Потом я стал приходить один. Подолгу играл с ее сыном Витей, младше меня на три года. Запомнилась Полина Павловна в одном положении - сидящей за швейной машиной на фоне окна, выходящего на солнечную сторону. Ее профиль, темнеющий на ослепительном фоне окна, небольшой с горбинкой нос и длинная шея вспомнились через много лет, когда я увидел большой чеканный портрет Нефертити.

Первый раз я увидел Владимира Николаевича сидящим за невысоким столиком возле медпункта. Скрупулезно разметив карандашом красную пачку сигарет "Прима", острым перочинным ножом разрезал пачку с сигаретами строго пополам. Одну половину пачки он прижимал резинкой блестящего портсигара, а другую отправлял на высокую полочку коридорчика их квартиры, находящейся в одном доме с медпунктом и сельским советом.

Половину сигареты он заправлял в деревянный мундштук, зажигал и медленно курил, наблюдая за струйками голубого дыма. Докурив сигарету, Владимир Николаевич негромко хлопал ладонями и из зажатого между указательным и средним пальцем мундштука вылетал окурок, за которым появлялось увеличивающееся колечко дыма.

Больных принимала, в основном Полина Павловна, отпуская лекарства, делая уколы и выписывая направления. В некоторых случаях, особенно, если больной жаловался на боли в животе, она стучала в забитые двери, когда-то соединявшие медпункт и квартиру.

Немного погодя, появлялся Владимир Николаевич. Ощупав живот, стукал по животу пальцем о палец, поворачивая поочередно больного на бок, снова стучал, слушал. Наше весьма неделикатное присутствие ему не мешало. Затем давал назначения. Иногда, ощупав, вызывал дежурного по сельсовету и посылал его за ездовым председательской брички. Больного увозили в Тырново для операции.

Однажды я увидел Владимира Николаевича сидящим на стуле под кустом сирени за домом. Прижав подбородком скрипку, он играл какую-то тихую мелодию. Скрипка, казалось, женским голосом выговаривала песню, словно жалуясь на кого-то непонятными и тоскливыми словами. Светлые волосы доктора рассыпались в прямом проборе, глаза его были закрыты.

Полина Павловна стояла в коридорчике спиной к окну. Внезапно руки ее закрыли лицо, поднятые плечи затряслись. Она стремительно скрылась в дверях комнаты...

О виртуозной игре Владимира Николаевича на скрипке вспомнил и его ближайший тогда сосед, ныне крымчанин Виктор Викторович Грамма. Двенадцатилетним подростком, одаренный музыкальными способностями, Виктор пел под аккомпанемент Владимира Николаевича песни самых разных жанров. Через шестьдесят лет Виктор помог уточнить имя доктора - скрипача.

Время от времени Владимир Николаевич одевал тщательно наглаженный светло-серый костюм, завязывал синий в косую полоску галстук, обувал рыжие блестящие туфли и куда-то уезжал с коричневым портфелем в руке.

- За дипломом - коротко говорили в селе.

Вернувшись, он запивал тяжело и надолго. Полина Павловна стала появляться на работе с тщательно припудренным синяком под глазом, либо на предплечьях. Витя осунулся, побледнел. Целыми днями молча слонялся между скамейками у сельского клуба. Марчиха, пожилая чистоплотная женщина, всю жизнь проработавшая санитаркой, забирала Витю к себе домой покормить.

Однажды Владимир Николаевич собрался. Кроме портфеля, он нес к бричке небольшой чемодан. Уехал навсегда.

- Взял расчет, - сказал председатель сельсовета.

Летом пятьдесят пятого в село приехали двое. Смуглый молодой человек был очень похож на Полину Павловну. Пожилой был пониже ростом и с белой бородкой клинышком. Это были младший брат и отец Полины Павловны. Уехали все вместе. По словам Марчихи - в Одессу.

Первого сентября пятьдесят пятого, одновременно с началом учебного года, в село приехал, направленный Тырновским райздравотделом, молодой фельдшер. Это был Зазонт Иванович Визитиу, уроженец соседнего села Плоп. Закончив Сорокское медицинское училище, был призван на службу в армию. Тяжелая травма левой ноги сократила на несколько месяцев срок его службы и во второй половине лета пятьдесят пятого его демобилизововали по болезни.

Чуть выше среднего роста, спортивного вида молодой фельдшер прихрамывал. Но его хромота не помешала ему с первых недель работы в селе принять самое активное участие в спортивной жизни села. Предпочитал коллективные игры - волейбол, баскетбол и футбол, в каждой из которых стремился доминировать над другими членами команд. В процессе спортивного общения выяснилось, что у него с детства есть второе имя - Дюня, на которое он и предпочитал отвечать.

Первые месяцы его работы показали, что Елизаветовка приобрела толкового фельдшера. Насмотревшись на его предшественника, сельчане болезненно выясняли отношение нового медика к алкоголю.

На поверку Дюня оказался трезвенником, ненавидившим пьянство и пьяных. В любое время дня и ночи он шел на вызов к больным. Нуждающихся в хирургической операции сопровождал в Тырновскую районную больницу, часто дожидаясь там исхода операции.

С первых же дней работы Дюня стал кумиром сельской ребятни, так как внутримышечные инъекции делал практически безболезненно. Протерев спиртом место будущего укола, сильно хлопал по ягодице. Непроизвольно сократившиеся мышцы тут же расслаблялись. В это мгновение точным броском он вводил иглу в мышцу. Не было случая, чтобы, как говорили взрослые, он не нашел вену.

В возрасте девяти лет я подвергся нападению огромной лохматой дворняги. Отбивался, но собака легко опрокинула меня на спину. Я продолжал защищаться ногами, не давая ей приблизиться ко мне. Но собака оказалась ловчее, нежели я предполагал. Увернувшись от моей правой ноги, она прокусила заднюю часть левого бедра, вырвав клок штанины. Подоспевшие взрослые отогнали пса. Боль быстро прошла, но рана кровоточила до вечера.

На следующее утро брат повел меня к правлению колхоза, где меня уже ждала председательская бричка. Чувствуя себя в центре внимания, я споро забрался в бричку и уселся впереди, рядом с ездовым дядей Ваней Вишневским. Мелькнула мысль попросить у него в пути кнут, что бы гнать лошадей. Усевшийся на заднюю скамейку Алеша, оборвал мои мечты, усадив меня рядом с собой. В больнице меня осмотрел хирург, обработал рану, сказав, что заживать будет долго. Дали коробочку с ампулами для уколов, чтобы я не взбесился.

Уколы в переднюю часть живота делал Дюня. Они были почти безболезненными, но после третьего и последующих уколов долго не исчезал волдырь на животе. На выходе из медпункта меня ждали сверстники, прося показать "гулю" от укола. Рана, вопреки прогнозам хирурга, на удивление, зажила быстро. Дома сказали: - как на собаке.

На последние два укола я не пошел, уверенный, что мне не суждено взбеситься. Несмотря на уговоры Дюни, угрозу вызвать участкового Ткача, я был непреклонен. Как видите, оказался прав, а может и нет.

Вскоре Дюня удалял явно непригодные для лечения зубы, промывал уши, удаляя серные пробки, удалял из под кожи застрявшие металлические осколки у механизаторов. Он добился расширения медпункта, потом организовали колхозный родильный дом.

Целых три года Дюня был самым завидным женихом села, сводя с ума девушек и поддерживая надежду у их матерей. В пятьдесят восьмом по селу пронеслась будоражащей волной весть: Дюня женится! Его избранницей стала, закончившая Кишиневское медицинское училище, Лена Мищишина, моя двоюродная сестра.

Несмотря на загруженность на работе, семью, занятия спортом Дюня не оставлял. А вскоре у порога фельдшерской квартиры стоял почти новый мотоцикл ИЖ - 49. Все свободное время Дюня отдавал ему, разбирая, ремонтируя, снова собирая. В пятьдесят девятом он приобрел в Цауле, подлежащую списанию, ветхую "Победу".

Целый год он возился с ней и под ней, собирая автомобиль из ничего. Покрасил в престижный бежевый цвет. На первых километрах обкатки он сажал нас на заднее сиденье. Трудно передать чувства, которые мы испытывали, сидя в движущейся "Победе". Несмотря на ухабы, машину лишь слегка покачивало. Мы ездили, повернув до боли головы назад. Нас привлекали густые клубы пыли, поднимаемые мчавшейся машиной.