– А если больше? – беспокоился Мэйз.

– Ну, если капель на десять, то еще и память отшибает. Чуток. На сутки – двое назад, типа.

– А если еще больше?

Дрын опустил глаза и ботинком раздавил осколок стекла на полу. Он промычал нечто нечленораздельное, а потом визгливо сказал:

– Ну, ты, блин, дотошный, чувачелло! Никто так не перебодяживал еще. Не сканирую я! Фигня полная может быть. Лучше и не рискуй, хоть ты и без башни. Я тебе тему толкую – четырнадцать капель для тебя и по девять для твоих кисок.

Дрын встряхнул бутыль. Со дна поднялся мутноватый осадок.

– Ну, раз уж по девять капель, так у тебя тут не кисло заготовлено! – Задумчиво сказал Мэйз. Про себя он прикидывал, сколько они уже заработали, если только лишь за эту бутыль могли бы взять еще один особняк.

– А то! С запасом! Мало ли – потом не вспомню, как смешивал!

– Как это – не вспомнишь? А формула?

– Да какая, на фиг, формула!!! – отмахнулся Дрын. – Ну ты в умате, прикольный! Формула! Ну, сказал! Ха! Мы – мастера импровизаций! Ясно, Стена? – Он достал из шкафа флакон с пипеткой в крышке и отлил из бутылки в него по самое горлышко. – О-от, так! – Довольно крякнул он. – На этом можно офигенно торчануть! Ты, Мэйз, только капли считай! А то, фиг его знает, может, мозг разъест!

– Офигенно, – пробормотал Доминик, – и сколько стоит эта байда? – он кивнул на флакон.

– Не продается! Произведение, блин, химического искусства! Для друзей – бесплатно!

Он подал флакон Мэйзу, и тот сунул его в карман куртки.

– Спасибо. – Про себя он поразился, каким естественным жестом он принял флакон с неведомой вонючей жидкостью, из рук этого гения криминальной науки.

Он вернулся в свои двадцать лет. У него получилось. Сейчас он, как и тогда, доверял Дрыну.

Он сумел забыть о бизнесмене Доминике Мэйзе. В эту минуту он был готов пойти на все, что угодно, чтобы освободить себя. Сейчас, в этом городке, этим жарким днем. И плевать на запланированные позже встречи. Наплевать на все. Один раз.

Ленин и Дрын переглянулись и одновременно сказали:

– Ну, чо, распиндюрить тебе? Воткнуть, как это делается?

3.

На мгновение Доминик все-таки замешкался. Ему дико хотелось, но и кололось одновременно. Доминик Мэйз пытался предостеречь его от опрометчивых поступков. Ведь он не знал, чем это было чревато, но именно риск как раз и привлекал его больше всего. Он помялся еще, для вида, хотя решение было уже принято. Кроме того, химики так настойчиво уговаривали:

– Ну, давай, старик! Тряхнем стариной! Чо, старый стал, чувачелло, умный? Слабо тебе, Стена?

– Слабо? Мне? Ну ладно! – Его охватило волнительное, нетерпеливое предвкушение греха, точно так же как в студенческие времена. – Давай! Бодяжь скорее! Приколемся разок!

– В чем хочешь разбодяжить? – Вежливо поинтересовался Ленин. Мэйз передернул плечами:

– А в чем можно?

– Да, в чем угодно, блин, можно! Можно в молоке, можно в вишневой коле, можно в кофе. – Если в кофе, то тода вааще переть будет!

– А можно в пиве! – Дрына осенило. Он даже подпрыгнул. Как это он раньше не додумался, что можно в пиве. – И от пива кайф, и переть должно в тему! Хочешь – в пиве?

От пива Мэйз отказался: лишних проблем с полицией ему было не нужно.

Тогда Ленин быстро сбегал наверх в холодильник и принес три банки «кока-колы».

Доминик внимательно наблюдал, как Дрын, со знанием дела, наливает в стакан немного колы и демонстративно медленно и внимательно, вслух считая каждую каплю, добавляет «замесь». Когда он отсчитал три раза по четырнадцать, Дрын бережно закупорил бутыль и поставил ее обратно в шкаф.

Все трое встали возле стола, храня молчание и не отрывая глаз от своих стаканов, словно исполняли некий ритуал.

– Ну что, чуваки, погнали? – Ленин глянул по очереди на Дрына и Мэйза.

Мэйзу было смешно и приятно оттого, что внутри он весь дрожал мелкой дрожью: так всегда было, когда он готовился сделать что-нибудь безумное или запретное. Еще эта внутренняя дрожь появлялась у него, когда он впервые занимался любовью с женщиной, в которую был влюблен. Ничего подобного он давно уже не делал, поэтому успел навсегда попрощаться с этим необыкновенным ощущением страха, восторга, неизвестности, риска, предвкушения неизведанного удовольствия.

Езда на мотоцикле во многом удовлетворяла его жажду острых ощущений, но никогда не вызывала именно этой дрожи.

И вот, по прошествию стольких лет, его снова трясло, и это было восхитительно!

Все трое подняли стаканы, и тут Доминик вспомнил, что не узнал самого главного:

– Когда вставлять начнет? – Голос его срывался от волнения.

– Нас сразу начнет! – Гордо ответил Дрын, – у нас вся эта байда давно вместо красных телец по крови шурует. Тебя пропрет минут через двадцать, ты ж здоровый!

– А сколько времени действует?

– У всех по-разному, тебя будет колбасить часов пять, ты ж здоровый!

– А потом что?

– У всех по-разному, у тебя потом – ничего…ты…

– Да, я понял, я ж здоровый. – Оборвал его Доминик.

– Ты, главное, не напрягайся, чувак! Что бы ты ни увидел – не напрягайся. Тащись себе в кайф, на здоровье. Это мой лучший совет. – С этими словами, Дрын залпом опустошил свой стакан, и щелкнул пальцами по донышку стакана Мэйза:

– Вперед, чувак!

Доминик выдохнул и поднес стакан к губам. Постороннего запаха у напитка не было. Он осторожно глотнул. Вкус тоже вполне обычный. Кола, как кола.

– Ну, как ты, чувак? – сразу же спросил Ленин, стоило Доминику поставить пустой стакан обратно на стол. Тот пожал плечами.

– Пока – никак. Рано еще.

– Йо-хо-хо! – вскричал вдруг Дрын, – Господа, готовьтесь к офигенным путешествиям! – Он забегал по комнате, делая вид, что скачет на коне и размахивает саблей.

Ленин свернулся в пухлый клубок на диване и блаженно прикрыл глаза.

Доминик побродил по лаборатории некоторое время, в ожидании дальнейших событий.

Дрын продолжал бегать и орать. Глаза его вылезали из орбит, рот перекосило, он гоготал и повизгивал. Ленин, напротив, казалось, впал в кому на диване.

Мэйз покачал головой: прощаться с ними не имело никакого смысла. Как-нибудь, в другой раз. Он вышел из лаборатории и тихо закрыл за собой дверь.

Доминик пересек дом и еще раз подивился, как недурно двое ненормальных химиков заработали себе на жизнь сомнительными экспериментами.

Порш выехал со двора, ворота автоматически захлопнулись и скрыли за непроницаемой стеной два потрепанных Харлея и роскошный дом с пальмовой аллеей, бассейном с джакуззи и лабораторией в подвале.

4.

Орландо Роуд в недоумении молчал уже сорок минут, потому что Ромео молчал.

Он молчал бесподобно красноречиво. Он проглотил уже третью рюмку хереса. Отменного, между прочим, хереса, который Орландо хранил на особый случай, и который необходимо было смаковать, чтобы оценить его изумительный букет. Но то была ерунда, потому что, судя по душераздирающему молчанию, Ромео необходимо было проглотить этот херес залпом. Когда стаканчик опустел в третий раз, Роуд с легким вздохом, наполнил его снова.

Все эмоции, какие только присущи человеку, попеременно отражались на лице Ромео. Он то тихо плакал, то начинал беззвучно смеяться. Он мучился и терзался, вскакивал со стула, бегал по комнате, садился снова, с отчаянием смотрел в глаза Орландо, начинал бегать опять.

И все равно молчал. Не проронил ни единого слова.

Орландо не прерывал его монолога. Он наблюдал за Ромео, потягивал свой херес, курил сигару и ждал, пока, наконец, сквозь выдержку прорвутся эмоции, и Ромео разразится потоком откровений.

Вообще-то, Орландо не собирался сегодня приходить в Университет. Разве что, только на полчаса, около четырех, чтобы встретиться с Домиником.