— Я не знал, что граф Панин был при этом.

— Мы хотели только заставить его отречься. Первоначально у нас была мысль воспользоваться для этого сенатом. Но большинство сенаторов — дурачье, без всякой души и энергии. Теперь и сенаторы наслаждаются общим счастием, но у них никогда не хватило бы мужества сделать это доброе дело. Быть может, мы находились накануне еще более важного несчастья. Я поздравляю себя с этим делом, которое вменяю себе в самую большую заслугу, которую мне только пришлось оказать государству, ибо здесь я рисковал моею жизнью.

Сказав вслед за этим несколько незначительных фраз, он снова вернулся к прежнему разговору.

— Меня удивляет, что императрица-мать в негодовании на меня. Она сама подвергалась огромной опасности и я оказал ей большую услугу. Я не требую, чтобы она отблагодарила меня за нее, но, по крайней мере, она должна ее чувствовать и не пытаться восстановить государя против меня. Она без сомнения виделась с Нелидовой. Я очень ее уважаю. Что она говорила с вами по поводу этого?[16]

— Я видел ее одну минуту и притом она была окружена, по крайней мере, дюжиною дам.

При этих словах он вынул часы.

— Прочтите, пожалуйста, мне вашу докладную записку: времени нам остается немного.

Я наскоро прочитал и заметил, что он слушал очень рассеянно.

— Отлично, отлично, — сказал Пален.

Он очень любезно проводил меня до дверей, но в лице его я уловил нечто такое, что выдавало, что он говорит не искренно.

Почти каждый день я ездил в Смольный к нашей хорошей знакомой полковнице Пальменбах и несколько раз видел там Нелидову. Встретив ее в первый раз, я был поражен происшедшей в ней переменой: волосы поседели, лицо желтоватого цвета покрылось морщинами и глубокая грусть отражалась на этом прежде всегда веселом лице. Только при третьем посещении я застал ее одну. Я заговорил о моей жене, о прошлом. Глаза ее наполнились слезами, когда я рассказывал ей, что мне пришлось вытерпеть.

— Несчастный государь, — воскликнула она, — вовсе не так виновен, как они его выставляют. Справедливо они оба так не любили этого Палена.

При этих словах ее лицо оживилось и это удивило меня тем более, что ее обычная осторожность доходила даже до притворства.

— Ему мало того, что он стал главою заговора против своего благодетеля и государя. Ему нужно еще поссорить мать с сыном, чтобы самому управлять государством в качестве первого министра. Но я сомневаюсь, чтобы и второй заговор удался ему так же, как и первый. Государь любит свою мать, а она обожает его, и не Палену, при всех его ухищрениях, разрушить эту связь.

Вышли две девицы и разговор на этом прекратился. В первый раз в жизни видел я Нелидову в гневе и без ее обычной сдержанности и осторожности.

Граф Вельегорский пригласил меня сделать вместе с ним несколько визитов. Отправились к Палену. Мы застали его играющим в карты с Валерианом Зубовым, Валецким и Чаплицем. Беннигсен смотрел, как играют. Лицо Палена вытянулось, когда он увидел нас. Но парой-другою острот гр. Вельегорский вернул ему хорошее расположение духа. По окончании игры мы оба остались у Палена. Там же находились секретарь департамента иностранных дел и два мне незнакомые господина.

Не знаю каким образом разговор зашел об императрице.

— Очевидно, — сказал Пален, — она совершенно напрасно воображает, что она наша государыня. На самом деле она, как и мы все, подданная государя императора и если она занимает первую ступень в подданстве, то я занимаю вторую. Мое стремление помешать всему, что может подать повод к скандалу и бунту, само собою разумеется, должно быть вполне искренно. Слышали ли вы историю с образом?

— Нет.

— Вот что произошло. Императрица приказала повесить в церкви нового Екатерининского института образ с изображением Распятия, возле которого стояли Мария и Магдалина с надписями, которые намекали на смерть ее мужа и могли возбудить чернь против тех, кто по слухам этому способствовал! Эти надписи привлекли в церковь уже немало народа, так что даже полиция донесла мне об этом. Чтобы не попасть впросак, я командировал ловкого и образованного полицейского чиновника в партикулярном платье, который скопировал эти надписи. Тогда я приказал священнику незаметным образом убрать куда-нибудь эту икону. Тот отвечал, что он не может это сделать без непосредственного приказания императрицы. И сегодня мне предстоит говорить об этом с государем, который завтра едет к матери в Гатчину. Я слышал, что она во что бы то ни стало хочет оставить образ на прежнем месте. Это невозможно.

Он еще несколько раз употребил относительно императрицы резкие выражения. При выходе, гр. Вельегорский сказал мне:

— Я теперь не узнаю Палена. Он умен, как курьер, чтобы не сказать хуже: как мог он сегодня так резко отзываться об императрице, да еще в присутствии свидетелей?

— Он, вероятно, воображает, что он пользуется такой благосклонностью, что может идти и против императрицы. Но он упускает из виду одно: императрица женщина, в ней много упорства, к тому же сын любит ее. Игра слишком не равна.

В четверг я поехал в Смольный. Проходя мимо крыльца Нелидовой, я заметил приготовления к отъезду в Гатчину. Я вошел и попросил рассказать историю с образом, которая наделала большего шума и которая будто бы может возбудить склонные к беспорядкам массы.

— Я очень рада, — сказала она, — что вы пришли. Я могу вам рассказать все подробности, так как я была очевидицей всей этой истории и не раз держала этот образ в руках.

Один русский иконописец иногда приносил через императрицу образа в дар новому институту. Так как он не рассчитывал их продать, то императрица приказала выдать ему 100, а потом 200 р. После этого он стал являться слишком часто, и последний его образ Распятия императрица хотела было вернуть ему назад. На этой иконе Св. Дева обращается ко Христу со словами, а Он отвечает ей другими. Так как эти слова написаны были мелкими славянскими буквами, то никому в голову не пришло, их разобрать. Иконописец оставил икону камердинеру с просьбою обратить на нее внимание императрицы, так как он по бедности своей сильно нуждается. Икона около двух недель висела в комнате императрицы, которая, при отъезде в Гатчину, сказала: «Нужно повесить этот образ на виду. Нет ли тут кого-нибудь из моего ведомства?» Оказалось, что тут был барон Гревениц. Императрица позвала его и сказала: «Куда бы поместить этот образ?» «Один образ нужен в церковь Екатерининского института». «В таком случае, велите его туда повесить и скажите иконописцу, что по возвращении моем я его не забуду». Это вам может подтвердить весь двор императрицы.

Но Пален, которому нужно посеять вражду между матерью и сыном, усмотрел в словах на иконе такой смысл, который может вызвать бунт. Эта идея нелепа и преступна, если признать ее у императрицы. Нужно надеяться, что государь прикажет подробно разобрать это дело и даст удовлетворение своей матери, не рассказывайте этого никому, а главное не называйте меня.

В воскресенье вечером я получил от одного из моих друзей записку такого содержания: «В 9 часов Пален со всем семейством уезжает в Ригу. Говорят, он подал в отставку. Все едут к нему. Советую и вам сделать то же».

— Я не верю в эту поездку, — писал я в ответ. — Поезжайте сами, а потом расскажите мне, в чем там дело.

В 11 часов вечера получаю вторичную записку: «Он уехал. Притворялся равнодушным. Но он в отчаянии».

Все это казалось мне сновидением. Тем не менее я спокойно улегся спать и пожелал ему счастливого пути.

Часов 9 утра к гр. Вельегорскому зашло одно лицо, близкое к государю, и подтвердило о внезапном отъезде Палена.

Во вторник утром он принес государю жалобу по поводу иконы и его величество, раздраженный его резкими выражениями, сказал:

— Не забывайте, что вы говорите о моей матери. Впрочем, это совершенно невозможно, что подписи были таковы, как вы утверждаете. Я сам осмотрю образ.