–Я тебя поправлю, умник, не если, а когда. Когда я выйду, вам мало не покажется, если вы сию же минуту не прекратите свои штучки-дрючки.– Закипел Отец.
Отец встал нарочито резко, чтобы спровоцировать федералов на что-нибудь вызывающее. Федералы не прореагировали на его подъем. Отец принялся приседать, вытягивать руки и ноги, поглаживать затекшую спину. Федералы молча наблюдали за его упражнениями и не говорили ни слова, пока Отец не обернулся к ним и не потребовал сигарет.
–У нас сигареты курить запрещено. Это федеральный закон.– Сказал кто-то из федералов.
–У вас здесь все федеральное. И придурки тоже федеральные и законы федеральные. Даже глупость узаконена и признана федеральной.– Не унимался Отец.
–Долго ты так скакать будешь?– Поинтересовался бесцветный лощеный федерал.
–Пока тамбовский волк не споет марсельезу. А вы когда перестанете валять дурака и не перейдете к главному вопросу?
–Когда все расскажешь.– Ехидно улыбнулся лощеный федерал с бесцветным лицом.
–Ну, тогда, пока, парни. Мне пора.– Сказал Отец и направился к выходу, через который он здесь появился.
Федералы не шелохнулись и не сделали попытки остановить дерзкого путешественника во времени. Отец подошел к выходу и оглянулся, чтобы убедиться в намерениях своих обидчиков. Он обвел глазами стоящих возле ряда столов офицеров федеральной службы и сделал шаг в выход. Отец чуть не разбил себе лоб и ногу. Он привык, что почти неощутимая поверхность выхода всегда пропускала странника через себя, и такой враждебности со стороны черного зеркала он не ожидал. Так, подумал Отец, просто так отсюда не выйти, поэтому федералы так спокойно наблюдали за его маневрами и отступлением. Просить их выйти– бессмысленно. Можно немного попортить им нервы, только на это нужно время, а он устал и хотел уйти. Значит, нужно сесть, набраться терпения и продолжить отвечать на глупые вопросы. Удивительно, что они еще так мягко обращаются. Могли бы и молотком по носу.
–Итак,– сказал Отец, усаживаясь назад на свой стул и скрещивая на коленях руки,– продолжим, господа.
–Это другой разговор. Не глупи, все закончится быстро и любовно.– С наигранной улыбкой проговорил бесцветный федерал.
Отец уставился себе в ноги и стал отвечать на вопросы, которые мог сам бы уже задавать федералам. Ответы были большей своей частью односложные и скупые. Федералов такой диалог ни сколько не смущал. Они продолжали настаивать на выдаче своих соучастников. Длинные вопросы Отец игнорировал, заставляя федералов кружить вокруг да около вопросами, на которые можно было только ответить: да, нет, да пошел …
–Хорошо.– Кивнул бесцветный федерал.
Кто-то за его спиной шепотом произнес: «Крепкий орешек». Отец с гордостью для себя отметил это замечание, но виду не подал, что услышал эту лестную для него фразу.
–Вы и у цватпахов будете искать моих подельников?– Язвительно произнес Отец, не поднимая головы.
–Если нужно будет, у них тоже поищем.– Произнес федерал.
–Вперед и с песней.– Согласился Отец.– С ружьями на перевес.
Наверное, уже прошло около восьми часов заседания, подумал Отец, а вот к шлюпу и разгадке тайны его исчезновения, мы не продвинулись и на йоту. У федералов много времени. Им торопиться некуда, если уж попал к ним в лапы, это всерьез и надолго. Чтоб им пусто было. Ладно, хоть одного Петровича выгнал. Он бы тоже мне сахару не насыпал. Этот червь.
Отец вспомнил свои ощущения, когда под действием чудодейственного психотропа находился в состоянии немого благоговения перед этим жестким и неуступчивым типом. Когда простой приказ дышать, выглядел чудесным гласом, вещающим с облаков пророчества. Отца передернуло от пережитого унижения. Как в эту минуту он ненавидел Петровича, с которым так мирно ехал в поезде и слушал всепоглощающие трели немого мужика на соседней полке. Этот тип еще купил дорогих сигарет.
Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Если бы знать наперед, что федерал следил за местом высадки Отца, он бы тогда сделал вид, что сошел в Рузаевке, а сам бы еще станцию проехал зайцем в поезде, и уже тогда слез. Может, в этом случае удалось бы запутать след? Может, тогда все пошло бы по-другому. Он бы уехал в Елань или Владивосток и начал новую жизнь. В конце концов, Дэн вернется домой и закончит институт. Быть может, все телодвижения напрасны и брат сам выберется из передряг, в которые возможно попал. А про Отца сведений в базе нет о его дальнейшей жизни в двадцать первом веке. Предположить, что он затерялся бы на дальнем востоке или уехал в Польшу, сменил имя и фамилию, тогда и сведений о нем не будет? А сейчас, когда он снова здесь? Получается, что он не вернется домой? Нет. Не хочется думать о плохом. Да и Трибун сказал, что по всем его прогнозам федералы его вернут. А как не хочется им помогать. Если бы отношение было другим, тогда другое дело. Как было приятно болтать с Поспеловым, который сейчас стоит напротив Отца. Отдать ему должное, за все время допроса он не произнес и слова. Видимо, хороший мужик. Как его угораздило заняться такой скверной работой?
Отец осмотрел своих недругов, стоящих на последней линии обороны. Разыграть что ли спектакль? Вспомнить школу старика Станиславского? Что ж, это выход. Изобразить эпистатус, поплевать им в красные щеки пеной, полегать их ногами, когда они кинуться ему на помощь? Было бы не плохо.
Как было бы сейчас хорошо вернуться домой, забыть про все передряги, выпавшие на долю звездного странника, забыть федералов, забыть Рыжую и ее маман. Вернуться в свой тихий городок, где каждая улица дышит умиротворением и радостью. Где каждый сквер и парк улыбаются, словно старому другу. Где воздух пряный и душистый, словно дышит сам за тебя. Дом, где вечером выходят на улицы, залитые призрачным светом старых фонарей, люди, и, прогуливаясь, здороваются друг с другом. Где каждый встречный улыбнется тебе, пожелает доброго вечера в едва заметном поклоне. Где в рукопожатие вкладывают светлые чувства, будто даря частичку своей бессмертной души, где простое доброе слово «здравствуйте», значит лишь «здравствуйте, будьте здоровы и счастливы». Где не нужно кривить душой и ставить свою гордость на колени, чтобы казаться мудрым. Дом, где есть мама, есть брат и старые друзья, где снег кажется таким белым и свежим, что хочется принести его в дом и любоваться до весны. Дом, где солнце светит радостно и ярко, будто начищенный пятак. Где старая русская река, исчерченная черными полосами кос, блестит на солнце и кричит, что она тебя увидела и хочет с тобой поздороваться. Где камни, высыхая на ладони, не теряют своей привлекательности и свежести, где хочется петь и улыбаться прохожим, которые не сочтут никого слабоумным и подпоют в ответ. Где шорох шин, бегущих по ухабистым проспектам, не кажется грубым и безжизненным, где восходы ослепительны, а закаты загадочны. Где дождь всегда теплый и благословенный, что хочется встать под ним и целовать его. Где на Луну смотрят с восхищением и только-только познают ее тайны. Где воздух не заезжен и чист, будто девственница, где осень, красуясь своим пестрым нарядом в отражениях луж, приглашает к себе на пикник на траве в парке. Где вешние ручьи весело журчат и мурлычут солнечные песенки, где серое небо, словно теплая шаль, укутывает твою грусть и страхи уносит прочь. Дом, где грозы, словно послушные собаки, резвятся в степи, где ветры мягкими перстами своими трогают лица и волнуются за твое счастье.
Как хочется вернуться туда, где дом, брат и мама. Хочется завести старый мотоцикл и унестись вдаль за сады, окружающие городок, туда, где желтые копны соломы блестят на просторе, будто рыжие головы врытых по шею гигантов. Унестись далеко, чтобы не было видно ни города, ни дорог, где только брат, мотоцикл, рыжие огромные соломенные копны, да полоски деревьев, высаженных для защиты от суховеев. Хочется остановить ревущий двигатель, взобраться на стог и лечь, широко раскинув руки и запрокинув голову, чтобы в глазах заблестели искорки от ослепительной синевы неба. Хочется лежать и восхищаться бездонностью синевы и мечтать о звездах, которые скоро появятся, стоит солнышку спрятаться за горизонтом. Лежать и вдыхать аромат желтых стеблей, которые колосились под солнцем целое лето, чтобы травяная пыль ложилась на лицо, убаюкивала и ласкала. Хочется лежать и думать, как хорошо, что есть солнце, колосья пшеницы, собранные в огромный стог, есть брат и есть дом, в который приятно вернуться прохладным и прозрачным вечером, где заботливая мама накормит ужином и посидит на краю постели, нежно наблюдая за трепетом ресниц любимых своих сыновей.
