Обманутые...

Я знала это с самого начала и мои объятия распахнуты. Твоя голова покоится у меня на груди, ты как маленький ребенок, тебе нужно успокоиться, мне тоже. И мы изо всех сил стараемся не заснуть... Мы здесь, на балконе восемнадцатого этажа. Мы улетаем вдвоём... Мы говорим о родителях,

о нашем прошлом в семье, которая никогда не была семьей, но как таковой мы считали ее. Понимая, откуда мы родом. И ничего уже не хочется, только отдохнуть. И так, последние минуты мы вместе. Умиротворенные, уставшие, обманутые. Наши чувства были выставлены напоказ, на всеобщее обозрение. Я не могу поверить, что это происходит со мной... С тобой, с нами. Но нас больше нет, практически нет. Пустое название того, что раньше казалось недостижимым. А мы обычные, такие же, как и все. Любящие, обманутые. И я подала руку, чтобы показать – я твоя, твоя навеки. Навеки... Когда я ощутила, что ветер усиливается, я ухватилась за перила в растерянности, мне есть что сказать, и, кажется, тебе тоже. И вот я уже почти говорю то – самое запретное, это почти срывается с моих губ, но ты опережаешь меня. И я знаю, почему ты делаешь это – не хочешь, чтобы я чувствовала себя виноватой, чтобы потом не пожалела. Есть что сказать. Потому ты меня поцеловала.

И я попытаюсь заснуть, чтобы удержать тебя в своих снах. Мы здесь, на балконе восемнадцатого этажа. Мы вдвоём... Улетаем...

Теперь я вспоминаю наш разговор пятиминутной давности. Мы молчим, не желая ничего говорить. Все давно уже понятно.

- Зачем ты это делаешь? – спросила я тебя, переполненная тоской и тревогой за то, что нам еще предстоит.

- Так надо. – Ответила ты, как обычно, сухо.

Впрочем, другого я от тебя и не ожидала. За последнее время ты так изменилось, что я даже не уверена в том – ты ли это? И была ли моя Юля вообще? Моя любимая черноволосая девочка. Ведь даже вид кулона тебя не пугает, ты смотришь на него практически безразлично.

- У тебя всегда есть выбор, – боясь заглянуть в твои холодные глаза, я отвожу взгляд на что-то бесполезное. Ты отрицательно качнула головой и иронично улыбнулась.

- Всю нашу гребаную жизнь нас заставляли что-то делать. Заставляли целоваться, корчить из себя лесбиянок, обезьянок, и у нас никогда не было выбора… – ты грустно улыбаешься, глядя на меня, и больше всего в твоем взгляде – жалости ко мне. Глупой, никчемной, рабски зависимой от тебя – такой независимой, ничьей.

- Почему ты так поступила со мной? – я не выдерживаю и вновь, спустя полчаса пустых размышлений, спрашиваю тебя о самом больном, но ты не придаешь этому значения.

Другого от тебя я и не ждала. Ты это ты. Наверное, тебя уже ничто не изменит.

- Как – так? – твоя любимая черта корчить из себя дуру никуда не делась.

- Ты и сама знаешь! – ты начинаешь меня злить, вот-вот моя обида выльется во что-то серьезное. – Почему ты кинула меня?

- Я никого не кидала! – протестуешь ты, отворачиваясь от меня.

- Тогда почему все закончилось ТАК? – ты не даешь мне успокоиться, убивая своим настроем.

- Ты и сама знаешь...

- Ну да, ты все равно никогда не принадлежала мне... – обреченно вздыхаю я, уходя на балкон.

- Принадлежала! – уже кричишь ты из комнаты, твой голос касается моей спины.

- Очнись! Кому ты врешь? – я зло оборачиваюсь к тебе: обреченной, обезоруженной.

- Я никому не вру, перестань истерить, – все же берешь ты себя в руки и идешь ко мне.

- Ты никому не принадлежала и не можешь принадлежать… – положила руки на холодные перила, наблюдая за тем местом, которое мне так напоминает обо мне.

- Откуда тебе знать? – ты как всегда настойчива, а я так устала от всех этих разговоров.

- Я прожила с тобой чёртовых десять лет, я знаю тебя вдоль и поперек, я знаю о тебе даже больше, чем ты сама! – выпаливаю я на одном дыхании, чувствуя, как слезы подступают к моему лицу, и я не могу совладать с этим

- Тогда почему ты не заметила элементарного?!

- Я заметила... Ты никогда не принадлежала мне, и поэтому так все закончилось, – слова уносит ветер, но, кажется, ты их слышишь.

- Видимо, ты замечала совсем другие вещи... – нет, твои слова разобрать намного тяжелее, но я все же разбираю их…»

- Ало, это снова я, – как будто я не узнала бы ее голос, который за эти года я выучила наизусть, каждую нотку, каждую интонацию.

Она посмела предположить, что я не узнаю ее. Она вновь дала о себе знать.

- Я узнала, – уверенно отвечаю я, глядя на дату.

Какой уже день она звонит мне между 4 и 5 часами дня или вечера, застревая в этом интервале непонятно по каким причинам. Каждый день в это время раздается ее звонок, стандартно начинающийся: «Это я», и как всегда я отвечаю одно: «Я узнала». Сегодня пауза затянулось чуть больше обычного, но она вовремя очнулась.

- Как ты? – уже не совсем стандартный вопрос, сбилась программа и, кажется, ее план пошел к черту. Что же ты, девочка моя, переживаешь?

- Ты для этого звонишь? – я ставлю все точки над “I”, стараясь казаться сухой и равнодушной, только голос дрожит, потрескивает от негодования и ожидания ее самого главного вопроса, ответ на который я так и не придумала, так и не нашла.

- Да.

- Прекрати, – жестко говорю я, сжимая зубы, не находя времени для ее выкрутасов.

За все эти года я натерпелась, наслушалась.

- Ладно. Что ты надумала? – и вновь стандартная программа, главный вопрос, на который она ждет мой ответ, но так и не может дождаться, перезванивая каждый день между 4 и 5 часами дня или вечера.

- Ничего, – все так же отвечаю я, устало разглядывая книжные полки дома, на которых, к великому моему сожалению, нет книг, в которых были бы ответы. Только спрятанные бестиарии и фолианты, только то, что мне никогда не принадлежало. Почти все эти книги Ваня отдал мне, так и не рассказав ничего, но правда я узнала от нее. Чуть позже. В истерике она сама рассказала мне все.

О том, что Ваня сам забрал у нее эти чертовы листки, и о том, что ей жаль. Чего жаль я так и не поняла, она просто выдавила это, уставшая, поникнувшая: «Мне жаль, Ленок…» – именно так закончился ее приступ истерии. Ваня забрал у нее эти листы и подсунул мне. Тогда я еще смутно понимала, как он мог сделать это. Как он смог забрать у нее то, что ему никогда не принадлежало. А она хорошо научилась воровать его привычки, ведь сама когда-то забрала мой кулон, который никогда не принадлежал ей. Но это уже в прошлом. А потом ко мне все-таки пришло осознание того, что они с Ваней встречались, задолго до нашей встречи с ним, и разговаривали, и она так же ничего мне не сказала, как и я ей. Но многое я узнала чуть позже…

- Ленок, нет времени, – торопливо произносит одна, будто кто-то хочет вырвать у нее трубку.

- Я знаю! – срываюсь я, злобно меряя шагами комнату. – Просто не дави на меня!

- Ты свободна в выборе… – уже спокойней отвечает она.

- Я еще не решила.

- Я перезвоню тебе позже… – привычные короткие гудки.

Что было потом? Да ничего! Пустые убеждения фанатов в том, что все в порядке, что группа t.A.T.u. продолжает свое существование, параллельно с сольными проектами. Ничего подобного! Ничего подобного никогда бы не произошло и не происходило. И все настолько паршиво, что в моей голове не осталось слов, мыслей, которые я могла бы выразить. Только озлобленность на все, жгучая обида. Боже, я не могу поверить в то, какая я идиотка! Я поверила в то, чего никогда не было! Мы никогда не любили друг друга, это все паршивое навязывание того, что мы лесбиянки. Когда на твой позвоночник, на твою макушку постоянно давят, ты уже перестаешь сопротивляться. Ты уже перестаешь сомневаться в том самом. Ведь так просто было стать лесбиянками, любить друг друга до гроба, не общаясь до этого ну вообще никак. Ваня доказал нам это, и даже, когда все закончилось, я продолжала в это верить! В сказку, которую в два счета придумали и рассказали нам, навязали. Блондинистая овца! Я не находила себе места, все время рвала и метала что-то, переживала, как сумасшедшая, как только выхода на публику, все становилось, как обычно – у нас все хорошо. Ведь еще никто не знал о том, что нас больше нет. И никогда не будет, не смотря на обещания не забрасывать проект.