Заметив сварщика, работавшего иод самой крышей заводского корпуса, она остановилась: сварщик варил шов на десятиметровой высоте, сверху сыпались огненные брызги.

— Ты что тут околачиваешься? — услышала она над своим ухом и испуганно обернулась.

На нее хмуро смотрел Олег Иванович.

— Что смотришь? Не узнаешь? — продолжал прораб. Он был чем-то раздражен, а Ольга попала под горячую руку. — Ну-ка, пойдем! — Он подтолкнул ее в спину.

И Ольга, догадавшись, что это начальник стройки и что он принял ее за меня, решила разыграть Олега Ивановича.

Все это Оля рассказала мне позже, много позже…

А тогда меня вызвали к прорабу.

Я догадался, что предстоит втык, и нехотя поплелся к Олегу Ивановичу.

В прорабской за столом сидела… Ольга. А Олег Иванович ходил от стены к стене.

Они, как видно, разговаривали. О чем? Обо мне, конечно. О том, как меня воспитывать. Говорили, что я в сущности неплохой, но…

— С кем пил? — едва взглянув на меня и продолжая ходить по прорабской, спросил Олег Иванович.

— Сам пил.

Олег Иванович остановился:

— А знаешь, ты прикрываешь преступника.

Я испуганно посмотрел на него.

Он взял со стола какой-то листок и сухо прочел: «Доведение несовершеннолетнего до состояния опьянения лицом, в служебной зависимости от которого находится несовершеннолетний, наказывается лишением свободы на срок до одного года, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом до 50 рублей». (Статья 210, часть I Уголовного кодекса РСФСР.)

Он бросил листок на стол.

— Так с кем же ты пил? Мне надо знать, с кем ты пил. Понимаешь?

— Сам, — ответил я и ушел.

На следующий день Водяной снова заглянул ко мне в котельную.

— Ну как? — спросил он простуженным шепотом. Было утро, а утром Водяной еще более безголос, чем днем.

— Пневматическим молотком, что ли, нельзя было этот бетон взять? — решительно сказал я. — На складе пневмомолотки лежат без толку…

Водяной, как слон, посмотрел на меня боком маленькими светло-голубыми глазами.

— Кто это про пневмомолотки надоумил?

— Мало ли кто. Факт — есть они. А я долблю, как дурак.

Водяной усмехнулся.

— Сказал это кто-то здорово умный. А ты дурак, стало быть? Ну, коли не нравится, иди учись на стропальщика. Для разнообразия. А насчет этого бетона — ты с ним справился. Молодец. И запомни: к пневмомолотку еще компрессор нужен. Стоило его сюда тащить? — Водяной взял у меня лом и одной рукой несколькими ударами разбил остатки бетонной глыбы на куски. — Вот так.

4

Работа стропальщика была не такой простой, как казалось со стороны.

Я узнал, что стальные канаты, которые устанавливаются на грузоподъемный кран, бывают односторонней и крестовой свивки, узнал, что канаты односторонней свивки гибче и меньше изнашиваются, но зато раскручиваются и сминаются под тяжестью блоков, узнал, что такое шаг свивки и как его определять…

Хонин объяснил мне все обстоятельно и толково. Начал он с того, что заставил меня смазывать канаты. Проверил, хорошо ли я очистил старую смазку… От этой работы я весь пропитался керосином. Заметив, что я соскабливаю кое-где грязь перочинным ножом, подошел, закрыл нож и положил его мне в карман:

— Не видишь, проволока оцинкована? Снимешь оцинковку, канат будет ржаветь.

Учил он всерьез — без издевок и подначек. И я старался вовсю.

Уже в первые дни работы с Хониным я заметил, что он здорово страхует себя от неприятностей.

Однажды он отказался цеплять емкость, наполненную бетоном, потому что заметил трещину в сварном шве. Крику было: ругался крановщик Спиридонов, ругались бетонщики, прибежал Водяной и безголосо стал орать, что бетон схватится.

Хонин и ухом не повел. Достал журнал осмотра тары и авторучку. И Водяной, плюнув, отцепился. Тут же приволокли «Беларусью» другую емкость.

Потом Хонин потихоньку сказал мне:

— В этом деле сам на себя надейся. Все стропы должны иметь клейма или бирки, а на них выбиты номер стропы, дата испытания и грузоподъемность. Если что, с тебя никакого спроса. А любители орать всегда найдутся. Водяной всегда берет криком да силой. А кран — это кран. Понял? И всякое может быть. Особо следи за исправностью петель на блоках и панелях. Вечно кто-нибудь стоит под грузом. Случись что — стрелочник виноват…

Крановщик Спиридонов, как только выдавалось свободное время, спускался с крана. Вот и теперь он присел возле моего ведра с керосином и завел разговор:

— Все троса смазываешь… Хорошее дело. Смазанный трос — это смазанный трос. А я вот на днях получил со склада новые валенки. — Он не спеша закурил и продолжал: — Как раз по ноге. Весной их и надо брать. Осенью все кинутся за валенками, и аккурат получишь разные. Так-то. Только у них подъем высокий. Хорошие валенки, видать, по начальству разошлись, а рабочему человеку — во! — Он показал кукиш. — Но я сразу смекнул, как увидел их, — он многозначительно подмигнул мне, — взял и наложил в перед и в зад войлоку. Зимой буду через каждый месяц того войлоку помаленьку убавлять…

«Разговоры» у него были бесконечные, он тяготел к обобщениям и аналогиям, умствовал по всякому пустому поводу. Я начал потихоньку соображать, как бы отделаться от него. Выручил меня Хонин. Он подошел и заметил:

— Если ты ему про свои валенки, Илларионыч, то зря.

— Да я про то, как войлок…

— Ты бы не мешал ему работать, Илларионыч. А про валенки, может, как-нибудь в другой раз.

Спиридонов недовольно поворчал и отошел к штукатурам, работавшим неподалеку.

Я присматривался к людям, работавшим на стройке, и думал, какую выбрать профессию.

Всегда на виду был бульдозерист Беленький, добрейший и работящий мужик. Фамилия, правда, у него вроде неуместной шутки — грязнее Беленького я никого не видел. Даже папиросы, которые он всегда носил в кепке, были какими-то пегими. Работал он по полторы, а иногда и по две смены, перемещал валы глины. Лишь изредка, смотришь, остановит свою машину, достанет из засаленной кепки папиросу, покурит, обойдет бульдозер, заглянет в мотор, весело насвистывая, поковыряется там немного и — опять за работу. Казалось, он не знал усталости. Этот молчаливый человек один делал почти всю планировку.

Разнорабочие, хотя к их числу принадлежал и я, интересовали меня меньше всего. Начальство вечно жаловалось, что их не хватает на стройке, но толку от них, по-моему, было мало — появлялись какие-то люди и вскоре уходили, некоторые прибивались к какой-нибудь из бригад, и опять требовались разнорабочие. Бригады в обычном смысле этого слова они не представляли.

Гвоздем стройки стала молодежная бригада монтажников Валентина Михеева. Сам бригадир — молодой, насмешливый — держался уверенно и независимо. Да и все монтажники как-то по-особому ходили по стройке, даже цепи на их монтажных поясах позвякивали с особым шиком. Но и работать, надо сказать, они умели.

Невозможно было оторвать от них глаз, когда в выси яркого весеннего неба они принимали огромные стеновые панели, подаваемые башенным краном, и, чудом держась за что-то там вверху, устанавливали их и прихватывали короткими вспышками электросварки. Люди, такие уверенные и спокойные среди переплетений металла и бетона, казались мне необыкновенными.

Такая работа, я чувствовал, мне пока не по силам, да монтажники, наверно, и не взяли бы меня к себе, я догадывался об этом и не просился пока к ним.

Когда я сказал дома, что подумываю вот, не стать ли монтажником, мама осторожно спросила:

— А что это такое?

Я, видно, объяснил как-то неуклюже, потому что мама и Ольга запротестовали в один голос:

— Разобьется, ты рассеянный!

— Схватишь на ветру простуду…

В общем, до монтажника я не дорос. А другие строительные профессии казались мне неинтересными.