– Это что, так называемое, декоративное шрамирование?

– Нет, я действительно люблю ездить на мотоциклах. Очень быстро. – Он опустил футболку. – Это не всегда безопасно. И это доставляет мне удовольствие. Сидеть на окне пятьдесят шестого этажа тоже не всегда безопасно. И это тоже доставляет мне удовольствие. Ну и прочие вещи в таком духе. А эти отметины, они как сувениры на память о моментах, когда мне было особенно хорошо.

– Это ужасно. Ты вообще понимаешь, что в твоей жизни не хватает чего-то очень важного? Чего-то такого, что щедро утолило бы твою жажду эмоций. Ощущений, душевных волнений. Удовольствий, терзаний. Чудесного недуга, который навсегда вытеснил бы всю эту дурь из твоей головы. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я толкую? – Назидательно произнес Орландо.

Доминик только с раздражением отмахнулся. На минуту воцарилось молчание.

Потом Роуд, спохватившись, воскликнул:

– Доминик, что же молчишь. Ты видел Ромео? Как он тебе? Не зря я все-таки затащил тебя сюда?

– О да! – Мэйз был рад перемене темы. – Я видел Ромео. Вчера мы вместе ходили в «Седьмой Дом».

– Ну конечно, в «Седьмой Дом». Я и не предполагал, что вы пойдете в Бургер Кинг.

– Ну брось, Орландо! Знаешь, какое впечатление это место произвело на парня? Он был просто в восторге. Под конец он даже перестал стесняться, и у него развязался язык.

– Ну? И что ты решил?

– Я займусь парнем. С него будет толк, это сразу понятно. Взять хотя бы его стихи. Те, которые ты мне присылал. Сейчас. – Он ловко перегнулся через стол и поднял со стула черный портфель. Порылся в нем, достал пачку листов в аккуратной пластиковой папке. Пробежал глазами по нескольким страницам.

– Это может быть несколько…м-мм, недостаточно ювелирно. Очевидно, что парень их еще не правил. Написал и бросил. Рифмы и композиция кое-где страдают, конечно. Но это ерунда. Главное – мысли, эмоции, чувства. И вот здесь-то меня кое-что смутило. – Доминик потрепал себя за волосы и, сосредоточенно глядя в текст, поднял одну бровь. – Эти стихи откровенны. И сам он показался искренним. Так вот, мне кажется странным, что эти стихи писал явно страдающий, забитый в угол, одинокий человек, которому есть, что скрывать. Какой-то порок…или страх. Изъян. Ромео мне не показался таким парнем. Обычно первое впечатление меня не обманывает. Что ты скажешь?

Орландо пожал плечами:

– Ты полагаешь, что писал не он? Исключено. О парне можно многое сказать. Во-первых, это действительно искренний человек. Но это человек, весь сплетенный из внутренних противоречий и конфликтов. Он бесконечно сомневается в себе. Сейчас он уверен, что талантлив, через мгновение – уже бездарность. Услышав комплимент, он начинает верить, что красив. Но стоит ему глянуть в зеркало, как он тут же убеждает себя в своем безобразии. У него нет отца. Воспитывает его мать. Его мать это особый разговор. Эгоистичный монстр, выросший из безутешной вдовы. Она цепляется за него как за спасительную соломинку. Любит такой любовью, что скорее задушит, нежели позволит кому-то его у нее отнять. Тотальный контроль, беспредельная ревность. Никаких женщин, никаких близких друзей. Он постоянно находится в подчинении.

«Постоянно в подчинении». – Зачем-то повторил про себя Доминик.

Орландо продолжал: «Вот если бы он захотел, как и ты, погонять на мотоцикле, мне даже страшно вообразить, в какие последствия ему это вылилось! Еще у него есть дружок. Люциус. Тот тоже довольно талантлив, хотя ему и не сравниться с Ромео. Люциус проворный и непредсказуемый молодой прохвост. Пока ничего не могу больше о нем сказать. Он мне не нравится. Он кажется мне опасным для Ромео, который всегда видит людей лучше, чем они есть. И доверяет им. А сам Ромео… честно говоря, с такими способными людьми я еще не стал кивался. Ты знаешь, что он свободно говорит на пяти языках?»

Доминик удивленно поднял брови и склонил голову к правому плечу.

«Да, в том числе, китайский и русский. Но разве он кому-нибудь об этом говорил? И читал он «Персея и Ариадну» чуть ли не на древнегреческом, чтобы уловить все тонкости изложения. Чтобы переработать ее, и сделать своего «Минотавра», не теряя не только главных философских мыслей, но и тонких эмоциональных нюансов. Но разве кто-нибудь об этом знает? Его надо вытаскивать отсюда. Ему надо помочь поверить в себя. У него противоречивая натура и податливая, очень хрупкая психика. Его матушка деспотична. Она заставила его поверить, что сам по себе он ничто. Лишь ее постоянная опека дает ему страховку. Так он привык выполнять, что требуются, даже вопреки своей воле. И делать, что ему нравится, украдкой и без веры. Просто потому что не может иначе. Он очень одинок. Если ты станешь для него другом и наставником, в чем я не сомневаюсь, тебе ничего не будет стоить заставить это древо приносить щедрые плоды. Это непросто, но ты сможешь». – Орландо перевел дух и глотнул хереса из рюмочки.

Ароматный дым его сигары приятно щекотал нос Доминику. Он помолчал немного, переваривая информацию. Утвердительно кивнул своим мыслям и вслух сказал:

– Хорошо. Тогда мне придется встретиться с его матерью, потому что мальчику надо валить в Лос-Анджелес. Честно признаться, я рассчитываю, что на первых парах он будет писать сюжеты для сценариев к телефильмам или, скажем, попробует театральные пьесы. Поэтому завтра я иду к ним на репетицию, посмотрю, что собой представляет его «Минотавр».

– Но завтра ведь воскресенье?

– Ну и что. – Пожал плечами Доминик. – Если ему удастся заставить студентов работать в выходной, тем лучше.

– Только я попрошу тебя, Доминик. Ты перфекционист, вечно требуешь от всех совершенства и бываешь просто невыносим. Пожалуйста, будь снисходителен, придержи свои импульсы. Не забывай, что это студенческий спектакль. Не потроши ребят заживо, ведь ты прекрасно знаешь, как это бывает: все шишки за причиненные тобой обиды, немедленно посыпятся на Ромео. Постарайся не обижать детей и не превращать последующую студенческую жизнь Ромео в кромешный ад.

3.

Волнение в Университетском театре чувствовалось уже с восьми утра. Все были в полном сборе, даже Лайза, которая обычно свято чтила свои выходные.

С половины десятого вся плеяда эллинов столпилась у входа в театр и провожала гомоном и взволнованными взглядами каждую проезжающую мимо машину.

«Он должен быть или на большом черном Бентли или на мотоцикле!» – напутствовал всех Ромео, вытягивая шею во все стороны.

Без трех минут десять из-за поворота показался красивый черный автомобиль. «Это Бентли! Это он! Он!» – поднялся неимоверный галдеж.

Затаив дыхание, ребята наблюдали, как автомобиль величественно и неспешно приближался к ним.

В то же самое мгновение, из-за того же поворота, завизжав тормозами, вылетел сверкающий черный Порш с темными стеклами, беспардонно обогнал Бентли с правой стороны, и в мгновение ока уже глушил турбины рядом с шатром театра.

Из наглухо задраенной машины, сотрясая воздух, неслись мощные роковые басы: «Они зовут меня! Все зовут меня! Так зовут меня! Эти голоса!»

– Боже, – благоговейно пролепетал Люс, – человек слушает богов. Ведь это же «Джой Дивижн»! Крутой чувак! Кто же это обогнал твоего Мэйза, да еще справа?

Музыка внезапно оборвалась, и дверь «Порша» распахнулась.

После происшествия с мотоциклом Ромео следовало бы догадаться, кто мог позволить себе обгон с правой стороны. Однако он и в этот раз не узнал его.

К кучке студентов приближался представитель высокой богемы. Неряшливая прическа, темные очки. Одет он был в изысканно небрежный черный костюм, застегнутую на все пуговицы жилетку, из-под которой выглядывала белая рубашка, через шею был переброшен черный шарф, на ногах – мягкие мокасины для езды в спортивных машинах. Он приближался, засунув руки в карманы брюк, упругими и уверенными шагами.

– Да вот же он! – Охнул Ромео, который узнал Мэйза только по походке. – Он все время разный! Я опять его не узнал!