Карета въехала на мост, перекинутый через полузасохший ров. Солдат с алебардой остановил карету у самых распахнутых ворот, лениво взглянул в окошко. Увидев двух пожилых женщин, он махнул рукой, показывая, что карета может проезжать. У губернаторского особняка де Вард остановил лошадей, спрыгнул с козел, сказал королеве-матери, что, по его мнению, губернатора надлежит предупредить о неожиданном визите, и скрылся в доме, властно отстранив вышедшего ему навстречу ливрейного слугу.

Опять ждать…

Мария смутно представляла себе, где проходит граница и как она обозначена. Ей просто хотелось как можно скорее пересечь эту условную, невидимую черту и, покинув владения сына, появиться во владениях зятя. Но почему-то вместо дочери, о которой ей, казалось бы, надлежало сейчас вспомнить, она подумала об Анне, единственном, кроме сына Гастона, человеке, о котором она иногда думала с некоторым подобием нежности. В этой симпатии было много противоречивого. Невысокая, с юности склонная к полноте, короткошеяя и, что греха таить, кривоногая, с плоской грудью и обвислым задом, Мария Медичи не могла не видеть торжествующую, всепобеждающую красоту Анны. Высокая, стройная, полногрудая, с унаследованными от далеких предков, австрийских эрцгерцогов, голубыми глазами, с тем таинственным налетом вечной печали на лице, который действовал столь завораживающе на мужчин, она по всем законам должна была вызывать у нее ненависть. А флорентийка ей сочувствовала и даже временами почти любила. Во всяком случае, она с радостью согласилась бы на сватовство Гастона к Анне, случись что с Людовиком. Почему? Не потому ли, что при всей своей победительной красоте Анна была по-бабьи несчастна, лишившись в юности возможности вступить в брак по любви во имя династических и государственных интересов, как в свое время лишилась ее сама Мария Медичи.

А ведь на браке старшего сына с Анной в свое время настояла именно она, Мария Медичи. И что из этого вышло? Шестнадцать лет ненависти с одной стороны и безразличия с другой. Что натворил ее сын в первую брачную ночь? А может быть, правы придворные сплетники, и он ничего не натворил? Ведь шептались же, что шесть лет Анна оставалась девственницей. Если она родит от Гастона, у нее появится внук, дофин, и все будут счастливы.

На мгновение острая жалость пронзила ее материнское сердце — жалость к этому нелепому, несчастному, неудачливому сыну великого отца, ее первенцу!

Глава 18

"Нелепый, несчастливый сын великого отца", король Франции Людовик XIII в этот момент чувствовал себя превосходно.

Похоже, большая охота удалась. Во всяком случае, он остался на какое-то время свободным от опеки кардинала: Ришелье, как сообщили королю, просидел под свист и улюлюканья толпы в одиночестве все то время, пока совершалась нелепая казнь портрета де Фаржи на Гревской площади. Когда позорный фарс закончился, он укрылся в своем огромном недостроенном дворце.

Анна ближе к вечеру уехала в Париж, сославшись на страшную мигрень.

Людовик до полуночи беспечно пил любимое им игристое в компании де Тревиля и нескольких мушкетеров, ветеранов итальянских походов, которые они прошли бок о бок с королем. Затем он крепко уснул в своем огромном шатре.

Утром придворный скороход, по его категорическому приказу, привез в королевской карете Маргариту де Отфор прямо к месту бивуака.

Король подошел к карете, сам открыл дверцу, подал мадемуазель руку. Девушка легко выпорхнула из экипажа. Людовик склонился и поцеловал ей руку. Окружающий мир для него исчез.

Придворные, пестрой, шумной толпой теснившиеся около короля, словно подчинившись знаку невидимого церемонимейстера, мгновенно разошлись и скрылись в кустах.

Не ушла только герцогиня ди Лима. Она осталась стоять у королевского шатра. Мрачная, невыспавшаяся, злая на весь свет и, в том числе, на короля, который настоял все-таки на своем и вытребовал сюда, на Большую охоту, Марго. На самом же деле истинной причиной ее отвратительного настроения было странное поведение Арамиса, куда-то бесследно исчезнувшего. Она хлестала в раздражении и бессильной злобе по высокому сапогу длинным хлыстом.

Король повел мадемуазель в шатер. Герцогиня упрямо последовала за ними, игнорируя возмущенные взгляды Людовика.

Целый час она пыталась играть роль дуэньи при своей племяннице, пока, наконец, Людовик, выведенный из себя ее поведением, не отослал герцогиню, словно простую камеристку, с пустячным поручением к одному из распорядителей охоты маршалу д'Эстре.

— Наконец мы одни! — воскликнул король, проводив взглядом герцогиню.

Та шла прочь, не выбирая дороги, яростно сбивая хлыстом листья с кустов орешника.

— Сир, мне кажется, что вы смертельно оскорбили тетушку, — вздохнула Марго, мило покраснев, потому что осмелилась сделать завуалированное замечание королю.

— Ваша тетушка привыкла, что все находят ее прекрасной, и поэтому иногда бывает несносной.

— Вы должны понять ее, сир. Она несет ответственность за меня перед Богом и моей покойной матерью.

— Только не говорите мне “вы должны”. Я ненавижу эти слова с раннего детства, их так часто повторяла моя матушка.

— Вы не любите ее?

— Я ненавижу ее. Но недавно я обнаружил, что в этой ненависти нашлось место и для любви. — Людовик замолчал, его мысли унеслись туда, в Компьен, где в это время, наверное, если все прошло благополучно, в панике уже ищут королеву-мать.

— Вы очень похожи на вашу августейшую сестру, испанскую королеву, ваше величество, — осмелилась нарушить молчание Марго.

— А вы видели ее? — спросил король, обрадовавшись, что нашлась тема для беседы.

— Да, ваше величество.

— Как я не догадался! Приехав в Мадрид из монастырской школы, вы, конечно, были представлены ко двору?

— Да, ваше величество.

— Наверное, у вас сразу же появились поклонники?

— Ваше величество… — Марго потупилась и покраснела.

— Не смущайтесь, дитя мое. Нет ничего удивительного, если у такой очаровательной молоденькой девушки появляются поклонники.

— Вы слишком добры ко мне, ваше величество. Но я была при дворе всего один раз.

— Почему?

— Не знаю, смею ли я вам сказать, ваше величество…

— Говорите, Марго, говорите!

— При дворе царит ужасная скука.

— Мне неоднократно говорили об этом. Но я открою вам секрет, мадемуазель. И при моем дворе царит невыносимая скука. Если бы не охоты…

— А я мешаю вам охотиться, сир.

— Бог с ней, с охотой, мадемуазель. Сейчас мы будем завтракать! Вы завтракали?

— Нет. Скороход появился как раз в тот момент, когда я села за стол.

— И он не дал вам закончить трапезу?

— Ваше величество…

— Я прикажу примерно его наказать!

— Может быть, не стоит, ваше величество? Он старался как можно лучше выполнить ваше приказание. Разве можно наказывать за старательность?

— Пожалуй, вы правы, — король оглянулся. — Что за черт! Здесь толпилась куча людей, когда они мне не были нужны, а теперь, когда мне кто-то понадобился, их и след простыл, нет ни единого человека! — он громко хлопнул в ладоши. — Эй, Дюпон! Мы хотим завтракать! — он обратился к Марго: — Вы предпочитаете в шатре или на ковре?

— Как вам будет угодно, сир.

— В шатре, Дюпон! — крикнул Людовик.

Над кустами возникла физиономия Дюпона, он поклонился и скрылся.

Они сидели за столом в огромном, немного душном шатре, казалось, бесконечно долго. Неслышные слуги ревностно следили за многочисленными переменами блюд, приготовленными невидимыми поварами. Марго насытилась крохотным крылышком пулярки, а король, исправно пробуя каждое поданное блюдо, говорил, говорил, говорил, словно многие годы молчал в своем большом и мрачном дворце. И постепенно Марго почувствовала, что этот невысокий, изящный, темноглазый человек, так и оставшийся юношей, несмотря на свои тридцать лет, привлекает ее, а его внимание не только льстит, но и волнует.