Но и в парке, как утверждал Седли, девушка продолжала заявлять, что теперь он поплатится за все. Он велел ей заткнуться, а когда она попыталась открыть дверцу, схватил ее за тенниску, потом вылез со своей стороны и вытащил девушку из машины. Она по-прежнему кричала, что донесет на него в полицию, и пыталась вырваться. Поэтому Седли пришлось толкнуть ее и прижать к земле – чтобы помешать удрать. Седли Эли просто хотел поговорить с ней. А она продолжала вырываться – как выразился Седли, «извивалась». Наконец, он «на секунду забылся» и ударил ее по лицу – сначала один раз, затем еще несколько – ладонью.

Он перепугался – понял, что ему грозят неприятности, если она заявит в полицию. Седли пытался сообразить, как быть дальше, и метнулся к «меркурию» за отверткой с желтой рукояткой, которая понадобилась ему, чтобы завести машину, а когда вернулся, услышал, как кто-то убегает в темноту. В панике он развернулся и выбросил вперед руку, в которой по случайности оказалась зажата отвертка. В темноте он задел девушку – должно быть, отвертка ткнулась ей в висок, потому что девушка сразу рухнула на землю. Он совсем потерял голову и не знал, что делать дальше. Может, сбежать, вернуться в Кентукки? И тогда он решил, что надо сделать вид, будто на девушку напали, изнасиловали и убили. Разумеется, он не занимался с ней сексом – и травма, и смерть ее были страшной случайностью. Так как же придать случившемуся вид нападения с целью изнасилования?

Он снял одежду с трупа, затем за ноги оттащил девушку подальше от машины, к берегу озера, и положил под дерево. Он хватался за соломинку, отчаянно желая выпутаться, как вдруг протянул руку, задел ветку дерева и, уже не задумываясь, сломал ее. Он перевернул труп и вонзил в него ветку – по его словам, всего один раз, лишь бы все выглядело, будто на нее напал маньяк. А потом бросился к машине, торопясь покинуть место убийства, и выехал из парка с противоположной стороны.

Генри Уильяме по прозвищу Хэнк, помощник прокурора округа Шелби, штат Теннесси, старался разобраться, что же произошло в действительности. Уильяме – один из лучших знатоков своего дела, бывший агент ФБР внушительного вида, лет сорока, с волевыми, будто высеченными из камня чертами лица, добрыми, чуткими глазами и преждевременной сединой. Ему еще не доводилось сталкиваться с такой чудовищной жестокостью.

– Едва заглянув в папку, я решил, что преступник заслуживает смертной казни, – вспоминал Уильяме. – Я не желал даже вести речь о смягчении наказания. Но, по его мнению, проблема заключалась в том, как определить мотив такого тяжкого убийства, который поняли бы присяжные. Какой человек, находясь в здравом уме, решился бы совершить столь чудовищное злодеяние?

На это и рассчитывали адвокаты. Они постоянно напоминали о том, что, по словам Эли, смерть была «случайной», и без конца намекали на невменяемость подзащитного. Психиатры, обследовавшие подозреваемого по распоряжению адвокатов, предположили, что Эли страдал расщеплением личности. Он позабыл сообщить сотрудникам службы безопасности воинской части, которые допрашивали его в первый же день, что, по-видимому, в ночь гибели Сюзанны Коллинз он сочетал в себе сразу три личности: самого себя, женщины Билли и Смерти, скачущей верхом на лошади рядом с машиной, в которой ехали Седли и Билли.

Уильяме связался со специальным агентом Гарольдом Хэйсом, координатором работы по определению профиля личности из мемфисского отдела ФБР. Хэйс описал Уильямсу концепцию убийства, вызванного физическим влечением, и сослался на мою статью, подготовленную в соавторстве с моим коллегой Роем Хейзлвудом, опубликованную пять лет назад в «Правоохранительном бюллетене ФБР» и озаглавленную «Похотливый убийца». Хотя слово «похоть» в подобных делах выглядит не совсем уместным, в статье описывалось то, что мы выяснили в ходе расследования серийных убийств – омерзительных преступлений на сексуальной почве, связанных с манипулированием, властью и контролем над жертвами. Убийство Сюзанны Коллинз внешне выглядело классическим образцом – преднамеренное действие, добровольно совершенное психически здоровым человеком с расстройствами характера: например, он, зная разницу между тем, что плохо и что хорошо, не применил это нравственное разграничение к самому себе.

Уильяме попросил моего совета в разработке стратегии обвинения и в том, как убедить суд присяжных, состоящий из двенадцати добропорядочных мужчин и женщин, которые, вероятно, и не сталкивались в жизни с подобным злом, в том, что моя версия случившегося более вероятна, чем версия защиты. Прежде всего мне пришлось объяснить команде обвинителей то, что я и мои коллеги усвоили за долгие годы борьбы с насилием с точки зрения определенных типов поведения преступника, а также назвать истинную цену, которую мы были вынуждены заплатить за это знание.

Мне пришлось взять их с собой в мое путешествие во мрак.

В начале декабря 1983 года, в возрасте тридцати восьми лет, я потерял сознание в номере отеля в Сиэтле, занимаясь расследованием убийств, совершенных близ Грин-ривер. Двоим агентам, которых я привез с собой из Квонтико, ничего не оставалось, как выломать дверь, чтобы прийти мне на помощь. Пять дней я пребывал в коме между жизнью и смертью, находясь в отделении интенсивной терапии Шведской больницы. Эта вспышка вирусного энцефалита была вызвана острым стрессом: я расследовал тогда более 150 дел одновременно, и исход каждого зависел от меня. Никто не верил, что я выживу, но я чудом уцелел – благодаря высококвалифицированной помощи медиков, любви моих родных и поддержке коллег. Месяц спустя я вернулся домой в инвалидной коляске, а к работе смог приступить только в мае. И все это время я боялся, что перенесенная болезнь помешает мне стрелять так, как полагается по стандартам ФБР, и, следовательно, приведет к окончанию моей карьеры. Подвижность левой стороны тела у меня нарушена и по сей день.

К сожалению, мой случай не уникален среди людей нашей профессии. Большинство коллег, работающих вместе со мной аналитиками профиля личности или криминальными аналитиками во вспомогательном следственном отделе, страдают от тяжелых стрессов профессионального характера или заболеваний, которые нередко выводят их из строя. Набор проблем весьма широк – неврологические расстройства вроде моего, боль в груди, рубцы на сердце, язвы, желудочно-кишечные заболевания, тревога и депрессия. Начнем с того, что работа в правоохранительных органах печально известна изобилием стрессовых ситуаций. Уже дома, приходя в себя после болезни, я много размышлял над тем, что же в нашей практике вызывает тот острый стресс, от которого не страдают другие агенты ФБР, детективы и полицейские, хотя и сталкиваются с физической опасностью почаще нас. По-моему, ответ кроется в услугах, которые мы предлагаем. В организации, издавна известной своей ориентацией на «только факты, мэм», мы, вероятно, являемся единственной группой, которую интересует мнение. Однако нам пришлось ждать смерти Дж. Эдгара Гувера, прежде чем психологию наконец-то признали законным орудием в борьбе с преступностью. Еще долго после создания программы анализа профиля личности преступника в Квонтико многие из наших коллег в Бюро и вне его считали нашу работу колдовством или черной магией, которой занимается жалкая кучка шаманов на глубине шестидесяти футов под землей, куда никогда не проникает дневной свет.

И хотя на основе наших заключений решаются вопросы жизни и смерти, мы не можем позволить себе роскошь подкрепить их реальными фактами, не можем в утешение привести принцип черного и белого.

Если офицер полиции ошибается, это означает, что преступление может остаться нераскрытым, но обстоятельства не сделаются хуже, чем они есть. А к нам часто обращаются в качестве последней инстанции, и если мы ошибемся, то уведем следствие в совершенно иное, непродуктивное направление. Поэтому мы должны быть полностью уверены в своем мнении. Но наш инструмент – человеческое поведение, а поведение человека, как любят уверять психиатры, отнюдь не точная наука.