразным дополнением к эмблеме ширваншахов, висела на простенке под бычьей головой соха, и Ибрагим в трудные дни политических сложностей и неурядиц приходил и подолгу стоял здесь. Особенно часто он оказывался здесь, подле сохи, в часы послемолитвенного душевного покоя и близости к богу, когда следовало находиться в молельне или в покое уединения. Дотрагиваясь до сохи, отполированной руками, многих поколении крестьян еще до того, как она попала к нему, шаху-землепашцу, он обретал душевный покой и возвращался к самому себе. И, случалось, находил простые и точные решения, помогавшие найти выход из самых сложных и запутанных положений.

- Огласите! - повторил он.

Казн Баязид обмакнул перо в чернильницу и замер в ожидании. Все присутствующие в тронном зале застыли, затаили дыхание и впившись глазами в шаха, и Ибрагим повелительно продолжал:

-- По воле бога и пророка его мне удавалось доныне обеспечить вам безопасность и благоденствие, не прибегая к оружию. Я не защищал свое богатство вашими жизнями, а, напротив, с помощью своего состояния ограждал ваши жизни и покупал мир. Завоевателей, шедших на нас с мечом, я встречал золотом и шелками. Когда восемь лет назад Тохтамыш с девяностотысячной армией двинулся на Щирван, я остановил его богатыми дарами и спас нашу землю от разорения.

Завтра после заутрени все содержимое моей казны будет вынесено на дворцовую площадь, упаковано и погружено на верблюдов, чтобы отправить эмиру Тимуру. Подданные могут пройти через площадь, дабы стать свидетелями, что во имя их спасения шах-землепашец присовокупляет к дарам все свои личные драгоценности, за исключением перстня-печати. Шах закончил.

Кази Баязид, а за ним и все остальные придворные в глубоком молчании опустились на колени перед самоотверженным шахом. Но гаджи Нейматуллах, который лучше всех понимал, чем грозит опустошение казны, и хорошо помнил, каких тяжких трудов ему стоило заполнить ее, стоял как вкопанный, ошарашенный решением шаха. Стоял на своем месте и принц Гёвхаршах.

Ибрагим, еще раз бросив взгляд на соху, обратился к сыну:

- А теперь ступай и дай им должный ответ!

Гёвхаршах, медленно наклонив голову, зашагал к выходу и скрылся за тяжелыми златоткаными портьерами.

12

Впервые за долгие годы осознав со всею ясностью, какой катастрофой может окончиться их опасная политика, понимая, что уже ни в чем не сможет прийти к согласию с отцом, который, так решительно отказался от защиты Фазла, и тем не менее должен будет подчиняться и выполнять его распоряжения, Гёвхаршах не знал, какой ответ ему держать перед ожидавшими его хуруфитами. Он прошел по длинному коридору, ведущему из тронного зала к выходу, не замечая косых и укоризненных взглядов своих родственников, телохранителей шаха, стоящих молча вдоль стен, вышел под арку с колоннадой, спустился по широким веерообразным ступеням на Мраморную площадь и поднял голову лишь тогда, когда услышал резкий скрежет дворцовых ворот.

На него напряженно смотрел Юсиф, стоявший в окружении мюридов-гасидов с факелами в руках. Гёвхаршах медленно приблизился к нему: