Пустынная дорога смерти.
Пролог.
Могилы… Моросящий, холодный дождь… серое, нависшее словно неведомое, древнее существо, небо… Ангел смерти Азраил, сложивший свои огромные чёрные крылья и стоящий у входа в Мрачные врата. Его окружают белые, будто первый январский снег, лилии и чёрные, словно бездонное ночное небо, розы. Они тонут в густом, клубящемся тумане. Их окружает белёсая, мутная пустота. Шипы роз ядовиты и остры, как только что наточенное лезвие хладнокровного убийцы. Их отравил Ниарцинель тремя каплями смерти: первая прекращает жизненный путь, вторая являет собой горькую желчь смерти, третья навеки завершает начатое…
Это неизбежная часть нашего существования. Мы рождаемся и умираем. Всю жизнь мы ищем пути там, где их нет, а потом нас засыпают чёрной могильной землёй, закрывая печатью гниения уста. Мы стремимся к небесным высотам, желая познать их величие и силу, но за ними скрывается лишь беспредельная, холодная пустота… Небеса безразличны к нашим мечтам и желаниям. Они давят нас, заставляя разбиться, отбирая дыхание. Так мы умираем… Это извечный цикл. Всё живое со временем обречено на увядание, на превращение в первородную пыль забвения. Всё старое уступает тернистый путь к свету новому. Мир меняется. Время мчится неумолимо быстро на своей колеснице. Мы рождаемся и умираем. Но тьма знает, как остановить время, тьма знает, как прекратить цикл…
«…Erat autem angelus mors non habet potestatem super umbra. Illa refert immortalitatem, non caelum et benedictus Deus veritatis…»
(И ангел смерти не властен над её тенью. Она дарует проклятое бессмертие, а не истинное, благословлённое небесами и Богом…)
Часть 1
Город Теней и Туманов.
«Лучший дар, который мы получили от природы и который лишает нас великого права жаловаться – это возможность сбежать. Природа назначила нам лишь один путь появления на свет, но указала нам тысячи способов, как уйти из жизни.»
М. Монтень
Брось чёрную землю в могилу, на гроб,
Стой, слушая стоны забытых.
И кружат вороны, дождь тихую дробь
Бьёт грустно по плитам могильным.
Ты слышишь мученья? И крики в аду?
Считаешь всё это лишь бредом?
Они среди нас, они уже тут.
В тени проклинают рассветы.
Ты видишь пустыню? Дорогу в тени
Под сводом свинцового неба?
Где чёрные скалы в слой пепла вросли,
И море вскипело от гнева.
И чёрные птицы, кружась над водой,
Всё ищут своё отраженье.
Здесь демонов нету, и Бог здесь слепой,
И ангелы пали в забвенье.
Брось чёрную землю в могилу, на гроб.
Отринь всё былое навечно.
Ведь страх твой – метанье средь призрачных троп,
Мученье твоё бесконечно.
1
Густой и едкий сигаретный дым тяжёлым, непроницаемым облаком наполнял полупустой зал старого, придорожного бара. Большинство столов были убраны и на них стояли перевёрнутые стулья. Бармен устало протирал пивные бокалы докуривая дешёвую сигару с очень резким отталкивающим запахом. Его чёрные, сальные волосы были причудливо взъерошены, а рукава некогда белой рубашки закатаны по локоть. В помещении стояла невыносимая духота, смешанная с тяжёлым дымом курительных смесей. От двух последних сонных посетителей исходил резкий запах спиртного.
Глаза Дина слегка покраснели, его начало клонить в сон. На лбу и щеках его выступили маленькие, блестящие капельки пота. Он немного ослабил галстук и расстегнул две верхние пуговицы на рубашке. Свой дорогой светло-коричневый плащ он небрежно бросил на свободный стул, стоявший напротив него. Поставив ноги на стол Дин достал из кармана заканчивающуюся пачку «Мальборо», взял сигарету и нервно закурил. С юношеских лет Дин знал меру, и когда его друзей и одноклассников рвало от выпитого, он любил стоять и самодовольно наблюдать за происходящим со стороны. Да, пил он немного, но часто. Каждый вечер он приходил сюда, в придорожный бар Нила, садился за этот столик и медленно убивал своё свободное время и крепкое здоровье, заливая пустоты в душе дешёвым алкоголем. Он был шерифом, поэтому жители города никогда не осуждали его за пристрастие к спиртному. Со временем осознав это он всё чаще начал списывать такие вечерние посиделки на сложную, напряжённую работу, обманывая таким образом не только окружающих, но и себя.
За окном моросил противный мелкий дождь вперемешку с быстро тающей снежной крупой. Дин задумчиво смотрел сквозь вьющийся и летящий к самому потолку дым своей сигареты на капли, лениво и причудливо стекающие по грязному стеклу. Сквозь мутную пелену дождя и сумрачную дымку, царившую в зале, он видел чёрные силуэты редких прохожих, исчезающих в таинственной тьме переплетений улиц. Тусклый, дрожащий свет фонаря освещал пустынную, сверкающую от холодных потоков дождевой воды, дорогу и создавал причудливые белёсые блики. В баре царил загадочный полумрак.
Дин не заметил, как последние посетители нетвёрдой шатающейся походкой, словно приплясывая под слышимую лишь им музыку, вышли из заведения. Он был глубоко погружён в свои мрачные мысли, давящие на его нетрезвое сознание. Что-то тревожное крылось в этом, обычном на первый взгляд, ноябрьском вечере, медленно наползшим на суетливый Грейвс-Сити и окутавшим его сетью снов, тишины и пустоты. Его размышления прервал хриплый голос незаметно подошедшего бармена:
– Мы закрываемся, – произнёс он, пристально разглядывая засидевшегося гостя. Дин быстро встал, расплатился и, небрежно накинув слегка помятый лёгкий плащ, вышел из бара. Его пшеничного цвета волосы взмокли от пота и были взъерошены, длинная щетина придавала его облику ещё более небрежный и причудливый вид. Потушив окурок своей сигареты, он печально посмотрел в затянутое тяжёлыми, чёрными тучами небо, давящее на мир тяжёлым, беззвёздным брюхом.
– Скверная погодка, да? – послышался слева знакомый голос. Дин резко повернулся к незваному собеседнику. Это был Израил, странный парень, немного пугавший Дина: высокий, жутко бледный, с длинными, чёрными волосами, иссиня-чёрными глазами и густыми, пушистыми ресницами, от которых взгляд его становился ещё более загадочным и мрачным. Он был худощав, у него были ярко выраженные квадратные скулы и тонкие, изящные, как у пианиста, длинные пальцы. Он всё время носил чёрное, хотя Дин точно знал, что тот не принадлежит ни к каким новомодным субкультурам. Ему стало не по себе при виде его кривой, неприятной улыбки.
– Согласен, погода не самая лучшая, – пробурчал Дин поёжившись и доставая дрожащими руками ещё одну сигарету. Всё его существо снова охватил таинственный, безотчётный страх. – Будешь? – спросил он пытаясь успокоится и протягивая её своему собеседнику.
– Нет, спасибо, – брезгливо сморщившись и засунув руки в карманы своего дорого, чёрного пальто, отказал Израил.
В это время усталый бармен закрыл дверь бара на ключ и вяло побрёл в сторону своего дома, не глядя по сторонам. Он не удостоил своим вниманием двух странных собеседников, стоявших на крыльце и выглядевших весьма причудливо и комично в этот непогожий ноябрьский вечер. Дин никак не мог унять дрожь в руках и прикурить сигарету. Наконец у него получилось зажечь спичку, и он с облегчением втянул в себя ядовитый дым. Навес над порогом бара защищал его с Израилом от ноябрьского дождя со снегом, но не спасал от гулкой тишины и клубящегося мрака улиц. Любому одинокому прохожему, увидевшему этих странных, полночных собеседников, освещаемых лишь тусклым, неживым светом фонаря, стало бы жутко, и он бы поспешил скорее скрыться из поля их зрения. Но они здесь были одни. Все жители прятались в недрах своих уютных квартир и домов, оставив сырость и холод улиц за порогом. Новая волна страха окатила Дина своим промозглым дыханием. Сигаретный дым возвращал его к реальности, оставляя во рту неприятный, горьковатый привкус.
