— Сэр, простите, что я бужу вас, но вам все равно необходимо делать укол — время. И потом к вам посетитель.

Раджан лежал молча, пока пожилая сестра со смешным именем «Пэтси» готовила шприц. «Собственно, ничего особо смешного в этом имени нет. Имя как имя, — размышлял он, все еще не совсем проснувшись. — Пожалуй, бородавка на самом кончике ее носа — вот что смешно. А то, с каким усердием и неумением она всаживает шприц в задницу, совсем не смешно».

— Ой!

— Что, больно, сэр? Извините, Бога ради.

— Ну что вы, сестра Пэтси! Это я так, от неожиданности.

— Если так, то я очень рада, сэр.

— Скажите, сестра Пэтси, это приснилось во сне или ко мне действительно кто-то пришел?

— Да, сэр, к вам пришли. Вовсе это никакой не сон. Я же сама вам сказала, — забеспокоилась она, торопливо пытаясь отыскать что-то в кармане халата. Попеременно доставая салфетку, шариковый карандаш, надкусанное печенье, она, бормоча что-то сердито себе под нос, отправляла их назад в карман. Наконец в ее руке оказалась записная книжка. Она долго искала нужную страничку. Затем водрузила на нос изрядно потрепанные очки в металлической оправе и прочитала: «Вас пришел навестить господин Раджан-старший». И, сняв очки, вопросительно уставилась на Раджана. «Папа, — едва слышно простонал он. Это мой отец, сестра». «Но он же живет за тридевять земель, простодушно изумилась женщина. — И вот приехал навестить сына. Не всякий, ох, не всякий родитель, да и вообще родственник, решится на такие затраты. Я знаю. Пятнадцать лет по госпиталям мотаюсь…»

Когда отворилась дверь и на пороге появился отец в окружении телохранителей, Раджан попытался приподняться на локте, но застонал и потерял сознание. Вскоре, однако, он очнулся.

— Вы не шевелитесь. И говорите поменьше, — выпроваживая телохранителей в коридор, сказала, вдруг улыбнувшись, сестра Пэтси. И лицо ее показалось ему не таким уж безобразным.

Отец полулежал в низеньком хрупком креслице. Он вытянул ноги, скрестив на груди руки и закрыв глаза. «Странно видеть отца не в наших национальных одеждах, а в европейском костюме. И его телохранителей. Я словно сам ощущаю, как им неловко, тесно, не по себе в этих брюках и пиджаках… А отец постарел, очень». Раджан со щемящей болью разглядывал его седины, сеточки морщин у глаз и рта.

— Разумеется, постарел, — не размыкая век, произнес медленно, как бы в раздумьи отец. Голос его, глухой, усталый, был едва слышен. Раджан как в детстве, как всю жизнь, поражался этой способности отца читать мысли собеседника. И теперь его переполнило ощущение ужаса и восторга.

— Одно известие о том, что ты попал в катастрофу, состарило меня лет на тридцать. Да, не меньше, — неспешно сказал он.

— Все обошлось, папа, — успокаивающе произнес Раджан.

— В те минуты, — продолжал Раджан-старший, — у меня заканчивался поздний ленч. Я подавал шербет в моем любимом хрустальном кубке главному гостю, Раджондре «Бабу», нашему президенту. Моет быть, ты помнишь этот кубок — наш фамильный, темно-рубиновый гигант прошлого века?

Раджан кивнул.

— Президент увлекся разговором с Маяком, главным редактором твоей газеты, неловко принял кубок, он выскользнул из его рук и упал на мраморный пол. Да как упал! Ни одного, ни единого осколка крупнее горошины не отыскали. Он помолчал, закончил мрачно:

— В тот самый миг я знал: с тобой случилось несчастье.

На этот раз молчание длилось несколько минут.

— Я воспользовался приездом навестить тебя и встречался с отцом Беатрисы, мистером Джерри Парселом, — Раджан-старший сидел прямо, говорил отчетливо, держал при этом в своих руках руку сына.

— Ты знаешь, может быть, что мы партнеры по бизнесу?

Раджан слегка пожал пальцы отца: «Знаю».

«Я видел и ее», — хотел сказать Раджан-старший, но смолчал. Вслух продолжал:

— Я, как и прежде, продолжаю считать, что она тебе не пара.

— Может быть, я — ей?

— Может быть. Хотя лично я так не считаю.

Раджан медленно освободил свою руку, спрятал ее под одеяло.

— Не обижайся, — мягко сказал отец. — Я говорю то, что действительно думаю. Я, пожалуй, не менее богат, чем Парсел. Но каждый раз, приезжая в эту страну, я чувствую себя крайне неуютно. Я думаю, во всей Америке нет ни одного по-настоящему счастливого человека. Или у него ничего нет…

— Таких большинство на этом свет, отец.

— Верно, верно, но я не закончил мысль. Или у него ничего нет. Или у него все есть. Но тогда обнаруживается, что у него религия не та. Или… не тот цвет кожи.

Последние слова Раджан-старший произнес с безысходной горечью:

— Боги, — воскликнул внутренне Раджан, с огромным трудом сдерживая готовые пролиться слезы. — Никогда в жизни не слышал я от отца слов, сказанных с таким отчаянием. Я даже уверен был, что он не способен ни на что подобное.

— Но ведь бывают же исключения, — заставил он выдавить из себя полуулыбку. Отец печально смотрел ему прямо в глаза.

— Послушай мой нехитрый рассказ, — наконец начал он. Однажды, когда мне было лет семь, я убежал из нашего дворца от многочисленных назойливых служанок и опостылевших гувернеров. Целый день носился я с ватагой уличных сорванцов. Мы воровали манго на базаре, играли в повстанцев и армию, дразнили калек и прокаженных. Под вечер мы оказались на окраине, на Вороньей поляне — там всегда кружилась крикливая стая ворон. И увидели поучительное зрелище. В центре стаи стояла абсолютно белая ворон. никто не знал, откуда она взялась. Она была много больше, чем любая из ее черных братьев и сестер. Но их было много. И они бросались на нее все стаей, клеветали, били крыльями. Она была не трусиха, и в какое-то мгновение казалось, что она обратила в бегство своих врагов. Одна — всех. И тогда в «бой» вступили мы, люди. Камнями мы стали забрасывать ту, которая — это я, увы, понял уже в зрелом возрасте — заслуживала всяческого ободрения и привета.

— Убили? — сбросил, не глядя на отца, Раджан.

Тот выразительно махнул рукой: «Она ведь была белая!»

«Наверно, — подумал Раджан-старший, — я для уличных мальчишек там, в моем далеком-далеком детстве, был тоже чужаком. Но чужаком из „своих“, за которым стояла (и это, пожалуй, главное) огромная, непререкаемая сила дворец моего отца, его богатство, его власть».

Раджан-старший вспомнил встречу с Парселом в его нью-йоркском особняке. Джерри долго охал и ахал по поводу несчастного случая с Раджаном, воздавая хвалу небесам, что все обошлось, тем не менее, благополучно: «Вы же знаете, у нас ежегодно за рулем гибнет теперь пятьдесят тысяч человек. армия! Каково? Ах, не знали? Ста-тис-ти-ка!» И тут же, как бы между прочим: «Говорят, вы и я скоро станем дедушками. Как вы к этому относитесь, господин Раджан-старший?» «Я, знаете ли, с великим удовольствием стал бы носить благословенный титул „дедушка“, если бы этому предшествовал обряд бракосочетания моего сына с его избранницей по всей форме наших предков». «Вот вам и первое „но“, — быстро возразил Джерри. — У моих-то предков были совсем иные обряды». «Обряды можно, пожалуй, совместить», — протянул Раджан-старший, чтобы посмотреть, куда же, в конечно счете, клонит Парсел. «Можно, — легко согласился тот. — Обряды — можно». «И… наследства можно», — Раджан-старший долго подыскивал подходящее слово, ибо «деньги» было грубо, а «капитал» — формально. «И наследства — можно», — опять согласился Парсел, однако, как показалось его собеседнику, сделал это бездумно, автоматически. «Но как совместить законы людей и законы веры? — словно откликаясь своему внутреннему зову, произнес негромко Джерри. И повторил: — Людей и веры?». Тут их взгляды скрестились, и Раджана-старшего обожгла едва сдерживаемая ненависть американца. «Однако больше всех был бы счастлив быть дедушкой я! — воскликнул Джерри тотчас же. И сам стал подливать коньяк в рюмку гостю. — Пусть дети будут счастливы. А мы — мы тоже постараемся…» «Постараемся им всячески помешать», — про себя закончил Раджан-старший, возвращая хозяину широкую, радушную улыбку.