Действительность стала осознаваться, когда я поехала к маме на дачу. Дорога проходила через блокпост. Еще пару недель назад его не было. И стояли на блокпосту уже не местные 16-летние пацаны с георгиевскими ленточками и флагами ДНР, одетые в спортивные штаны и балаклавы, как когда-то на бутафорских баррикадах из шин. Это были профессиональные военные с ненашенскими лицами и ваххабитскими бородами, а блокпост был с противотанковыми ежами.

Наш совсем мирный пригородный автобусик, в котором ехали бабки с ведрами, селяне (так моя мама уважительно называет сельских жителей) со своими курицами и петухами, на блокпосту проверяли люди с автоматами. По внешнему виду они были явными чужаками в этом краю. В Москве такой тип внешности называли «лицами кавказской национальности». Это были уже не улыбающиеся златозубой улыбкой дядьки. Когда на тебя направляют автомат, реальность происходящего осознается намного быстрее.

В автобусе все обсуждали происходящие события. «Нужно слушать только российское телевидение, украинское все врет», – сказала одна из женщин. Украинское видеть было в принципе и негде. На даче, как и в Донецке, принималось практически одно российское телевидение плюс телевидение ДНР. Я по просьбе мамы поймала приемником украинский «Промiнь» – услышав звуки украинской речи, мама расплакалась. Я понимала ее чувства, это было очень непросто, когда у тебя отнимают родину.

К нам на огонек зашла соседка. Она, как и многие здесь, была за ДНР. Мама у нее спросила: «А как вы будете жить в Донецкой республике?» Соседка в ответ: «Вон у Ахметова сколько миллиардов, заберем и будем жить…»

Через деревню, в которой находилась наша дача, в сторону Донецка прошла колонна танков под украинскими флагами, через какое-то время она вернулась обратно. Все местные селяне испуганно наблюдали за этими военными телодвижениями, ничего не понимая.

Позднее неподалеку от деревни появился еще один блокпост – украинский. Рядом с дорогой был вкопан танк, его охраняли пятеро солдат. Мама, проезжая мимо автобусом, увидела их, сквозь слезы мне потом рассказывала: «Мальчики, совсем молоденькие, сами себе на костре еду готовят».

Это было только начало, мы еще не знали, сколько слез нам всем предстоит выплакать.

Я хорошо помню день начала военных действий. Я была дома, работала. Где-то высоко над головой слышался шум двигателей. Я помню свой пост в Facebook’e: «Надеюсь, это НАШИ самолеты». Мой дом был расположен достаточно близко к району аэропорта, и взрывы, раздававшиеся там, были хорошо слышны. Днем мне надо было по делам в город. Город был пуст, но «Зеленстрой» как всегда исправно поливал и пропалывал газоны. Я даже собиралась пойти на йогу, но троллейбус шел только до середины пути. Водитель сказал: «Дальше не едем. На железнодорожном вокзале война». Я пошла пешком. Только что закончился дождь. Асфальт был мокрый. Вдали гремели взрывы. Их можно было перепутать с грозой. Я проходила мимо ставка. Рыбаки спокойно, как ни в чем не бывало, ловили рыбу. Донецкий сюрреализм только начинался.

Свет был, интернет работал, все обсуждали последние события. Я залезла «по уши» в интернет. Помню, мне еще пришлось успокаивать свою московскую знакомую, которая билась в истерике по ту сторону границы, что нас (Донецк) бомбят, она знает это из российских новостей.

Вот так всю ночь мы сидели в интернете и ждали, что вот-вот, и все закончится, и нас освободят. Я говорю о себе и о «своих» друзьях. Взрывы становились тише… Освобождения в тот день мы так и не дождались.

«Украинские войска приостановили АТО и поставили ультиматум сепаратистам – сдаться до 4 утра. В случае отказа АТО будет продолжена», – сообщили нам средства массовой информации.

У меня был открыт балкон, на улице непривычно тихо, к военной тишине мы еще не привыкли, только было слышно, как у кого-то из соседей плакал малыш.

Было 26 мая, и это был только первый день войны в Донецке, именуемой АТО (антитеррористической операцией). Первый день реальной войны, которая пришла в наш город.

26 мая – день начала АТО

Я на следующий день по своей любимой привычке совершила пешую прогулку по городу. Город еще не вымер, он испуганно замер, на улицах никого не было. Но пациент был скорее жив, чем мертв. Я купила букет цветов у бабушки на Шахтерской площади. Бабуля продала его за копейки и очень спешила домой, ее пугал комендантский час, который ввели с 20.00, а было уже начало девятого. Никто еще серьезно к этим нововведениям не относился. Я спросила: «А кто ввел комендантский час?» Бабуля мне в ответ: «Ну эти, самозванцы».

После начала АТО из города потянулись вереницы машин. Говорят, только за один день уехали 150 тысяч человек. Страну стали наполнять беженцы из Донбасса. А Facebook заполнили посты на украинском языке, написанные как под копирку о донецких и луганских, сидящих в «бандеровском» Львове на всем готовом и люто ненавидящих Украину. Частично это было правдой. С одним «но». Те, кто писал эти посты, не знали психологию донецких и луганских «ватников». Они бы никогда не поехали в украиноязычный Львов, потому что искренне боялись «бандеровцев». Они осели в Днепре, Харькове, Одессе, в крайнем случае Виннице. Эти написанные как под копирку посты были частью информационной войны, которую Украина проиграла. Посты «шарились», их «лайкали». Донецких и луганских люто ненавидели.

В начале июня я по делам съездила в Киев. Из Донецка еще ходили поезда, но в городе уже вовсю хозяйничали «орки». Я помню, как я лежала на своей полке, и мне казалось, что сейчас поезд остановится, ворвутся «эти» с жуткими полосатыми ленточками и меня не пропустят в Украину. Выдохнула я только в Киеве.

В Киеве на одной из светских тусовок я познакомилась с директором модного киевского лицея. От него я выслушала очень много традиционно нелицеприятных и порой очень справедливых слов по поводу донецких. Он, как и многие другие, цитировал слово в слово посты из Facebook’а о неблагодарных беженцах из Донбасса. Представление о Донбассе у него было однозначно негативно и достаточно своеобразно. Он считал, к примеру, что, за редким исключением, жители Донбасса никогда не бывали за границей. Я почему-то сразу вспомнила улицы Донецка в мирное время, где основными марками автомобилей были «порше», «мерсы», «ауди», а также, как говорили модные девушки, растягивая гласные: «би эм дабл ю». В Донецке мой визави был когда-то очень давно и проездом.

Правда, он в конце нашей беседы сказал: «Вот видите – мы же смогли найти с вами общий язык». Он был искренне уверен, что вывел меня на истинный путь, и в упор не хотел видеть, что мы с ним были всегда в одной команде. «Своей» я для него так и не стала.

Этот случай не был, как любят выражаться журналисты, прецедентом, он отражал существующие реалии. Я оказалась дамой крайне впечатлительной и ранимой. В свете всех этих тенденций вешать на себя ярлык «переселенца» мне совсем не хотелось. Я приняла решение остаться в Донецке и ждать «своих» до победного. В моей голове ни на минуту не возникла мысль, что «эти», с их жуткими полосатыми ленточками и не менее жуткими триколорами, надолго. Я была абсолютно уверена, что все скоро закончится. Я искренне верила в «нашу» победу.

В Донецке обстановка накалялась. Людей вокруг меня становилось все меньше. Практически все мои знакомые уехали. Я их прекрасно понимала. Дети не должны слышать взрывы, а здесь становилось реально опасно. Мама была на даче. Я осталась в оккупированном Донецке. Поезда уже не ездили. Самолеты уже давно не летали. А пароходов у нас никогда и не было. Город окончательно накрыли тучи Мордора.

Я осталась ждать «своих».