Многие предприятия, оставшиеся в собственности государства, оказались в новых условиях нерентабельными, и правительство намеревается либо закрыть их, либо продать хотя бы по символической цене в один доллар.
МВФ сейчас доволен Узбекистаном: он добился конвертации узбекской валюты – сума. Иностранным инвесторам разрешено прибыль, полученную в Узбекистане, переводить в доллары и вывозить за пределы страны. Инвесторы (а это в основном акционерные общества) мотивируют вывоз капитала тем, что они обязаны выплатить дивиденды акционерам.
Современное положение в экономике Узбекистана сложно охарактеризовать однозначно. Официально сообщается об успехах в хозяйственном строительстве. Так, большим достижением считается строительство силами ряда западных компаний Шурганского газохимического комплекса и ряда других крупных промышленных объектов. (В своей речи на открытии упомянутого комплекса Каримов не преминул подчеркнуть: в советское время узбекский газ направлялся в Москву, местные же кишлаки оставались на печном отоплении, а теперь газ получит местное население.) Как удовлетворительные оцениваются и макроэкономические показатели – рост ВВП, снижение темпов инфляции (в 90-е годы там свирепствовала гиперинфляция – до 1500 процентов в год) и пр. Страна добилась энергетической и зерновой независимости.
Однако те, кому доводилось побывать в Узбекистане, утверждают, что экономика страны переживает глубокий кризис. Картина здесь та же, что и в большинстве других бывших республик СССР: спад производства, массовая безработица, особенно среди молодежи (нарастающая из-за быстрого прироста населения), нищета большинства народа и баснословные доходы кучки новых «хозяев жизни». Жизнеспособны только те секторы экономики и предприятия, которые могут производить продукцию на экспорт, а это преимущественно добыча золота (в СССР Узбекистан занимал по этому показателю второе место), нефти и газа, а также выращивание хлопка. (Все это – остатки советского наследия.) Но мировой рынок находится в руках транснациональных корпораций, которые «обвалили» цены на золото и хлопок, вследствие чего экономика Узбекистана лишилась большей части своих доходов.
Многие узбеки в поисках источников пропитания отправились за границу, в том числе и в Россию. Местная власть такой отток кадров приветствует, потому что это хоть немного смягчает гнет безработицы, и очень болезненно воспринимает депортацию из России своих соотечественников – гастарбайтеров, проникших к нам незаконно.
О положении русских, оставшихся в Узбекистане (на момент распада СССР их было примерно два миллиона), хорошо повествует в своем очерке «Первородный грех колониста» Вадим Муратханов[7].
«Русских не гонят. Не мажут дегтем калитки, не бьют стекла. Им только вежливо и по-восточному тонко дают понять, что они здесь чужие, что это не их земля, всегда была не их, а они, несмотря на относительную многочисленность и остатки иллюзий, – не более чем загостившиеся здесь иноземцы, независимо от того, кто где родился и вырос». (Русских мужчин здесь еще с советских времен зовут «Васек», как в Турции все русские женщины – «Наташи».)
Размер минимальной заработной платы в Узбекистане составлял в 2004 году примерно 5 долларов США. При обилии овощей и фруктов и их дешевизне человеку с такой зарплатой можно лето прожить на лепешках и арбузах, но в остальное время года приходится просто голодать, так как цены на другие продукты первой необходимости здесь сопоставимы с российскими. По данным ООН, в республике более 20 процентов населения недоедают.
Большинство узбекистанских русских проживает в Ташкенте, где зарплата колеблется от 30 до 50 долларов (жителям узбекской глубинки о таком уровне платы за труд остается только мечтать).
Чем же русские жители Ташкента заслужили такую мизерную по мировым меркам, а с точки зрения жителя узбекского кишлака – астрономическую зарплату?
«Чаще всего на каждом уважающем себя производстве и в каждой еще не впавшей в летаргию конторе сидит своя Марьиванна или Сан Саныч – странные и нелепые в окружении периодически ржущих над своими непонятными русскому уху шутками молодых «новых узбеков», с зализанными гелем волосами и поминутно вынимаемыми как бы невзначай сотовыми телефонами».
Известно, что «новые русские» не заслужили симпатий мировой общественности. Но по сравнению с «новыми узбеками» они смотрятся как гиганты мысли…
«На этих тронутых временем осколках империи – Марьиваннах и Сан Санычах – во многом и держится пока шаткое здание узбекской экономики и делопроизводство…
– Марьиванна, посмотрите процентовку. Сюда что вписываем?
– Зульфия, я ж тебе объясняла…
– Ой, Мариванна, я всегда так путаюсь в этих цифрах. И что бы мы без вас делали, Маш-опа!»
Вот так лопнул миф о квалифицированных узбекских национальных кадрах. Зульфия способна получать высокую зарплату. А нужными знаниями и умением, несмотря на диплом о высшем образовании, она все-таки не обладает.
«Но при этом Марьиванна – человек второго сорта, хотя уволить ее ни один начальник не решится – без нее вся работа остановится… К русским, этим «белым неграм» Средней Азии, питают смешанное чувство соболезнования и брезгливости – как к непонятным, но безобидным загостившимся чужакам, дом которых сгорел за время их отсутствия. В то время как корейцы, чеченцы, евреи и др. живут национальными общинами, русские остаются каждый со своей бедой один.
И это понятно, ведь среди русских никогда не было этнической солидарности. Те русские, которые живут сейчас в республиках СНГ, стать влиятельным национальным меньшинством, владельцами предприятий и банков не могут. Высокооплачиваемыми специалистами, которых оберегает местное правительство – тоже. Просто для этого нужны другие русские»[8]. Те русские специалисты высочайшей квалификации, которым в Узбекистане платили бы большие деньги, давно уехали в Россию или на Запад, а специалисты средней руки вроде упомянутых Марьиванны или Сан Саныча, на которых держится малый и средний бизнес в Узбекистане, на большие зарплаты и уважение претендовать не могут. Да, у них есть знания и опыт, но это не те качества, которые считаются престижными в узбекском обществе.
Вернусь к очерку Муратханова. Плакаты, вывески, официальные заявления, воинские команды – все это пишется и звучит на узбекском, а потому недоступно неграмотным русским, 99 процентов которых так и не удосужились в достаточной мере овладеть языком титульной нации. А сейчас еще проводится переход с кириллицы на латинскую графику, что сделает неграмотными и большинство узбеков. И, конечно, весь культурный багаж, накопленный в советское время и зафиксированный на русском языке, станет узбекам недоступным. Такая же судьба постигла в середине прошлого века арабскую вязь, превратившуюся для новых поколений советских узбеков в китайскую грамоту.
В школьном курсе новейшей истории русские объявлены захватчиками и завоевателями, а басмачи – героями национально-освободительной борьбы. Учебники советского образца, как и сочинения Горького и Маяковского, изъяты и уничтожены еще в 90-х, при обнаружении подобных книг и директора школ, и заведующие библиотеками лишались работы.
Узбекская власть стремится представить республику светским государством, время от времени проводятся обыски с целью изъятия у населения исламской экстремистской литературы. Но если и не было в семье экстремистов, после ареста кормильца они появятся.
Современные идеологи при поддержке узбекоязычных СМИ (а других там почти нет) активно культивируют в общественном сознании образ женщины – хранительницы очага, изо дня в день терпеливо ожидающей мужа в четырех стенах и безгласно принимающей любую его волю. У узбекской девушки с высшим образованием шансов на замужество мало. Образование у женщины стало пороком, так Узбекистан возвращается к собственному Домострою (как крестьяне, из-за обнищания лишенные возможности покупать товары в городе, вернулись к натуральному хозяйству). Единственный островок, законсервировавший советскую стабильность и благополучие, – это Навойский горно-металлургический комбинат (где директор – крепкий русский хозяйственник) и золотодобывающее узбекско-американское СП. Платят здесь в среднем от 200 до 400 долларов в месяц, и, в отличие от Ташкента, бесплатно показывают российское ТВ.
