Павло с Максимом, сияя синяками и счастливо отдуваясь, крикнули девушкам, что хозяйских сынов на коне не догонишь. Максим над лампой грел отбитые кулаки, рассказывал, как они расправились с противниками растрепали их в пух и прах, долго будут помнить, - словом, утерли морды чванливым парням. Он разминал пальцы, расправлял руки и болезненно морщился.
Девушки, которые на случай свалки всегда находили себе надежное убежище - забивались под полати, когда все угомонилось, вылезли, привели себя в порядок. Потом спохватились, заглянули на печь, жива ли мать посиделок. Потешались острили над тем, как здорово намяли бока заносчивым парням. Пока Павло и Максим на селе, не придется тем верховодить. Разве что оба пойдут на заработки, тогда хозяйские сынки отомстят за себя...
На следующий день староста пришел за Павлом, но парень, чувствуя, что драка ему даром не сойдет, еще до рассвета ушел из дому; хорошо, хоть было куда - в экономию. Мороз ругал Захара, стращал, чтоб скрутил сына, а то уж больно умен парубок. Наделал шума на все село, избил хозяйских сынов (о Василе - ни слова). Старшина приказал посадить буяна в холодную, пусть поостынет... Захар был ошеломлен, горевала мать, дед Ивко сокрушался: перед людьми срам, бурлак, голяк, никому не смолчит, не уступит - ты что, хозяйский сын? Захар не может постигнуть: дома будто послушный, все делает безотказно, жалеет деда, мать... Словно не замечали за ним, чтобы пил, буянил... Но раз почетные люди говорят, значит, так и есть. Захар старосту просит, чтобы смилостивился, не сажал сына в холодную, может, надо будет выкосить десятину, Захар отблагодарит... Пусть только, сукин сын, вернется - ребра пересчитаю! Насилу умолил Захар старосту. Лука Евсеевич, казалось, обмяк, уже по-добрососедски повел речь о лихих нравах.
Целую зиму свары, драки между парнями - не к добру. Пока рекрутов отправили, натерпелись лиха. Мрачная картина проплывала перед глазами.
Густые туманы нависли над селом, моросили осенние дожди, пронизывали до костей студеные ветры.
Слонялись улицами на шатких ногах парни, шапки на затылок, душа нараспашку, становились посреди дороги, но двое в обнимку, надрывными голосами не то пели, не то выли, прощались с белым светом... Назар Непряха натужно вывел, парни дружно рванули, отчаянно, захлебываясь:
Ой, мати моя, не жени мене,
Не жени мене, не жури себе,
Бо мiзьмуть мене в некруточки,
Обрiжуть чорне волосся...
Назар Непряха - коновод. Шапка серой смушки набекрень, вьется, лоснится пышный казацкий чуб, горит вишневый пояс, красивое лицо пылает видный парняга!
Все живое бросается врассыпную - рекруты идут! Рекрутам море по колено! Учинят погром - все сойдет... Кто знает, что придет на ум, что втемяшится в рекрутскую голову?
Остановились у монопольки. На окнах глухие дубовые ставни. Размахивая дюжими кулаками, рекруты грозили взломать, разнести заведение.
Нет на рекрутов ни суда, ни расправы - казенные люди!
Назар Непряха отомстил не одной дивчине, которая не оказала внимание видному парубку. Бил окна, мазал дегтем ворота. Люди идут спозаранок на базар - сразу видят, где гулящая девка.
Рекруту все можно - идет на царскую службу.
У Мамая сняли ворота, взгромоздили на дерево...
У Мороза втащили на хату трепалку...
Ой, мати моя, не жени мене...
На что уж смирный низкорослый Охрим, невидный парубок, на нем ватная шапка, латаный кафтан, стоптанные сапоги, и тот, полный удальства, плетется по улице на шатких ногах и выводит рекрутскую песню:
Ой, пiду я на могилу,
Та й розбуджу мать родиму,
Вставай, вставай, родима мать,
Мене в солдати виряджать!
Даром что родная мать, истощенная, задавленная работой Жалийка, варит в ветхой хате вишневый кисель. Около нее топчется печальная невестка Охрим женился до военной службы, - проворную, работящую жену взял в помощь матери.
Все кругом бренчит, трещит, гремит, орет... Гвалт, шум, рев... Идут рекруты!
На базаре в Лебедине перебили горшки. Еще деды наши, бывало, на этих горшках проявляли свое молодечество. Да и кто его не проявлял... Прославленный обычай казацкого прошлого. Не один гуляка, бывало, топтался по этим горшкам на потеху людям. Побывать на ярмарке да не увидеть никакого дива?
В Буймире по приказу старшины (надо же голову иметь) закрыли лавку и монопольку.
Вернулись рекруты из Лебедина, набросили на плечи башлыки - неровня обычным парубкам, - ходят, бродят, прощаются с белым светом.
Известно, кто из хозяев хочет задобрить рекрута, чтобы тот не озорничал, не вешал собаку на воротах, не припирал двери в хату, тот и рубля не пожалеет. Остап Герасимович Мамай не очень-то щедрый хозяин, а и тот брякнул рублем перед Непряхой - нате, хлопцы, знайте мою щедрость, идите на царскую службу, только чтобы не озоровать...
Рекруты горделиво берут этот дар, не сгибаются перед хозяином берут, чтобы сделать приятное хозяину, не иначе. "Эх, и зачем забирают нас в солдаты?" - надсадно выводят они.
Мамай тоже не безголовый - как не задобрить рекрутов, могут наделать беды, как это было в прошлом году. Взяли улей с пчелами, принесли на посиделки, подожгли онучу, начали подкуривать пчел: пчелы угорят, а мы тогда полакомимся медом. А леток забыли заткнуть. Пчелы повылетели, как начали жалить девчат, хлопцев - посиделки разбежались из хаты.
Еще и не такое могло статься...
Старшина Роман Маркович Калитка держит в страхе всю округу, а и тот с рекрутами разговаривает запанибрата.
- Хлопцы, я вам на горилку дам, только не делайте ничего нецеремониального... Чтобы воинский начальник на вас не жаловался...
Чем замысловатее выражался старшина, тем загадочнее становилась его речь. Издавна так повелось - кого не оглушат непонятные слова? Кто знает, какой смысл вложен в эти слова? Но надо сказать, что здесь они не произвели на новобранцев никакого воздействия.
Назар Непряха ему в ответ:
- Что ты мне сделаешь? Я казенный человек. Весь закон во мне!
Люди имели случай убедиться: Назар Непряха - завзятый рекрут! И до чего только такой может дослужиться?
Рекрутов снаряжали на Ивана Златоуста. За плечами обвязанные полотном сундучки, а вослед стоны, а вослед плачи. Насупленные рекруты, заплетаясь ногами, выводили жалостливыми голосами:
Тодi, мати, заплачеш,
Як у строю побачиш!
Гей, гей, доле моя,
Де ж ти водою заплила?
А теперь младшие остались, тоже горе, дня не пройдет спокойно, без озорства не обойдется. Странные времена пошли, тревожная пора - всюду бунты, беспорядки...
Отомстили хозяйские хлопцы скорее, чем девчата думали. Несколько дней не показывались, пока не сошли синяки, не зажили ссадины, не отошли бока. Когда же Павло с Максимом подались в экономию на заработки, а на посиделках были одни девушки и прялки гудели и вертелись так, что пыль стояла в хате, пьяная ватага ворвалась к Жалийке. Парни стали буянить, расправляться с девчатами. Больше всех бесился Яков Калитка: он угрожающе подступал к девушкам, допытывался, кто с кем сидел, гулял, Маланку обозвал тонконогой козой, Орину - рябомордой, обругал скверными словами. Девушки сбились на полатях, огрызались: "Между собой враждуете, а на девушках злость вымещаете?"
Еще сильнее разъярился Яков: неприкрытая насмешка слышалась в этих словах. Яков погасил лампу - излюбленный способ при всяких затеях. Около печи стояла дежа с заквашенным тестом. Яков хватал тесто, бросал в девчат, позаляпал сорочки, лица, стены. То-то будет смеха, когда узнают на селе! Визг, крики в хате. Жалийка стала просить, плакать, - она замесила дежу, чтобы печь хлеб, а они перевели тесто, святой хлеб. Где она теперь возьмет муки? И на паляницу не хватит. Совести у них нет... С этими посиделками только убытки... Некому старую защитить, сына Охрима взяли в солдаты, давно весточки нет...
Услышав плач, вопли, упреки, парни совсем распалились, распоясались, начали бить горшки, ломать прялки, крушить все в хате, издеваться над девушками как хотели. Знали - все сойдет для них безнаказанно. Наоборот даже, будут потешаться завтра на селе, узнав о разгроме, учиненном хлопцами.
