- Охрененное пробуждение. – Сердито бормочу я, даже не думая вставать. – Офигеть просто, день начался, как обычно – хреново! Что за неделя такая выдалась?

- О чем твои сны?

- Ни о чем. – Я просто не хочу это обсуждать, не буду я ведь рассказывать ей о том, как в моих снах она ублажает Свена?

Моя девочка моего клавишника. Вот хрень, только идиоткам, которые брезгают накрахмаленными покрывалами, могут присниться такие сны.

- Ладно, вставай, у нас утром два интервью, скоро за нами заедут. – Похоже, она не настроена спорить и ругаться со мной.

Оно и к лучшему. Вот хрень, только такие идиотки, которые восхищаются фолиантами и до смерти боятся пропахшими тайнами кулонов, могут забивать свою голову ерундой, мысли о которой у адекватных и нормальных людей испаряются через несколько секунд. Странно, но мой кулон, пугающим способом пропавший с шеи, так и не вернулся на свое место, и Юлька его не видела. Странно, но мой сон, связанный с Ваней так и не нашел свое отражение в реальности. А может, я просто накручиваю себя? И все это чушь? Может, я просто одна из этих идиоток – так и есть. И еще… меня до сих пор преследует фанатская фраза: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут».

Все это попахивает дешевым (хотя в этом я сомневаюсь) психоделическим романом-детективом, таким, что в стиле Платовой. С тайнами, знаками, со своими тараканами в голове – такими же, как и у меня самой. Но это и вправду беспокоило меня. Сидя на интервью, я снова терзала себя мыслями о наболевшем. Может, мне снятся вещие сны? Хотя мало чего у меня сбывалось. Тем более, что Волкова заигрывала со Свеном, и такое можно было бы предположить. Смело, дерзко предположить, но мне этого не хотелось, а спросить напрямую об этом у девчонки не было возможным. Это не мое дело.

- Это не твое дело. – Так она мне и ответила.

Ответила бы. Если бы я спросила, но пока у меня есть голова на плечах, да и на интервью торчим.

Как всегда одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Никогда и ничего не меняется, и вряд ли уже изменится, потому что это мы – и вопросы для нас стандартные, и ответы на них такие же стандартные, затертые, отбеленные , как и покрывала во всех гостиничных номерах. Где-то чуть преувеличенные, пафосные, где-то – напротив, приуменьшенные, скромные, но это уже не имеет никакого значения.

- У вас начался тур по России и Украине, какого вам выступать дома? Есть ли разница с Европой?

- Ну, мы всегда называли себя русскими девочками, и Россия для нас прежде всего – дом, когда мы заграницей мы скучаем по Москве, а в Москве – наоборот! И так всегда…

- А фанаты где лучше?

- Да везде разные фанаты, для нас нет тех, кто лучше и тех, кто хуже! – Улыбается Волкова.

- Мы любим всех! – Киваю я.

- Ваш второй альбом имеет не такой огромный успех, как первый, вы не боитесь идти дальше?

- Нет! Не боимся!

- Почему возникла такая ситуация?

- Возможно, люди не вникают в смысл песен и не понимают о чем они. Хотя акцент альбома сделан как раз не на музыке, а на словах, на текстах. Это ситуация в большинстве своем касается России.

- К сожалению, действительно так, на нас уже не раз жаловались за песню «Люди инвалиды».

- В чем смысл этой песни? И почему возникают скандалы?

- В песне затрагивается проблема моральных инвалидов, людей, не умеющих любить, заботиться и переживать. Именно об этом мы хотели сказать всем. Но у нас в России ситуация такая: люди слушают попсу и не задумываются над смыслом песни.

- Согласна с Леной. Не люблю все эти поющие трусы, где смысл предельно прост – он пришел, она ушла, она его любила, а он ее нет. Мы говорим о проблемах в наше время, которые не должны оставаться в стороне.

- Девчонки, и последний вопрос, вы такие разные, совершенно не похожие друг на друга. Лена такая спокойная, тихая, Юля – наоборот постоянно на позитиве, энергичная. Так что же вас держит вместе?

- Любовь! – Вместе отвечаем мы и начинаем смеяться.

Что еще может держать «невинных любовников» вместе? Знал бы этот паренек про Юлькино определение, и это бы стало причиной для споров, рассуждений и новых статей. Что кроме любви нас может держать вместе? Наши руки, – несмело бы могла предположить я, забыв о грани между любовью и дружбой. Наши руки – единственное, что еще хоть как-то сближает нас. Хотя, нет, это не единственное средство, еще – слова песен, музыка. Но об этом чуть позже. Если раньше я считала, что ее губы созданы для моих губ (но и сейчас я не могу это отрицать), то сейчас я абсолютно поняла, что ее руки могут принадлежать только моим рукам. Это не касается Юльки полностью, это касается исключительно ее рук, которые я давно уже присвоила себе – своим рукам. Ведь ее пальцы, ее ладони – отражение моих. Они такие же истерзанные классическими мелодиями на фортепиано, опробовавшие, что значит любить, ее пальцы касались всего моего тела, ее пальцы смелые, дерзкие, длинные, музыкальные, которые я иногда готова целовать охотней, чем ее губы. Временами, ее губы казались мне запретными, закрытыми на замок, пыльными, как надгробья, и целовать мне их совсем не хотелось. Как раз в те моменты, когда они ублажали кого-нибудь другого. Я не знаю, и вряд ли когда-нибудь догадаюсь, почему я так ревновала ее ко всем, почему так старательно пыталась приручить ее, заставить привыкнуть к себе, да и вообще хотеть, чтобы она принадлежала только мне. Ведь я никогда не была собственницей.

Так или иначе, нас сближали не только наши руки, но и музыка. Те песни, которые мы пели, понятное дело, касались нас и наших отношений. Именно поэтому, исполняя их на сцене, мы пропускали каждое слово через свое сердце, душу. Поэтому, это не выглядит наигранным или нечестным, поэтому время второго альбома – золотое время. Вряд ли мы могли исполнять песни первого альбома, открывая рот под фонограмму «мальчика гея» или наигранно, пошло и развратно двигаясь под «простые движения», вряд ли мы могли любить друг друга. Ни о какой искренности речь вообще не шла. И вряд ли мы могли бы петь, так же искренне третий альбом, который был выжат, как последние спасительные капли из апельсина. Выжат – значит не первой свежести, на уровне «так себе», со скудными песнями, лишь одну-две из которых я могла бы назвать достойными. Вряд ли мы могли бы стоять на сцене искренне цепляясь за руки друг друга, искренне обожая друг друга, искренне говоря об этих песнях, когда мы уже думали о совсем другом. Юля – думала о том насколько наскучил ей Борис, я – о том, что думает Юля, а Борис тем временем сидел в кабинете и подсчитывал скудные деньги за скудные песни. Каждому свое, Борь, – иронически бросила бы я ему однажды, если бы не зависела от него, как кошка от хозяина. Хотя это не совсем точное сравнение, кошки – слишком свободные, кошки никогда не будут спать с тем, кого не любят. Поэтому, скорее я зависела от него всего лишь формально.

Иногда и не понимала, почему именно в это время я так дорожу ей? Дорожу, как никем другим, боюсь потерять ее, боюсь оставить ее одну, боюсь быть брошенной и преданной. Кажется, за все это время, я так привыкла к ней, что уже никогда не смогу отвязаться. И это ужасно пугает меня. Я боюсь, что никогда не увижу ее черных, как смоль, волос, ее строптивый затылок, я боюсь не увидеть ее самоуверенный, дрожащий от интереса ко всему подбородок, ее острых, ярко выраженных скул, я боюсь не увидеть ее синих холодных глаз, ее стремящейся всегда вперед походки, ее торопливых пальцев, ее аккуратной маленькой груди, ее концептуальных возбужденных сосков, ее теплых губ цвета запекшейся на солнце вишни, боюсь не увидеть ее шею, которая так вздрагивает от моих поцелуев, боюсь не увидеть ее лопаток, к которым я прижимаюсь по ночам, боюсь не почувствовать запах ее тела, ее ровного, притихшего дыхания по утрам.

Господи, как же я боюсь потерять ее.

Больше всего на свете, проснувшись, я боюсь не увидеть ее снова.

За все то время, которое мы провели вместе, я могла сказать только о нескольких вещах полностью и уверенно, но обо всем по порядку и не сразу.