Портос влез на окно и протянул королеве руку.
— Марсильяк, потрудитесь приказать, чтобы оповестили дворян, — сказала она, перекрестилась и отдалась в руки Портоса.
Но не тут-то было: заглянув в пропасть под окном башни, королева в ужасе отшатнулась.
— Мадам, вы сядете на мое плечо, и я буду держать вас одной рукой, — сказал Портос.
— Нет!
— Уверяю вас, мадам, нет ни малейшей для вас опасности! — убеждал ее Портос.
— Нет! Лучше я останусь в замке!
— Даю вам слово дворянина…
— Нет! Нет, нет и нет!
— Может быть, мадам согласится, если мы обвяжем ее простынями? — прозвучал мелодичный голос Арамиса. — Надеюсь, король не пожалел крепкого бельгийского полотна для матери.
Королева молчала, а время неумолимо шло. Скоро смена караула, и тогда весь план пойдет прахом!
Наконец, Мария Медичи вздохнула и кивнула окружающим ее дворянам.
Атос и принялись укутывать королеву в простыни так, чтобы Портосу удобнее было держать ее за спиной в импровизированной люльке, связав концы простыней у себя на груди.
Через несколько минут ее величество было надежно упаковано в узел, выглядевший отнюдь не величественно, и Портос, забросив ее себе за спину, протиснулся в узкое окошко.
Могучий мушкетер спускался по раскачивающейся веревочной лестнице бесконечно долго. Левая рука в перчатке скользила по одной из веревок лестницы, не выпуская ее, а правая заботливо придерживала импровизированную люльку с перепуганной насмерть королевой. Опуская ногу, он долго и тщательно утверждал ее на провисшей ступени и лишь убедившись, что стоит прочно, начинал так же медленно и осторожно опускать другую ногу.
Д'Артаньян извелся, наблюдая за ним с земли. Вдруг его словно окатило жаром — он вспомнил, что не поставил часового у нелепой сторожки швейцарцев!
Господи! Как он мог забыть! Битый-перебитый, за плечами десяток походов, вылазок и похищений, а тут… Как он мог забыть, сто тысяч чертей!
И словно в подтверждение самых худших опасений, до его слуха донесся едва различимый в ровном шелесте листьев ночного леса скрип. Так могла скрипнуть только дверь той чертовой сторожки, что стоит перед воротами замка. И он вспомнил, как удивились они с маршалом д'Эстре, когда приехали сюда пару месяцев назад: стоило им появиться — мгновенно со скрипом отворилась дверь, из сторожки выбрался здоровенный швейцарец с начищенным медным рожком, приложил его к толстым сальным губам. Протрубил сигнал, и тут же из леса — где они там жили, черт их знает! — появились швейцарцы с капитаном во главе.
"Идиот! Зазнавшийся безумец! — мелькнуло в голове. — Один только шорох, один сигнал — и через несколько минут стража будет у ворот!"
Д'Артаньян помчался, ныряя в кустах, к тому углу замковой стены, из-за которой в любую секунду мог появиться чертов сержант со своей иерихонской трубой. Он и хотел поскорее его увидеть, и боялся, что не успеет предотвратить сигнал. На его счастье, луна зашла за тучи, и все вдруг погрузилось в чернильную тьму. Лейтенант бесшумно перепрыгнул засохший ров, прижался спиной к валунам, уложенным строителями в основание стены, и, вынимая шпагу, приблизился к самому углу.
Первое, что он услыхал, было сопение. Затем из-за угла появилось острие алебарды и окованное сталью древко.
Д'Артаньян ухватился левой рукой за древко и дернул его в сторону от себя со всей силой, на какую был способен. Перед ним возник верзила швейцарец. Покинув свое убежище, совсем не вовремя выкатилась луна, и д'Артаньян увидел выпученные глаза сержанта, его толстые приоткрытые губы. Бывалый вояка не растерялся и мгновенно ухватился за висящий на боку треклятый сигнальный рожок. Сержант стоял так близко, что ударить шпагой его не было никакой возможности — впервые надежное оружие подводило хозяина. А рожок был уже у самых губ сержанта! Тогда д'Артаньян яростно ударил его эфесом шпаги по лицу. Швейцарец рухнул на землю. Лейтенант бросился коршуном, схватил блеснувший при свете луны рожок, поднял шпагу, чтобы пригвоздить противника к земле, и вдруг застыл с поднятой шпагой в правой руке и злосчастным рожком в левой. Если он убьет сержанта, бескровное похищение превратится в боевую вылазку, и неизвестно как на это посмотрит король. Он еще раз для верности ударил эфесом по лбу поверженного швейцарца, и тот потерял сознание.
— Помочь? — прошелестел над ухом голос Планше.
— Свяжи и возвращайся, — распорядился лейтенант и побежал к башне, сжимая в руке, как великий трофей, рожок.
Он вернулся как раз в тот момент, когда Портос опустил королеву на твердую землю.
— Как вы себя чувствуете, мадам? — заботливо спросил мушкетер Марию Медичи.
— Я парила в воздухе, как в клюве аиста! — ответила королева, и Портос опешил: кто мог ожидать такой восторженности от старухи?
Последние двести шагов до кареты, спрятанной в самой глубине чащи, Портосу пришлось нести обессилевшую женщину на руках. Он бережно усадил ее в нанятую потрепанную, видавшую виды карету.
— Дю Валлон! — позвала королева. — Дю Валлон, — повторила она. — Я никогда не забуду этого славного имени! — жестом она велела ему нагнуться и поцеловала в лоб. — А также и ваши имена, граф де Ла Фер и кавалер д'Эрбле, — сказала она подошедшим мушкетерам. Тут ее взгляд различил еще одного человека, стоявшего с медным рожком в руке чуть в стороне. В зыбком свете луны его лицо показалось ей знакомым.
— Вы тоже принимали участие в моем освобождении?
Д'Артаньян молча поклонился.
— Подойдите. Я хочу рассмотреть вас и узнать ваше имя! — приказала она. — Мне кажется, я вас уже где-то видела.
Д'Артаньян чертыхнулся про себя и молча сделал несколько шагов к старой королеве.
Она вгляделась в него, подслеповато щуря глаза, и вдруг отпрянула.
— Д'Артаньян! — прошептала она в ужасе. — Я как чувствовала! Самый преданный королевский пес! Вы подло обманули меня, господа… Нет, вас нельзя называть господами, вы — предатели, изменники, подлецы! — она с необыкновенной для ее возраста и тучности быстротой выскочила из кареты, подскочила к Атосу, вцепилась подагрическими пальцами в его плащ, задергала, комкая ткань в бессильной ярости. — Признайтесь, кому вы служите? Куда повезете меня? К моему сыну? К кардиналу? Или прямо в Бастилию? Говорите, не молчите, имейте смелость!
Марсильяк выхватил шпагу. Портос, стоявший рядом, с такой силой ударил его по руке, что тот выронил ее. Атос поднял клинок, встал на одно колено и протянул Марии Медичи эфесом вперед.
— Ваше величество! Вы можете убить меня. Это в вашей воле. Но оскорбить неповинного дворянина, не выслушав его… — Атос опустил голову, подбирая слова. — это не по-королевски. Мы не сказали вам ни слова неправды!
Королева не отстранила эфеса шпаги, но и не дотронулась до него.
— Здесь, в Компьене, вы, ваше величество, были долгое время отрезаны от мира, — продолжал Атос, все так же стоя на одном колене. — А тем временем кардинал в своей ненависти к вам и стремлении к власти перешел все мыслимые границы: он арестовал любимую фрейлину королевы Анны мадемуазель де Фаржи и приказал вынести ей смертный приговор, отрубить голову на Гревской площади!
— Боже! Какой изверг!
— Однако несколько дворян, движимые рыцарским чувством, освободили мадемуазель де Фаржи. Тогда Ришелье в слепой ярости приказал совершить казнь на Гревской площади над портретом де Фаржи, и портрету отрубили голову! Мы поняли, что он не остановится ни перед чем — и вот мы здесь.
Простые слова Атоса потрясли королеву. Она долго молчала, потом спросила:
— Вы — те самые дворяне, которые помогли бедняжке Фаржи бежать?
— Я был не один, ваше величество, и это не моя тайна. Я могу говорить лишь о себе: да, я участвовал в ее побеге.
Мария Медичи отстранила эфес шпаги.
— Встаньте, граф. Если бы я была действующей королевой, как во времена моего регентства, я бы сказала: "Встаньте, герцог". Но, увы, я изгнанница и беглянка… — Она задумалась. — Когда-то, примерно лет пять назад, я слышала в Лувре шепоток о четырех дворянах, верных заветам рыцарства. Они способствовали возвращению из Лондона бриллиантовых подвесок, неразумно подаренных королевой Анной герцогу Бекингему. В их числе называли имя д'Артаньяна, — она поглядела на стоящего молча лейтенанта. — Это так?