Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– А где тут, господа, госпиталь?

По-французски спросить.

Мужики его вроде и не слышат. Продолжают страдничать. Увязывают, упихивают и выволакивают. В спину адъютанту смотрят его родные солдаты, которым тоже интересно стало, чем тут дело закончится. А в лицо адъютанту смотрят русские глаза из-под бровей. И адъютант понимает, что он здесь совсем один, со своим орденом, аксельбантами и эполетами. Что сзади стена и впереди стена. И серое, огромное и безразличное небо Азии над головой. И с неба тоже кто-то смотрит на него, капитана. И что теперь делать ему? Как, куда, зачем?!

Он хватает проходящего оборванного русского мальчика, явно из благородных, и просит перевести мужикам свой вопрос. Мальчик переводит мужикам вопрос про «а где здесь госпиталь?».

Много лет спустя, став довольно известным и очень взрослым человеком, тот маленький мальчик вспоминал: «Выслушав заданный мною вопрос про госпиталь, мужик оглянулся по сторонам с какой-то невыносимой мукой и с болью в голосе произнёс: «Да долго ли нам мучиться-то? Долго ли нам тут это терпеть – то, Господи?! Оспиталь!» – выхватил железный лом и ударил француза по голове…»

Мидас

Очень показательно, что впервые в сохранившейся греческой письменной традиции о Мидасе как символе богатства сообщено в известном фрагменте элегии Тиртея, сохранившемся у Стобея. Неплохо я начал? Спорить трудно, правда?

Можно сказать немного иначе: первым о славном Мидасе как символе богатства сообщил нищим голодным спартиатам бедный инвалид-учитель, посланный афинянами в Спарту в качестве неприкрытого издевательства.

А про сверхъестественные способности Мидаса превращать окружающее в золото первым сообщил, как я понимаю, не какой-нибудь Аристофан или Софокл, не поэт и не сказочник, а суровый практик политического анализа, прагматик Аристотель в первой книге «Politica».

Мне эти два момента кажутся очень соблазнительными для сравнений и толкований.

Хотя если вдуматься, то что там осталось от Мидаса? Если верить результатам шести археологических сезонов экспедиции музея Пенсильванского университета под руководством Янга, то под курганной насыпью докиммерийского периода высотой 53 м и диаметром 250 м была обнаружена деревянная погребальная камера 6Ч5Ч4 м. А в северо-западном углу камеры «на остатках монументальной деревянной кровати лежал скелет мужчины 61–65 лет…».

Я считаю, что это не могилка, а золотое дно.

Если в городе Бари лежат мощи св. Николая, с хрустом украденные, как водится, итальянцами из Малой Азии, то могилу Мидаса можно было приспособить под настоящего коммерческого бога подарков и поздравлений. И даже поделить функции: Санта-Клаус отвечал бы за нематериальную составляющую поздравлений, сантименты, чувства и прочий душевный ад. А вот Мидаса можно было бы поднапрячь под схему материальных, подарочных отношений.

Этим подходом можно было бы несколько разгрузить христианского святого от несвойственных функций продавца и обманщика.

Итальянцы открывают Россию

К восьмидесятым годам XVIII века перед Россией встал неприятный вопрос с европейской колонизацией. Немцы, на которых делалась основная ставка в деле освоения целинных и залежных земель, перестали поступать в российские гостеприимные объятия в потребных количествах, несмотря на все наши старания. Причин тому была масса – немецкие правительства не очень радовались отъезду своих исправных подданных, постоянно вредили комиссарам-агитаторам, требовали денег. Плюс в Германию, придерживая и ёкая, вернулась часть предыдущих немецких колонистов, не выдержавших встречи с родными нам порядками и чернозёмом. Это ведь только нам, городским неженкам, кажется, что чернозём – это крестьянская мечта и агротехнический рай. На самом деле чернозём – он, конечно, питательная штука, но воду через себя пропускает с трудом и большую часть года непроходим, превращаясь в месиво. А кроме того, ты попробуй вспаши этот чернозём без тяжеленного плуга, если тебя, немца, в степь зимнюю привезли и оставили в приятном одиночестве с Библией в руках под вой скачущих к тебе радостных калмыков с арканами. Те, кто остался, стали не столько учить русских новым методам сельского хозяйства, сколько у русских учиться: как тут пахать, что сеять?

Но колонисты-то России нужны – механизм цивилизования запущен. Надо осваивать Тавриду, благословенный Крым! Потёмкин неистов! Требует рая! А кого завозить?! Каких паразитов туда запустишь?! В Крым этот, в Тавриду эту, там же все жить боятся. Чума там каждый год, воды нет!

Петербург задумался. А потом весело хлопнул себя по пудре парика: есть же эти, как их, италианцы! Весёлые такие, черномазенькие, живут у моря, может, и вообще не заметят перемены места жительства! Настроят себе на черноморском побережье всяческих ливорно да неаполей, заведут виноторговлю, живут бедно и весело, на всё согласные, не то что эти черти-немцы, без капризов всяких там! Приятные люди – италиянцы, будем их к себе завозить целыми кораблями!

И начали завозить.

На одном таком корабле – транспорте «Борисфен», под чутким руководством лейтенанта Власьева, готовились увидеть новые берега итальянские труженики, свежеотловленные по горам Сардинии и Корсики хлеборобы, разбавленные жертвами ночных облав генуэзских трущоб. С некоторых будущих российских землепашцев и цивилизаторов кандалы снимали только на «Борисфене». Были и добровольцы, лишь на чуть-чуть опередившие толпы провожавших их с вилами и ножами горюющих односельчан.

Командир «Борисфена» лейтенант Власьев два месяца сбора группы любовался доставшимся ему пассажирским контингентом, а потом начал своих пассажиров несколько учить: пороть, подвешивать и квасить носы. Иностранные подданные были штыками и саблями загнаны в трюмы. И весёлый круиз начался.

Итальянцы немедленно, не прекращая красиво петь из трюма, составили заговор. Во главе заговора встал сардинский товарищ Никола Теальди. Интеллигентный медик, травивший конкурентов у себя на родине. Целью заговора было, конечно, перво-наперво перебить всю русскую команду, а самим плыть в Алжир и заняться пиратством.

Личность лидера накладывает отпечаток на весь ход замысла. Это азы революционной деятельности. Никола был медик – логично, что на общем собрании было принято решение отравить экипаж «Борисфена» опиумом, которого у переселенцев было с собой достаточно. Опиум – вещь довольно необходимая любому крестьянину.

Но потом такого полезного лекарства стало жалко, и собрание при свете сального огарка решило действовать по привычке, согласно вековым традициям: порезать всех русских ножами, поотрубать им руки-ноги, вспороть животы, побросать за борт и вдохнуть, наконец, полной грудью ветер свободы.

Пока не завёлся среди заговорщиков предатель, решили действовать немедля. Октябрьской ночью (с 15-е на 16-е по старому стилю) 1783 года, в два часа пополуночи, итальянские гастарбайтеры, все эти папы карло и джузеппе, внезапно выпрыгнули на палубу и начали резать вахту. Трёх матросов зарезали сразу, а подштурмана Любимова, боцмана Ащепкова и ещё шестерых моряков, избитых до полусмерти, сбросили в люк (примерно с десятиметровой высоты). Другие заговорщики в это время принялись убивать лейтенанта Власьева и его жену. Власьева убили несколькими ударами топора, а лидер восставших масс Теальди для верности (всё-таки медик) два раза ударил мёртвого капитана ножом в живот.

Спастись на шлюпке и баркасе удалось только десятерым русским морякам, которые в ночи и в непогоду ринулись за помощью в ближайший турецкий порт.

Захватив корабль, корсиканцы, сарды и материковые итальянцы начали радоваться, добивать матросов, жечь бумаги и делить добычу. Потом обрубили оба якорных каната и только тогда осознали, что не знают, что делать дальше, куда, собственно, плыть-то, а главное – как и за что дёргать, куда лезть, что тянуть?!

Лидер восстания неожиданно, как это у итальянцев принято, задумался. Кругом Средиземное море и звёзды, вокруг толпа пьяных друзей, уже взломавших оружейную комнату, и полная неопределённость. Из реальных ценностей только вдова капитана (француженка по происхождению) да какой-то трусоватый флорентийский дворянин Човатино Ферони, которых можно было попробовать продать на рынке в Тунисе.

10
{"b":"573283","o":1}