Знаете, где-то в глубине души я понимала ее желание. Понимала как женщина. Не в полной мере разделяла, но могла представить, каково это день за днем следить за отражением в зеркале, видеть неизбежные перемены, морщины, отвисающую кожу, пигментные пятна, видеть, как седеют волосы. Подавляющее большинство предпочитает решать эти проблемы с помощью ботокса и краски. Да, я могла бы понять. Если бы не последние строки ее договора-письма. Она пыталась сжульничать, заплатить за свое желание не своей жизнью.

На долю секунды мелькнула мысль помочь ей по-своему, так я точно сохраню парню и жизнь, и жилье. Попросить старосту послать за вестником, так как желающим заложить душу в нашей тили-мили-тряндии мешать не принято, наоборот, всячески способствовать. Пусть закладывает собственную, чужие вестник к оплате не принимает. Получит она свою вечную молодость, ну, и в качестве дополнительного бонуса превратится в нечисть, ибо то, что вестник проделает с твоей душой, без последствий не останется. Живой пример – мой сосед Веник. Маринка станет падальщицей, или лгуной, или еще кем – нечистый мир нашей тили-мили-тряндии очень разнообразен. В любом случае дорога назад к внуку ей будет заказана. Лгу2на – создание, лишенное собственной кожи, а потому вынуждено снимать ее с людей, надевать на себя, закукливаться, пока не прирастет. Фактически они превращаются в своих жертв, возможно, молодых и красивых. Так и ходят, пока чужой покров не начнет гнить и расползаться. А он начнет. Тогда требуется следующая обновка. Старые лгу2ны забывают не только свою изначальную внешность, но и пол. Останавливало меня то, что в мире станет одним монстром больше.

– Неужели это того стоит? – отвращение прорвалось голосе.

– Это у тебя надо спрашивать, – сквозь зубы процедила она. – Избавь меня от проповеди, сама не белая овечка. Расскажи-ка, куда пропали Кирилл и Алиса? – Она с торжеством посмотрела на меня. – Сама-то цветешь и пахнешь.

Я сжала зубы, рот моментально наполнился медным привкусом крови, а в голове забили набаты. Нельзя показать, что она меня задела. Нельзя. Это моя боль, и я ни с кем не хочу ее делить. Боль из тех, что со временем не слабеет, а лишь набирает остроту, из тех, что не лечится даже выстрелом в голову. Моя Алиса нашла кроличью нору и ушла во тьму так далеко и глубоко, что возвращаться уже было поздно. Мне пришлось идти за ней. И я нырнула следом. Без раздумий и колебаний. А когда вынырнула, шло уже второе десятилетие нового тысячелетия.

– Ты спрашиваешь, стоит ли оно того? Что еще мне остается? – Марина стиснула зубы и зло проговорила: – У меня ничего и никого нет. Пусть для Олега я давно стала привычкой, а не любимой женщиной, он хотя бы был рядом, пока не схлопотал инфаркт. Светка вон сына в честь его назвала, а сама в день его десятилетия сгинула. Отметили праздник. Автокатастрофа. Моя Светка! Что у меня осталось, кроме меня самой?

– Внук, – ответила я.

– Внук… – Она выплюнула слово, будто непристойность. – А ты знаешь, что Света не должна была в этот день никуда ехать, не должна была встретиться на окружной дороге с той фурой, потерявшей управление, если бы не этот… этот не устроил истерику, видите ли, ему не подарили какой-то диск с игрой к его ящику! И она поехала, пообещала любимому сыночку. Назад не вернулась.

– Мне жаль.

– Плевать. Всем жаль. Даже этому… уж я-то позаботилась, чтоб он не забыл. Только это ничего не меняет, – с горечью отмахнулась старая подруга и так неожиданно схватила меня за руки, что я даже не подумала вырваться. – Помоги мне! Богом прошу, помоги! Это шанс. Я начну все сначала, построю жизнь с нуля. Оставлю Олега в покое, бог ему судья, я же вижу, осуждаешь. Пусть так. Сама заплачу, скажи чем! Все отдам. Ольга! Помоги!

Она всхлипнула и зарыдала. Я выдернула руки и едва сдержалась, чтобы не вытереть их о джинсы. Чего я ломаюсь? Взять да и продать ее демону. Если сильно захотеть, можно попробовать связаться с хозяином нашей и сотни других стежек. Мне точно такое зачтется. Что-то во мне даже жаждет такого решения и замерло в предвкушении, представляя, как это будет. Уж кто-кто, а демон вернет ей настоящую молодость, без всяких словесных эпикризов, ну и оставит у себя в вечном услужении. И будет Марина нужники в поместье чистить да лакеев развлекать, в лучшем случае. В худшем – хозяин каждую пятницу, или субботу, тут как повезет, будет выгрызать ей кишки на потеху съехавшимся гостям. Потом, конечно, взмахом руки излечивать и снова выгрызать. Каждый день она будет жить в ужасе, ожидая очередной праздничной трапезы. Умереть таким «живым блюдам» позволяют редко.

– Ольга? – позвала Маринка.

– Нет, – выдавила я ответ и тут же пожалела, надо было пробормотать что-нибудь невнятное, но обнадеживающее, пусть бы ждала, – я не за этим пришла.

– А зачем?

– Остановить. Спасти.

И тут она захохотала. Взахлеб, визгливо, безнадежно. Так смеется тот, кто все для себя уже решил, тот, кому нечего терять, тот, кого здесь уже ничего не держит. Тот, для кого слов убеждения не существует.

Вот и поговорили. Я развернулась и пошла в прихожую. Если раньше я еще надеялась, то теперь уже нет, этот полубезумный смех все расставил по своим местам.

Из одной из дверей выскочил Олег. В глазах – беспокойство пополам с паникой. А смех все звучал и звучал, в него стали вплетаться хрипы и какие-то безнадежные подвывания.

Я быстро, не давая себе возможности передумать, достала скомканный лист. Расправила и припечатала ладонью парню на грудь. Орденов не держим, извини.

– Что происходит? – испуганно спросил он.

– Если ты все же решишь прийти в гости, то делай это с открытыми глазами.

– Что? – Он машинально придержал письмо.

Пользуясь моментом, я быстро развязала веревочки и сдернула с его руки браслет. Кожа привычно согрела пальцы, маленькие камушки бисера привычно впились в ладонь. Когда-то давно его так же касались руки моей дочери, моей Алисы. Я не могла себе позволить потерять то, что она когда-то смастерила для меня ко дню рождения.

Хохот на кухне перешел в громкое и отчетливое булькание.

– Бабушка, – парень кинулся на кухню, сминая листок и запихивая в карман спортивных штанов.

Славно. Надеюсь, он про него не забудет. Я вышла в прихожую. Расческа с несколькими застрявшими между зубцов каштановыми волосами лежала на полке, что я приметила ранее. То, что надо. Сняв с расчески образец, я открыла входную дверь и вышла из этого сумасшедшего дома.

Из сумки на свет появился маленький пакетик. Мне нравится думать, что именно в такие упаковывают улики настоящие, а не киношные полицейские. На самом деле пакет был самым обычным, с клейкой полосой, в таких продают бижутерию. Волоски улеглись на дно. Я остановилась, хотя до выхода из подъезда оставался один этаж, два пролета. Вы замечали, что спускаться всегда легче, чем подниматься? Я аккуратно расстегнула молнию на правом кармане олимпийки и осторожно вывернула карман. Вот он, короткий коричневый волосок, прилипший к изнанке. В этом плюс синтетической подкладки – к ней все липнет: мелкие нитки, пылинки, перья, волоски. Не зря старательно трепала парня по голове, стараясь выглядеть естественно – не просить же клок на память.

Тщательно заклеив пакет, я вышла на улицу и посмотрела на свет. Более длинные – это Марины, короткие – Олега. Хочется думать, что у внука откроются глаза. Но в любом случае я закрою им путь на стежку.

«…прошу принять в качестве оплаты услуг подателя сего, и распоряжаться его душой и телом по собственному усмотрению…»

Ведь она верила, что все получится, полусумасшедшей, какой-то отчаянной надеждой, но верила. В невозможное. А парень верил ей. Жаль. Вера – субстанция хрупкая.

Осталось всего ничего – уговорить Семеныча на персональную заворотку для этих двоих. Чувствую, поторгуется он знатно. И пусть, никакая цена не будет выше человеческой жизни. Главное, ведьмаку этого не говорить.

Я завела машину и посмотрела на «Фараон». Где-то там есть ювелирный, который все никак не удается посетить. По-моему, сейчас самое время.