В БУРе и том, ей неймётся. Уже катиться дальше некуда, а всё равно накуролесила.

— Принесите мне её дело, товарищ капитан, — застучал пальцами по столу.

О нашумевших двух побегах, он, конечно, слышал много, но только теперь поймал себя на том, что в сущности больше о девчонке- рецидивистке не знал ничего. А ведь упущение… Есть же, как говорится, мотив преступления.

А если просто нечего терять — это мотив или нет?

— Аксёновой или той, что в медпункт всю в кровище отправили? — нарушил ход мыслей Владимирова дежурный.

— Аксёновой, товарищ капитан, Аксёновой…

Владимиров достал из портсигара сигарету, закурил.

Оперуполномоченного выводило из себя, когда приходилось повторять подчинённым дважды, особенно в такой важный для его семьи вечер, когда беременная Марийка из-за очередной драки в БУРе неизвестно когда вернётся домой. А детей кто заберёт из садика?

Положил недокуренную сигарету в пепельницу, набрал номер тёщи.

— Здравствуйте, мама, — тон вышел деловым, как всегда, когда он звонил с рабочего телефона. — Вам Маша не звонила?

Впрочем, «мама» по отношению к тёще он всегда произносил чуть официально-торжественно, в отличие от жены, которая также называла мамами обеих родительниц, свою и мужа, одинаково почтительно и просто.

Владимирову же виделся некий элемент предательства в том, что главным словом в своей жизни он в угоду жене называет кого-то ещё, поэтому каждый раз вот уже сколько лет выходило слегка неестественно.

— Нет, не звонила. Что-то стряслось? — забеспокоилась женщина.

— Нет, нет, — поспешил успокоить её Владимиров. — У нас здесь в…

С языка едва не сорвалось «в БУРе», но Владимиров вовремя ввернул менее пугающее «в лагере».

— … в лагере происшествие, заключённая получила травму, так что за Колей и Сашей придётся, видимо, вам…

— Какое происшествие, — заволновалась женщина ещё больше.

— Успокойтесь… — чуть не называл по имени-отчеству вторую маму. — Видимо, Маша позвонила маме, в смысле, моей маме.

— А почему ты сам не спросил об этом у Маши? — заподозрила тёща неладное.

— Говорю же вам, — убедительно изобразил недоумение Владимиров, — у нас здесь… обычное происшествие.

— Ох уж эти происшествия! — трагично вздохнула женщина. — Сколько раз говорила Машеньке, сидела бы лучше дома с детьми, чем с блатными в лагере.

— Тише, тише, мама, — забеспокоился Владимиров, как бы тёща не наговорила лишнего, ведь теперь, как известно, и у стен есть уши. — Я не могу так долго занимать служебный телефон. Вы же знаете. Извините.

Положил трубку.

Набрал номер матери. Занято.

Чертыхнулся, ударил ладонью по столу.

Скрипнула дверь.

Дежурный с толстой папкой.

— Дело Аксёновой.

Плюхнул на стол.

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Идите, товарищ капитан, и приведите Аксёнову.

— Есть, товарищ майор.

Владимиров открыл дело бережно, как тайну, за которой месяцы, даже годы жизни девушки с именем, которое стало в этот день для него символичным; углубился в материалы.

Брови его то подпрыгивали, то возвращались на место спокойными полуарками.

Закусив губу, он покачал головой.

Дверь заговорщицки скрипнула.

— Товарищ майор, я Аксёнову привёл.

— Посидите в коридоре, товарищ майор, — бросил короткий взгляд на младшего по званию и пристально посмотрел на Нину.

Сидевший за столом человек казался девушке огромным.

Она и раньше, завидев крупную фигуру оперуполномоченного, чувствовала странный трепет — смесь уважения и страха. А теперь, оказавшись полностью во власти этого большого человека, оробела вовсе.

Он с грохотом отодвинул стул и высился над столом, как медведь.

Нина испуганно жала, что будет дальше.

Между ней и человеком внушительных габаритов со звёздами майора на плечах пролегала только синяя ковровая дорожка. И большой человек шёл по ней прямо к двери.

Нина испуганно оглянулась. Хотелось бежать, но бежать было некуда. В коридоре ждёт капитан, чтобы отвести её куда-то, где, наверное, ещё страшнее, чем в БУРе.

А майор уже протягивал ей свою огромную руку.

— Дай пять!

Голос звучал дружелюбно, и это было в высшей мере странно. Не для того же её привели в кабинет, чтобы здороваться с ней за руку, после того, что она только что сотворила…

Девушка инстинктивно завела правую руку за спину.

«Сейчас как рванёт, так и выдернет руку», — пронеслось вихрем в голове.

Только сейчас Нина заметила, как болит правая рука, рассеченная стеклом разбитого граненого стакана.

— Дай пять, не бойся, — повторил оперуполномоченный уже почти ласково.

Нина осторожно протянула израненную ладонь

Мужчина бережно пожал кончики её пальцев.

— Молодец! Побольше бы таких, мы бы давно с бандитским этим миром покончили!

Нина не могла поверить услышанному.

— Потерпи, Нина, я тебя переведу в другой ОЛП, чтоб тебя никто не обидел, а пока товарищ капитан отведёт тебя в двенадцатый барак, там тебе дадут место на вагонетке.

Выйти из ада — значит знать, что уже ничего не страшно. Это очень страшно знать, что ничего уже не страшно, что нечего больше терять. Это значит, утратить человеческое, обрести звериную, первобытную свободу.

… Нину увели, а Владимиров вернулся за стол и застыл в неподвижной позе, обхватив голову руками. Странный какой-то день.

Телефон на столе вздрогнул, задребезжал, точно пробуя голос, и зазвонил протяжно и настойчиво.

— Майор Владимиров слушает.

— Мишенька… — звонила мать. — Ты не волнуйся, мне звонила Маша, а потом Нина, детей я забрала. Вы когда с Машей придёте?

— Надеюсь скоро, мам.

Владимиров улыбнулся. У них в Марийкой обязательно родится дочь, и они назовут её Ниной.

Нину перевели сначала в другой барак, который после БУРа казался ей чуть ли не раем — кормили наравне с остальными, а на работу не водили. Через неделю, как и обещал товарищ майор, девушку определили в другой ОЛП.

Глава 10. Белые ночи

… У соседки по нарам Дуси были большие глаза, глупенькие, как у куклы; оттопыренные уши и короткие всклоченные рыжие волосы.

Дуся была счастливица. До освобождения ей оставалось всего два месяца, хотя в её двадцать и такой отрезок времени кажется непомерным. Но ещё больше — долгих почти два года — пережито и осталось за спиной.

В её улыбке, в уголках большеватого рта так и таилось это предвкушение свободы и… Что там, на свободе? Конечно же, счастье и, конечно же, любовь.

По ночам Дусе часто снилась капуста. Один и тот же сон. Целое поле капусты и можно брать сколько хочешь. И все подходили, срезали, кому сколько надо. Только Дуся не трогала. Помнила даже во сне, как за один-единственный колхозный кочан схлопотала два года. Нет уж, спасибо, ешьте сами свою капусту.

И в лагере, чтоб уж совсем до отвращения, наверное, Дусе приходилось выращивать капусту, и, конечно, картошку, морковь и репу для лагеря в сельскохозяйственном ОЛПе.

Вечером Дуся часто подолгу не могла уснуть, всё ворочалась, и рисовалось в воображении, как идёт она вечером в клуб на танцы по родному колхозу в новом платье, непременно, голубом.

Нине тоже не спалось этой ночью, кажется, в первый раз уже за много-много лет: целую вечность усталость сваливала под конец дня с ног.

— Не спится? — хитро прошептала Дуся в темноту.

— Не спится…

Секретничать Нине не хотелось, но Дусю обижать было жалко.

— Нравится тебе наш комендант, да? — стал ещё тише шёпот соседки.

— Да, — не стала скрывать Нина.

— Видный мужик, — согласилась Дуся. — И ты ему тоже нравишься…

— С чего ты взяла? — боялась напрасно поверить Нина бестолковому ночному разговору.

— Видно же, как смотрит на тебя…