Тут же убедил их попробовать прекрасное японское вино, себе снова потребовал коньяку. Сыпал анекдотами, рассказывал какието истории из жизни актеров кино, болтал без умолку, чем всех безмерно утомил. Конечно, при знакомстве девушки както представились, но я не расслышал, а переспрашивать было неловко. Так что обходился индифферентным обращением. Потом, неизвестно для чего, предложил соседке, чтобы она налила мне в бокал коньяк, немало удивив ее этой просьбой. Пояснил, что наливать самому себе – плохая примета, а из ее рук коньяк покажется мне нектаром. Реплика получилась так себе, банальной. Девушка покачал головой и спокойно, чуть низковатым голосом заявила:

– Не могу, профессиональная этика не позволяет.

Михаил громко рассмеялся:

– Эльвира (ага, значит, ее зовут Эльвира!) врачнарколог, наливая тебе, она тем самым поощрит твое пристрастие к алкоголю.

– Но самито вы пьете и, как вижу, даже курите, – брякнул первое пришедшее в голову.

Она не обиделась, ответила без тени улыбки:

– А я и это делаю профессионально, в таких дозах, чтобы не навредить своему организму.

Дальнейший вечер проходил спокойно. Я понимал, что лишний в этой компании – на меня уже почти никто не обращал внимания (девушки, Эльвира и Наташа, оказались сокурсницами Ани, решили собраться вместе, Михаил их любезно пригласил в ресторан), но не смог заставить себя уйти. Наконец они решили отправиться в соседний ресторан, где была бильярдная, покатать шары. Инициатором была Эльвира. Меня никто не приглашал. Хватаясь, как утопающий за соломинку, протянул ей свою визитную карточку, в надежде на адекватный жест. Я уж было обрадовался, когда она после долгих поисков извлекла из сумки свою визитку. Но тут же моя радость улетучилась. На карточке значилось: «Эльвира Марсельевна Маликова, врачнарколог». Номер телефона отсутствовал.

– А почему телефона нет? – враз осипшим голосом поинтересовался у нее.

– Кому считаю необходимым, пишу от руки, те службы, которые вызывают меня в экстренных случаях, мой номер прекрасно знают. А раздавать визитку с телефоном – да я с ума сойду от звонков.

Выходит, я для доктора Маликовой относился к разряду тех, от кого можно было с ума сойти. И отнюдь не от внезапно вспыхнувшего чувства. Кивнув на прощание и даже не думая приглашать меня, остолбеневшего, в бильярдную с собой, Эльвира пошла к выходу. Я наконец разглядел ее. Высокая, красивая, статная, золотистые волосы в изящном беспорядке рассыпаны по плечам. Опомнившись, бросился вслед, крича вдогонку:

– Позвоните мне! – но она уже не слышала.

А на пороге стоял, гадко ухмыляясь, Володя Панков.

– Эх, ты. Разве можно упускать такую женщину?! Вот щелкай теперь клювом.

– Откуда тебе знать, какую я упустил женщину?

– Да уж не все такие слепые, как ты. Телефон хоть взял?

– Свою визитку оставил. Может, позвонит, а нет – так у Михаила спрошу.

– Конечно, позвонит она тебе, как же. Добывай телефон и сам звони. Не будь лопухом. Ладно, пойдем, посидим. По пятьдесят граммчиков накатим.

Я уж было решил, что Володя меня с днем рождения хочет поздравить, но он о нем и не подозревал даже, просто вечер был свободным, приткнуть себя некуда, вот и заглянул пососедски. Засиделись мы с ним почти до утра. Я все время вспоминал Эльвиру, про себя крыл последними словами свою неуклюжесть. В разговоре участвовал вяло, на вопросы отвечал невпопад. Подняв «на посошок», Володя неожиданно, должно быть, проникшись чувствами дружеской солидарности, коньяк в немалой степени тому способствовал, предложил:

– А хочешь, я тебе враз ее телефончик раздобуду?

Я даже не поинтересовался, как он собирается это делать. Просто скептически передернул плечами:

– Ты же ее видел. А теперь посмотри на меня. И пропел:

А я рыба, я рыба, я рыба,

А я дохлая рыба хамса.

Нету в мышцах крутого изгиба,

Не растут на груди волоса…

– Дурак ты, а не рыба, – этой фразой мой день рождения и был завершен.

Спал я, как все последние годы, без сноведений. Как спит, должно быть, дохлая рыба – хамса.

*

С Володей мы могли познакомиться еще в нашем голожо… пардон, пардон, босоногом детстве – жили в одном поселке, правда, он года на три младше. Но не познакомились. Бегали по одним улицам, в одних домах бывали, однако не срослось. К тому же он часто уезжал. Батя его был военным, подолгу служил за границей, так что Вовка бывал в Огонькове, можно сказать, наездами. Потом увлекся спортом, пропадал на сборах, соревнованиях. Играл в команде мастеров, ему прочили место в сборной СССР. Вместо этого подался в Германию, видно, надышался тамошним воздухом. Сначала только выступал за клубную команду, потом стал играющим тренером. Параллельно занялся бизнесом. Группа советских войск покидала Германию, имущество распродавали, вернее, грабил кто что смог или успел. Чтото успел и Володя. Жить он остался в Германии, но в Союз, потом и в Россию приезжал часто.

Однажды в Огонькове я встретил нашу знаменитость. Ее я знал. Олей у нас гордились все, она играла за сборную Союза в волейбол, на чемпионате Европы ей присвоили титул «Мисс волейбол континента». Она степенно шествовала под руку с длинным черноволосым парнем.

– Знакомься, – сказал Оля, – мой муж Владимир.

Следующий раз мы встретились через много лет. Задолго до «Ручейка у камина» Панков открыл в соседнем помещении сначала бильярдную, потом – ресторан узбекской кухни с пышным претенциозным названием – «Улугбек». Плов и шашлык здесь пользовались неизменным спросом, ресторан процветал. Это давало Панкову возможность проявлять внешне все признаки превосходства, когда он наставлял меня, убогого, как следует управлять рестораном. Емуто самому все было ясно. Сотрудниками он командовал как некогда на тренировках спортсменами. Вышли, построились, побежали. Грубых слов не чурался, кардинальным мерам отдавал предпочтение. Сотрудники ресторана своего шефа явно боялись. Володя усмехался, повторял при этом полюбившуюся ему восточную поговорку: «боятся, значит, уважают». Когда приходил в заведение, там сразу же воцарялись порядок, слаженность, организованность. Во время его отсутствия – такой же кабак, как все.

Ко мне относился, в лучшем случае, с превосходством и долей сожаления, в худшем – с пренебрежением. Мои «интеллигентские штучки» явно порицал. Порой я его ненавидел, так и хотелось запустить в башку чемнибудь тяжелым. Но не голову разбить опасался, боялся промахнуться. Тогда бы точно пришлось уносить ноги, а бегаю я уже не так резво, как в молодости. А если честно, я просто завидовал его успеху.

Вообщето я человек не завистливый. Более того, зависть всячески порицаю. Даже придумал некую собственную декларацию, которую с удовольствием излагаю в кругу друзей. Доказываю им, что нет на свете никакой белой, то есть доброй, зависти. Зависть она и есть зависть, какого бы цвета ни была. Самый худший и самый опасный из человеческих пороков. Во все времена зависть толкала человечество на самые низменные поступки – убийства, войны, предательство. Так что для меня выражение «я ему завидую побелому» звучит ничуть не лучше, чем «я его ненавижу». Удается чтото твоему близкому лучше, чем тебе, имей мужество признаться и сказать: «рад за него». А коли не рад, так и молчи в тряпочку, никто тебя за язык не тянет, лживую свою радость демонстрировать.

Так что Володьке я завидовал и ни хрена за него не радовался. Завидовал остро, не желая признаться в этом даже самому себе. В «Улугбеке», как мне представлялось, все было лучше – уютнее интерьер, проворнее официанты, вкуснее еда. Даже то, что мне самому нравилось там бывать, вызвало мое раздражение. Хотя все чаще и чаще прислушивался к его советам и даже научился благодарить, когда он рекомендовал чтото толковое, до чего я сам додуматься не мог. В конце концов признал, что в этом деле он разбирается лучше. И тогда отступила зависть. Я бы соврал, если бы стал с пеной у рта утверждать, что начал радоваться успехам товарища. Не требуйте от меня слишком многого. Но хоть ушло это гадливенькое чувство зависти, точившее меня изнутри и унижавшее в собственных глазах.