— Все это хорошо, и если вы не собираетесь создавать ничего лучшего, то почему бы вам тогда не иметь все те блага, которые есть у меня; столько же придатков, как человеческих, так и материальных; столько же сыновей или дочерей, жену, у которой будет столько же платьев, дом, где столько же слуг, конюшни, где столько же лошадей, и сердце, где столько же терзаний.

Произнеся последние слова, он поднялся с дивана и какое-то время стоял, взирая на своего взволнованного ученика.

— А деньги у вас есть? — неожиданно спросил он.

— Не так много, чтобы о них стоило говорить.

— Ну, раз так, то почему бы вам не обеспечить себя приличным гонораром, если только вы возьметесь за это так, как надо. Изучите ради этого меня, как следует меня изучите. Право же, вы сможете завести себе даже карету.

Пол Оверт сидел некоторое время молча. Он уставился в одну точку и много всего за это время передумал. Друг его отошел в сторону, взяв пачку писем, лежавших на том же столе, что и листы корректуры.

— А что это была за книга, та, которую миссис Сент-Джордж заставила вас сжечь? — внезапно спросил он. — Та, которую она невзлюбила.

— Книга, которую она заставила меня сжечь… а откуда вы это знаете? — спросил Сент-Джордж, отрывая глаза от писем и пристально на него глядя.

— Я слышал это от нее самой в Саммерсофте.

— Как же, она этим гордится. Не помню уж, только это была неплохая книга.

— А о чем же она была?

— Сейчас скажу. — Сент-Джордж, казалось, силился вспомнить. — Ах, да, в ней было написано обо мне самом.

У Пола Оверта вырвался горестный вздох по поводу того, что можно было уничтожить такую вещь, а старший собрат его продолжал:

— О, написать ее должны были бы вы, это вы должны были бы заняться мною: предмет этот неисчерпаем!

Пол снова замолчал, но немного погодя все же вернулся к этой теме.

— Так неужели нет ни одной, которая действительно бы могла понять, которая могла бы приобщиться к приносимой жертве?

— А как они могут приобщиться? Они же сами и есть эта жертва. Они все вместе — и идол, и алтарь, и пламя.

— Так неужели же на всем свете нет ни одной, которая оказалась бы более прозорливой? — продолжал Пол.

Поначалу Сент-Джордж ничего не ответил; потом, разорвав взятые со стола письма, он снова остановился возле дивана, иронически поглядывая на своего собеседника.

— Разумеется, я знаю, кого вы имеете в виду. Нет, даже не мисс Фэнкорт.

— А я-то думал, что вы восхищаетесь ею.

— Неимоверно. А вы что, влюблены в нее? — спросил Сент-Джордж.

— Да, — признался Пол Оверт.

— Ну, тогда откажитесь.

— Отказаться от моей любви? — изумился Пол.

— Боже сохрани, от вашей цели.

— От моей цели?

— От той, о которой вы говорили с ней, от того, чтобы достичь совершенства.

— Она может стать помощницей… помощницей! — вскричал молодой человек.

— Да, на какой-нибудь год — конечно. А потом станет камнем на шее.

— Но ведь она же так стремится к завершенности, к настоящему творчеству — к тому, что дороже всего на свете и вам, и мне.

— «Вам и мне» — этого нельзя было выразить лучше, друг мой! У нее действительно есть эта страсть, но страсть к детям станет еще сильнее, да оно и понятно. Она будет настаивать на том, чтобы все сложилось как нельзя более благоприятно, удобно, полезно для них. Художнику до этого нет дела.

— Художнику… художнику! Что же он, по-вашему, не человек?

Сент-Джордж задумался.

— Иногда я действительно думаю, что так оно и есть. Вы знаете, как и я, что ему надлежит делать: сосредоточенность, совершенство, независимость вот за что он должен бороться с той минуты, когда он проникся уважением к своему делу. О мой юный друг, его отношение к женщинам, особенно когда он связал себя браком, во власти этого проклятого обстоятельства: в то время как у него есть только один критерий для всего сущего, у них таких критериев целых полсотни. Это и определяет их превосходство над нами, добавил Сент-Джордж, смеясь. — Представьте себе только художника, у которого было бы столько критериев. Сотворить свое произведение, создать его и вдохнуть в него божественное начало — вот единственное, о чем ему следует думать. «Удалось оно мне или нет?» — вот единственный вопрос, который он вправе себе задавать. И уж никак не спрашивать себя, «достаточно ли это хорошо для того, чтобы обеспечить жену и милых деток?» Ему не должно быть дела до вещей относительных, до заботы о милых детках!

— Выходит, что вы не признаете за ним права на человеческие чувства и привязанности?

— А разве у него нет чувства, нет привязанности, которая заключает в себе все остальное? К тому же пусть у него будут какие угодно чувства, лишь бы они не мешали ему сохранять свою самостоятельность. Он должен позволить себе быть бедным.

Пол Оверт неторопливо поднялся с дивана.

— Почему же в таком случае вы советовали мне познакомиться с ней ближе?

Сент-Джордж положил ему руку на плечо.

— Да потому, что она могла бы стать для вас горячо любимой женой! Да к тому же ведь я тогда еще не читал ваших книг.

— Лучше бы вы предоставили меня самому себе! — пробормотал молодой человек.

— Я не знал, что быть женатым это не для вас, — продолжал Сент-Джордж.

— Какое ложное положение, какое унижение художника — думать, что это ушедший от мира аскет и что творить он может только ценою отказа от личного счастья. Какой это обвинительный акт искусству! — воскликнул Пол Оверт; голос его дрожал.

— Уж не думаете ли вы случайно, что я защищаю искусство? Обвинительный акт — если хотите, да! Счастливы те общества, где оно ничем себя не проявило, ибо стоит ему только расцвести, как их начинает снедать недуг, как растленность становится неотвратимой. Конечно же, художник находится в ложном положении. Но я считал, что для нас это нечто само собой разумеющееся. Простите меня, — продолжал Сент-Джордж, — именно «Джинистрелла» заставила меня прийти к этим выводам.

Пол Оверт стоял, опустив глаза. Ночная тишина огласилась боем часов на башне: пробило час.

— А как по-вашему, я могу ей понравиться? — спросил он наконец.

— Мисс Фэнкорт? Чтобы за нее посвататься? А почему бы нет! Поэтому-то мне и хотелось вас поддержать. У меня ведь все-таки есть возможность немного помочь вам добиться успеха.

— Простите, что я задаю вам этот вопрос, но не собирались ли вы ради этого устраниться сами? — спросил Пол Оверт и покраснел.

— Я старый болван, мне там нечего делать, — многозначительно ответил Сент-Джордж.

— А я пока еще никто: я беден, и к тому же, наверное, есть столько достойных мужчин…

— Вы джентльмен и человек с большим талантом. По-моему, вы могли бы добиться успеха.

— Но я же должен буду тогда отказаться от этого таланта?

— Вы знаете, многие думают, что мой мне удалось сохранить.

— У вас есть талант мучить людей! — вскричал Пол Оверт, но тут же пожал своему собеседнику руку, словно для того, чтобы смягчить вырвавшийся у него упрек.

— Бедный мальчик, я действительно вас терзаю. Так попытайтесь же, попытайтесь! По-моему, у вас есть шансы на успех, вы выйдете на первое место.

Продолжая еще какое-то время держать его за руку. Пол заглянул ему в глаза.

— Нет, я — художник, я не могу не быть им.

— Ну, тогда докажите это на деле! — воскликнул Сент-Джордж. — Дайте мне возможность перед смертью увидеть то, чего я больше всего хочу, то, к чему я стремлюсь: жизнь, проникнутую настоящим большим чувством. Если вы можете быть исключением, то не упускайте этот случай! Подумайте о том, что это такое, каким оно выглядит в глазах людей, каково с ним жить!

Они направились к двери, и Сент-Джордж сжал обеими руками руки своего друга. Тут они снова остановились, и Пол Оверт воскликнул:

— Я хочу жить!

— В каком смысле?

— В самом высоком смысле.

— Ну, тогда добивайтесь своего, доводите дело до конца.