- Надеюсь, сто франков были шуткой? - с порога спросил комиссар Лакан. Ковальский, лёжа на кровати, курил большую коричневую сигару.

- Ну, если у вас нет желания их отдавать... Какие-нибудь вести из Геттингена?

- Вы знали Лемке раньше, до этой поездки? - вместо ответа спросил Лакан, заходя в комнату. Ковальский приподнялся на локте.

- Боже мой, конечно, нет.

- Тогда откуда вы знали, что он не профессор философии из Геттингена?

- Милый мой, - снисходительно проговорил Ковальский, выдохнув облако дыма, - для того, чтобы быть профессором философии, согласитесь, нужно знать философию. А с этим у него были большие проблемы. В нашем последнем разговоре я брякнул ему заведомую глупость - про теорию врождённых идей Локка.

- Оставьте вашего Локка, - перебил комиссар, - покороче нельзя?

- Можно, - ухмыльнулся Ковальский. - Любому студенту философского факультета известно, что Локк отрицал теорию врождённых идей. Но Лемке никак не отреагировал на эту явную чушь. Вот тогда я окончательно понял, что никакой он не профессор философии.

- Кто он в таком случае? - требовательно спросил Лакан. Взгляд Ковальского был пронзительно честный. Неестественно честный, мог бы сказать комиссар.

- Не знаю. Это знает тот, кто его убил.

- Балуетесь уравнениями с двумя неизвестными? - съязвил француз. - У этого уравнения есть решение не в пользу вас. Ведь только вы догадались, что Лемке не тот, за кого себя выдаёт.

Ясный синий взор Ковальского, казалось, прожёг его насквозь.

- Вы уверены, что только я?

- А кто же ещё?

- Кто-то, кто был знаком с ним раньше. Или же был достаточно образован, чтобы раскусить его. А может быть, то и другое?

- Вы же не намекаете на... - комиссар осёкся. Она подходила по возрасту, чтобы быть старой знакомой убитого. И она уж, конечно, могла догадаться, что он не специалист по философии. Случайно ли она схватилась за успокоительное, услышав, что полковник Кейн был в погребе в момент убийства?

- На мадам Рипли.

- Мсье Ковальский, вы понимаете ответственность вашего заявления? Такие вещи не делаются на основании догадок.

- Ровно то же я могу сказать вам, комиссар. Значит, вам разрешается шить мне убийство на основании догадок?

- Ваш веер был обнаружен на месте преступления.

- А полковник Кейн был там собственной персоной и признался в этом. Что вы так смотрите на меня - он мне всё рассказал сам. Почему же он невиновнее меня? Потому, что не называл Лемке кошерным мучеником?

Несколько мгновений комиссар Лакан угрюмо глядел в пол. Потом произнёс:

- Я поверю вам, если вы предъявите неопровержимые улики против профессора Рипли.

- Я дам вам кое-что послаще, комиссар - её собственное признание. Если, конечно, вы согласитесь провести нечто вроде очной ставки. От вас требуется только постоять за дверью, пока я буду с ней разговаривать.

- Я не понимаю английского, - с сомнением отозвался Лакан. - Вы же не будете специально говорить с ней по-французски?

- Клянусь вам, комиссар - в нужный момент вы услышите всё, что надо, на вашем родном языке. Если же этого не произойдёт - тогда, так и быть, можете меня арестовать.

Опираясь ладонями о перила, комиссар наблюдал с верхней лестничной площадки, как Ковальский, постукивая по ступеням бамбуковой тростью, спускается вниз. Его прихрамывающая фигурка в белой пижаме и чёрной шапочке походила на потрёпанного Пьеро из марионеточного театра. Одолев лестничный пролёт, он подошёл к двери профессора Рипли и постучался.

- Кто там? - послышался резкий женский голос. По интонации комиссар Лакан понял, что англичанка нервничает. Содержание же реплики Ковальского, последовавшей затем, так и осталось для него тайной.

- Ванесса, радость моя, - с кабаретной томностью протянул сыщик, играя то бархатистыми, то носовыми нотками, - это я, Винни. У вас не найдётся кольдкрема? Я всё лицо себе сжёг на этом солнце...

- Всё дурачитесь, - укоризненно сказала профессор Рипли и открыла дверь. - Стары мы с вами для этого.

- Я вас умоляю, Ванесса, - проговорил Ковальский, - ну что вам стоит?

- Ладно, - быстро ответила она, - заходите.

Как только дверь комнаты захлопнулась за ними, Лакан снял туфли и на цыпочках спустился по лестнице. Там он снова обулся и прижался к стене у дверного косяка. Расслышать, впрочем, было бы всё равно ничего нельзя, даже если бы он знал английский. Оставалось дожидаться, пока кто-то из них двоих покинет номер.

- Что вы собирались мне сказать?

Ванесса Рипли стояла у окна, скрестив руки на груди. Яркий солнечный луч падал сквозь жалюзи на портрет Камю, пришпиленный к стене.

- Не думаете же вы, что я поддалась на вашу жалкую уловку с кольдкремом? - понизив голос, прибавила она. Ковальский аккуратно поставил тросточку в угол.

- О, конечно, - он наклонил голову в чёрной ермолке с рыцарской учтивостью. - Вы умная женщина. Исключительно умная.

Он шагнул к ней и попытался поднести её пальцы к губам. Профессор Рипли вырвала руку.

- Только не говорите, что собираетесь сделать мне предложение.

- Что ж, можно назвать это предложением, - сыщик оскалился, показав фарфоровые вставные зубы. - Хотя не буду притворяться, что это предложение романтическое. Я предлагаю вам сдаться французской полиции, а в обмен помогу вам избежать выдачи в Англию. Французские законы снисходительнее к тяжёлым обстоятельствам, в которые попадают люди.

- И какие же тяжёлые обстоятельства вы имеете в виду?

Профессор Рипли старалась сохранять хладнокровное высокомерие, но голос её напрягся, а слух Ковальского с годами пока ещё не стал хуже.

- Убийство, дорогая моя.

- Милый Винни! Вы ещё недостаточно состарились для маразма.

Она сделала натужную попытку рассмеяться. Ковальский внимательно посмотрел ей в лицо. Её обведённый малиновой помадой рот подрагивал.

- Отпираться бессмысленно, милочка. Полковник Кейн только что сдал вас с потрохами.

- Кейн! - профессор Рипли закрыла руками лицо. - Боже праведный... Тупой жирдяй!

Внезапно она выпрямилась и взглянула на Ковальского злыми серыми глазами.

- А вы не блефуете? Почему я должна вам верить? Если Кейн действительно видел убийство Лемке, то он должен знать, чем его убили. Вы готовы ответить на этот вопрос?

- Элементарно, Ватсон, - лениво проговорил Ковальский, - как говорится в этом пошлом фильме времён моей молодости. Вы убили его куском замороженного масла.

- Проклятье... - в духе старинной литературы сорвалось с губ той, которая эту литературу преподавала. Руки у неё опустились, и она села на кровать. Ковальский подошёл к ней и положил ладонь ей на плечо.

- Да, масло в этих современных холодильниках становится ужасно твёрдым. Если долбануть им со всей силы в висок... Я восхищаюсь вашей изобретательностью, душенька!

Профессор Рипли подняла голову.

- Знаю я, зачем вы ко мне пришли, - мрачно сказала она. - Этот дурак Лакан подозревает вас, и вы хотите, чтобы он оставил вас в покое. А с какой стати я должна вас выручать? Вы один из этих чёртовых эстетов с пудреницами и павлинами. Такие, как вы, подготовили почву для таких, как... Как тот, кого здесь все считали Йозефом Лемке.

- История дошла до самого интересного места, - сказал Ковальский. - Насчёт "всех" вы ошиблись, Ванесса. Я знал, что Лемке - не профессор философии. И я догадываюсь, что вы убили его потому, что знали, кто он на самом деле. Люди ведь не всегда то, чем они кажутся?

Его собеседница бросила на него быстрый взгляд.

- И больше вам ничего не известно?

- Ничего.

- Хорошо, - она хрустнула сплетёнными пальцами. - Кое-какие вещи вам следует узнать. Этот человек не только никогда не был профессором философии - он никогда не был Йозефом Лемке и не был евреем, несмотря на своё ветхозаветное имя. Его настоящее имя - Азария Стоун.

- Азария Стоун? - Ковальского было сложно чем-то потрясти, но сейчас он едва не поперхнулся. - Тот английский журналист, который...