После этого пришельцы из будущего сказали Лоту:
— Кто у тебя есть еще здесь? Зять ли, сыновья ли твои, дочери ли твои? И кто бы ни был у тебя в городе, всех выводи из сего места. Ибо мы истребим его…
Ночь прошла в лихорадочных сборах. Столь поспешная эвакуация — не приведи, Боже, ее пережить! А ведь многим, многим приходилось, и еще придется, так же точно в панике паковаться. Хватать первое попавшееся, не брать то, к чему душою прикипел за многие годы… на созидание чего эти долгие годы ушли. Вспыхивать, когда Ирит вдруг начинает пихать в куль с провизией еще какую-то подушечку. А впереди неизвестность, лишения, мрак — но, по крайней мере, жизнь.
К тому же долго не возвращался слуга, посланный к обоим зятьям с категорическим призывом спасаться от некой, довольно туманно обрисованной пагубы. Людям Лота опасно было появляться на улицах города, требовалось немалое проворство и осторожность — качества, которые не всегда сочетаются с умением убедительно говорить, а то и вообще связать пару слов. Наконец паренек вернулся. С чем? Как мы знаем, ни с чем, но Лот и Ирит вполне могли быть уверены в противном. Да, он побывал сперва у
, потом у
, предупредил: завтра, дескать, Господь истребит Содом и Гоморру, поэтому все бросайте, бегите из города, Лоту это достоверно известно. («Но зятьям показалось, что он шутит».)
«Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря: встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города. И как он медлил, то мужи те, по милости к нему Господней, взяли за руку его, и жену его, и двух дочерей его, и вывели его…» — то есть буквально силком утащили. Лот с Лотихой все дожидались тех двух дочерей с семьями.
— Вы с ума сошли, вы же погибнете! — кричал на него ангел, стараясь перекричать нараставший, словно из недр земных пробивавшийся, рокот, от которого все кругом дрожало. Вдруг раздался страшный грохот, как тысяча громов сразу.
— Пригните головы и не оглядывайтесь, слышите! Бегите и не оглядывайтесь!
Первый ангел тащил обезумевшую Ирит. Следом, обняв двух дочерей, поспешал Лот — поминутно оступаясь.
— Не оглядываться! Не оглядываться! — то и дело предупреждал ангел Ирит, но тик ее подвел. Лот неожиданно увидел перед собой лицо жены — и вмиг оно покрылось проказой, еще мгновение — и та, которая звалась Ирит, превратилась в ослепительно белый конус.
— Дальше, дальше! — подгонял праведника и его дочерей ангел. — Нам надо на ту гору… вон туда, видите?
Из-за спины доносились оглушительные раскаты грома. Вернее, сперва слышался тонкий свист, резко раздувавшийся, пока не сменялся чудовищным ревом и не лопался с невообразимым грохотом, от которого землю всякий раз встряхивало под ногами.
День был нестерпимо знойный. Зной вытекал, как белый гной — из раны. Спасительная гора высилась неприступным утесом. Пот струился по лбу Лота, в глазах помутилось.
— Я не могу, мне не дойти туда… — и зашептал в каком-то уже полубреду: — Нет, Владыка… вот раб Твой обрел благоволение перед очами Твоими… и велика милость Твоя, которую Ты сделал со мною, что спас жизнь мою… Но я не могу спасаться на гору, чтоб не застигла меня беда и не умереть… Вот, ближе бежать в сей город, он же мал… Побегу я туда — он же мал… И сохранится жизнь моя…
Апокалипсису к лицу яркий дневной свет, апокалипсис должен сверкать медью на солнце, и мир будней будет растворяться в белом мареве — ночью же все будет только догорать (в том случае, конечно, если у противника нет зениток, иначе операцию «Гоморра» целесообразней проводить в ночное время).
Один из мужей, бывших с ними, быстро заговорил, ладонью прикрыв рот:
— Я ангел, я ангел, докладываю обстановку, прием… Вас понял, прием… Oh! — Он окликнул своего напарника. — Say to him: «I grant you this favour too, and will not overthrow the town you speak of. Hurry, flee to that one». — Он говорил явно по-ангельски, Лот же по-англицки не понимал.
В то утро Авраам рано поднялся, вышел из своего шатра. Затем постоял и пошел к тому месту, где накануне говорил с Богом — кинул взгляд в сторону Содома и Гоморры, а там дым клубами поднимается к небу, как из печи.
После того как Бог — цитата — «выслал Лота из среды истребления», последний какое-то время провел в городке Сигор, может быть, день, может быть, неделю — но недолго: он боялся там жить и схоронился с дочерьми в одной из бесчисленных горных пещер — «стал жить в горе». Кто только не селился на протяжении веков в этих пещерах, достаточно произнести лишь слово «Кумран».
Жизнь двух юных содомитянок и их отца, надо думать, протекала безрадостно. Все в прошлом: на широкую ногу поставленный дом, гости, слуги, шум, сплетни, игры, интрижки… И как бы в центре всей этой веселой кутерьмы — Лот, царь стад, их отец. Чем тешились наши девицы в промежутках между заботами о пропитании для себя и отца, с какими мыслями засыпали? Если с отрадными — а улыбаются во сне даже цепью прикованные к стене узники — то это могли быть только вольные фантазии на тему «дома нашего батюшки, где и сливочки-то не едятся». Помогало вино. Подвыпившим «лучше откровенничалось» — легче было себя утешать в горестях одиночества, открыто беря пример друг с дружки: что одна делает, то и другая.
— Сестра…
— Что, сестра?
— Неужели так будет всегда, сестра, и мы не познаем священных радостей брака?
— Ах, сестра…
— И никогда мужская рука не будет ласкать эту грудь?
— Или эту — ротик младенца сосать?
— Сестра, посмотри, как высока она у меня…
— А у меня как, сестра…
— Дай мне еще вина… ты представляешь, вдруг входит сюда воин, его войско разбито, он один спасся бегством… ну, что ж ты смежила ноги… Я так и вижу: чернеет его силуэт у входа в пещеру. Он еще в нерешительности, входить или не входить, здесь темно, здесь страшно…
— Сестра!..
— Но я зову его: смелей иди внутрь, не бойся, будь по-мужски тверд…
— Да, сестра, и вот он приблизился…
— Да-да, он приблизился! Вспомни запах отца, это пахнет мужчиной.
— Сестра!.. Сес-три-ца… Подай сюда мех, сестра, в горле пересохло. (Выпив.) Спасибо. Ты знаешь, у него было лицо отца. Когда-то в детстве, помню, я говорила, что выйду замуж только за своего папу.
— И я. Какие мы были глупые!
— А помнишь ту толпу? Он думал, что они вожделеют нас. «У меня есть две дочери, еще не познавшие мужа», — сказал он им.
— Ну да, человеку свойственно о других судить по себе.
— Ты думаешь, на их месте батюшка бы нас предпочел?
— Тем двоим-то? Двух мнений быть не может… тсс… он возвращается.
Лот иногда выходил побродить. Каменистая почва, тусклый предвечерний воздух, испокон веков чреватый фата-морганой, а вдали холмы, сколько хватало глаз — холмы, холмы, холмы, поросшие редким кустарником, как будто покрывало в узелках наброшено на какое-то лежащее, неведомое тебе существо. Кажется, что иной холм далеко-далеко, на горизонте, но тут замечаешь на его гребне одинокую фигуру, человека или зверя, и изумляешься ее величине, а то и величавости — точно на сцене.
Поев, Лот снова вышел из пещеры, чтобы справить нужду, а вернувшись, улегся в своем закуте, откуда вскоре раздался его громкий храп. Он спал часто и подолгу, его сон не окрыляли сновидения.
Считается, что этот разговор завела старшая:
«И сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли. Итак напоим отца нашего вином и переспим с ним и восставим от отца нашего племя.
И напоили отца своего вином в ту ночь, и вошла старшая и спала с отцом своим: а он не знал, когда она легла и когда встала. На другой день старшая сказала младшей: вот я спала вчера с отцом моим, напоим его вином и в эту ночь, и ты войди, спи с ним, и восставим от отца нашего племя.
И напоили отца своего вином и в эту ночь, и вошла младшая и спала с ним: и он не знал, когда она легла и когда встала. И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего. И родила старшая сына и нарекла ему имя: Моав. Он отец моавитян доныне. И младшая также родила сына и нарекла ему имя: Бен-Ами. Он отец аммонитян доныне».
