В этот момент в акушерскую вошли двое из технической службы. Они следили за родами через тонированное стекло - это Джина знала с самого начала. Как раз на такой вот случай, чтобы засвидетельствовать здоровье ребенка и закрепить за ним право на жизнь. На этот раз все оказалось совсем наоборот. Если Джине врач боялся ответить, то этим двоим он должен был подчиниться беспрекословно. "С ребенком какие-то проблемы, доктор? Ваш диагноз!?" - потребовал один из техников. Джина умоляюще смотрела на доктора. Ведь от его слов сейчас зависело, будет ли ее ребенок жить или... Об ином Джина даже не хотела думать. Глаза доктора бегали, как у загнанной в угол крысы. Вместо него вдруг ответила сестра. Будь проклята эта женская зависть... Эта стерва завидовала тому, что Джине вне очереди разрешили родить ребенка, в то время как ей самой приходилось ловить свой шанс в унизительной лотерее, и вот теперь она жестоко отомстила. "Синдром Дауна вследствие редко встречающегося хромосомного нарушения, сэр" - отчеканила сестра с каменным лицом.
Тень отвращения мелькнула на лицах ее мужа и двух техников. Доктор осуждающе посмотрел на сестру, и Джина поняла, что тот готов был скрыть факт ущербности ее ребенка, дать ему шанс выжить, вверив его судьбу в руки матери, но фортуна распорядилась иначе. Жестокость замкнутого мира убежища со всей отчетливостью и бесцеремонностью вдруг смыла радужные представления юности о счастливой жизни. Джина еще не осознавала, что с ней будет дальше, но прежней она уже никогда не станет. Она повзрослела. Ее муж смотрел на нее, как на монстра, породившего чудовище. Ну как же! Это ведь только женщина ответственна за то, что ребенок родился ненормальным. Какая мелкая душонка!
Сцепив зубы, чтобы не видеть их всех, она закрыла глаза, роняя на подушку слезы, и ожидая неумолимого приговора. "Это так, доктор?" - резко спросил один из техников. "Да. Такая форма обычно не диагностируется в течение срока беременности." - подтвердил акушер. "Подготовьте плод к переработке, доктор. А мы заполним все необходимые документы на утилизацию." - бесцветным голосом отозвался второй из техников. Джина только сейчас осознала, что означают эти произнесенные так буднично слова. Узаконенное убийство! Неполноценный ребенок был обузой для общества убежища. Он не мог с полной отдачей работать, а значит не мог оправдать своим трудом пищу и кислород, затрачиваемые на него. В иное, более благополучное время и в ином место его бы пожалели, а мать получила бы моральную поддержку, и никому бы и в голову не пришло покушаться на его право жить. Но не в замкнутом мире убежища. Милосердие, жестокость, мораль - эти понятия не имели никакого значения для касты техников, которые сами с недавних пор превратились в бездушные машины, перед которыми преклонялись и которые обслуживали.
Джина не выдержала, широко раскрыла глаза, и, вскинувшись с постели, закричала: "Нет!!!". Ребенок тоже закричал, терзая душу матери. Скатившись с постели, она с трудом встала на колени, держась за край кровати, на трясущихся ногах поднялась в полный рост и бросилась к доктору, все еще держащему на руках ребенка. Ее муж отпрыгнул от нее, как от прокаженной. Дорогу заступил один из техников и без замаха ударил ее в лицо. Лампа под потолком вспыхнула ослепительной вспышкой, замешанной на дикой боли, палата завертелась вокруг нее, и лампа над ней стал тухнуть, вытягивая последний свет из ее глаз. Сознание скользнуло следом, возносясь под самый потолок, и Джина оттуда, сверху, захотела наконец увидеть своего ребенка, пытаясь заглянуть через плечо доктора, но темный занавес обморока упал перед ней, так и не дав ей этого сделать, и вместе с невыносимым разочарованием забытье принесло долгожданный покой.
Она очнулась, услышав крик своего ребенка. В ней всколыхнулось радостное чувство надежды на чудо. Каким бы он ни был, она все равно будет его любить. Она будет работать за двоих, она сделает так, что никто не сможет упрекнуть его в бессмысленности существования. Неужели над ним все же сжалились и оставили жить! Джина открыла глаза, ища взглядом ребенка, но она была одна в палате. Боль от осознания одиночества заставила спазмом сжаться сердце. Только сейчас она осознала, что крик звучал лишь у нее в голове, навечно поселившись в ее памяти. Джина обхватила голову ладонями, закрыла уши и зажмурила глаза, пытаясь заглушить его, но все было бесполезно. Она поняла, что этот крик будет преследовать ее вечно. Она сидела на кровати и плакала, но слезы не приносили облегчения. Через них уходила надежда. Надежда на людей, вера в них, вера в себя. Оставалось только холодное ожесточение и ненависть ко всем окружающим. Джина поняла, что не сможет больше выйти в коридоры убежища. Она не сможет посмотреть в глаза прохожим. И не потому, что ее будут считать ущербной, а потому, что в коридорах ее будет преследовать детский крик, постоянно напоминая о ребенке, а на лицах людей она будет видеть лишь холодное безразличие.
Муж не пришел к ней приободрить ее. Даже родители заметно стеснялись навещать ее. Джина остро это чувствовала и ощущала, как растет пропасть между ней и ими. Она решила сбежать из убежища. Эта мысль овладела ей сразу и без остатка. Возможно, это был бы опрометчивый поступок. Говорили, что снаружи все еще опасно, и радиация смертельна для человека. Другие наоборот шепотом утверждали, что по слухам снаружи не так уж и плохо, и техники давно об этом знают, да только не хотят говорить, так как не готовы потерять власть над теми, кто живет в убежище. Ведь оказавшись снаружи, людям больше не нужно будет следить за расходом кислорода и воды, а растения, дающие пищу, можно будет выращивать не в замкнутой оранжерее с искусственным кремнеземом, а на настоящей почве, которой сколько угодно вокруг. И тогда каста техников с их законами, сводом правил и многочисленными запретами никому не будет нужна. Они опять превратятся в обычных технарей, уделом которых будет чинить сломавшиеся механизмы. И Джина решила рискнуть, поставить на кон свою жизнь и сбросить с плеч давящую тесноту стен убежища, попробовать начать жизнь с чистого листа. Ведь альтернативой было сойти с ума здесь, в подземелье, где каждый будет считать тебя неполноценной и, в конце концов, останется только покончить с собой.
Если раньше Джина была беззаботна и рассеяна, то теперь она была собрана и расчетлива. Она не перечила докторам. Она была покорной даже тогда, когда внутри у нее клокотала ненависть, и она готова была задушить всех этих докторов, техников и медсестер голыми руками. Она убедила их, что здорова. Ее отпустили из госпиталя раньше срока. Этому были даже рады, - ведь никому не хотелось кормить бездельников, валяющихся на больничной койке. Болеть - это тоже означало совершать преступление.
Она не пыталась вновь сблизиться с родителями, когда те отгородились от нее, поселив в отдельной тесной комнатке. Теперь они были для нее чужаками, как и все остальные в убежище. Она покорно согласилась работать в швейном цехе, хотя до этого всегда мечтала получить работу в вычислительном центре. Она игнорировала косые взгляды, ухмылки, отвращение и брезгливость по отношению к себе соседок по цеху, их перешептывания и жестокое хихиканье у себя за спиной, хотя это давалось ей с большим трудом. Она планомерно и хладнокровно воплощала свой план, снося все, что выдалось на ее счет. Она была все еще неотразима, и не слишком щепетильные мужчины, которым раньше и не стоило надеяться иметь отношения с такой девчонкой, как она, теперь снисходили до того, чтобы оказать ей ответную услугу за пять минут удовольствия, вырванных у нее впопыхах в ближайшем темном углу. Так она раздобыла медикаменты, запасы консервов, кое-какие инструменты, фонарь и самое главное - приобрела нужные знакомства и общие секреты, за сохранность которых кое-кто вынужден был делать то, что попросит Джина, даже если это было нарушением законов убежища.
Долговязый черноволосый паренек по имени Ник тоже оказался среди тех, кто должен был помочь ей выбраться наружу. Он был молодым техником, мышление которого еще не закостенело от промывания мозгов руководителями его касты. Техники контролировали все жизненно важные элементы убежища: генераторы, компьютеры, конвертеры, оранжереи, но самое главное - это выходы из убежища наружу. Посторонних туда не подпускали, а старые техники не обращали внимания на красоту Джины, и Ник был единственным, кто еще мог поддаться на ее чары. Ходили слухи, что кто-то когда-то пытался бежать из убежища, но никто не слышал, чтобы кому-нибудь из тех беглецов на самом деле удалось выбраться наружу. Наивный Ник, которому начальство доверило контроль на одном из выходов, был ее единственным шансом.
