Я решил не заходить на территорию их лагеря, лишь прошел мимо, но остановился, услышав:

- «Смотри-смотри! Это, должно быть, мулло».

Сначала мне показалось, что я ослышался, но нет – из-за ближайшего ко мне парусинного шалаша выглядывало двое чумазых ребятишек: девочка и мальчик. Заметив мой взгляд, направленный на них, дети испуганно пискнули и скрылись.

Насколько я мог судить по рассказам Марии, «мулло» цыгане называли привидений и вампиров. О да, сейчас я как нельзя лучше подходил под описание нечистой силы: мои рыжие волосы и уродливый лик отвечали всем требованиям персонажей страшной сказки.

Развернувшись, я направился в сторону поместья Сарон, когда меня окликнул низкий мужской голос:

- Стой, незнакомец. – я остановился и обернувшись, увидел невысокого, но плотного и плечистого мужчину-синти с черными усами, в рубашке с широкими рукавами и украшенном искусной вышивкой жилете.

- Чем-то могу помочь? – вежливо осведомился я, чувствуя легкое напряжение: я плохо знал характер и обычаи этого народа и потому не был уверен, что следующее слово не спровоцирует мне пулю в лоб.

- Ты почто детишек пугаешь? – протянул тот, затягиваясь трубкой и выпуская клуб дыма в пропитаннный прохладой и вечерней тьмой осенний воздух. Тон цыгана был миролюбивым, но я все равно не ощущал себя в безопасности.

- Приношу свои извинения, если потревожил ваш покой, – сказал я, – Я... просто проходил мимо.

- Никак замерз, демон, – ухмыльнулся тот, – Пошли к огню, потолкуем. – он развернулся и пошел в глубь лагеря. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

По всей территории стоянки были разбросаны шатры и пылало несколько больших костров, возле которых сидели члены табора: одни готовили пищу, другие занимались рукоделием, музыканты пели и играли на инструментах, а кто-то просто разговаривал с собратьями. Возле одного из бендер [3] сидели двое мужчин в шляпах и возились с молодым медведем.

Проходя мимо них, я видел, что некоторые смотрели на меня с опаской и подозрением. Для них я был чужаком, «гауджо» [4] и поэтому мог накликать беду.

- Присаживайтесь, господин и рассказывайте: надолго ли пожаловали в наши места?

- «Надолго ли»? – я осекся. Стало быть, они уже знают, что я не из этих мест и что меня раньше здесь никогда не бывало.

- Все знают об этом, месье, – криво улыбнулся цыган, словно читая мои мысли, – У нас быстро вести разносятся. Таких, как вы трудно не заметить, – он посмотрел на меня, чем в очередной раз вызвал в моей голове уйму вопросов.

- Мое имя Джанго Виттерштайн, – представился он.

- Меня...- начал я, но замолчал. Стоило ли называть ему свое настоящее имя? Орден был одной из самых могущественных организаций, которые я знал, и потому не мог быть уверен, что даже среди этих цыган (!) нет шпионов. Похоже, скоро это перейдет в паранойю. – Мое имя Себастьян Стоун. Я родом из Англии, но жил во Франции.

- Значит, тоже по жизни кочуете? – хмыкнул Джанго, беря из рук полной цыганки в синем медный стакан с теплым вином и подавая мне. Я вежливо улыбнулся, приняв его:

- Ваша правда. Люблю узнавать новые места и людей.

- Хм...не думал, не думал...- пробормотал он.

- С чего вы взяли? – удивился я. Цыган поднял на меня черные глаза, а после отвел и вытряхнул из трубки табак в пламя костра. Огонь мгновенно поглотил сворачивающиеся листья.

- Любить людей – значит любить их природу. И хорошие ее стороны и плохие. А вы за ее проявление сажаете на вилы.

- Сажаю на...- я не смог больше вымолвить ни слова от удивления. За мной что – шпионят?! – Ах, вы об этом... Нет...все было совсем не так. Он хотел украсть лошадь – взять чужое, к тому же, не мое. Я лишь временный гость в том доме и несу на это время за него ответственность. За него и его содержимое.

- Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, мистер Стоун...- Джанго запустил руку в нагрудный карман на жилете, и, достав новую щепотку табака, набил его в трубку и поднес к огню, запаливая: – Думаю, вы знаете, что мы – цыганский народ, приобрели репутацию воров в мире буржуазных снобов, не так ли? Это – следствие наших представлений о мире. У нас свои традиции, которые не менее священны, чем ваши. Мы верим, что деревья и цветы, птицы и звери созданы для всеобщего удовольствия. И поэтому, когда цыган идет по дороге...- он сделал красивый, выразительный жест рукой, -... и видит яблоню со спелыми плодами, он думает, что она прекрасна и стройна, словно сама Гана [5], и нет ничего плохого в том, чтобы остановиться и насладиться ее щедрыми дарами. Не имеет значения, что растет она в чужом саду. Она – часть этого мира и природы, и не может принадлежать целиком и полностью такой же отдельной части. Даже если эта часть возомнила себя мерой всех вещей.

- Но тот мальчишка не был цыганом! – возразил я, – Похож на вас – незначительно, да, но он не египтянин!

Джанго ухмыльнулся и с плутоватой улыбочкой спросил, попыхивая трубкой:

- А с чего вы взяли, Себастьян?

- Я в этом уверен. – отрезал я, твердо глядя на него, – У него лицо европейца, южанина. Странно, что вы так охотно взяли над ним покровительство. Я наслышан, что ваш народ не особенно жалует чужаков на своей территории.

- Ваше нахальство вот-вот грозит перейти в хамство, – проворчал Виттерштайн, – Однако, вы, как это ни странно, правы: мальчишка – иностранец. Но у него душа цыгана. Именно поэтому мы позволяем ему играть с нашими детьми и рады его появлению, как собрату. Искренняя любовь этого мальчика к нашей «языческой» вере и независимый, свободный нрав делают ему честь в наших глазах.

- Значит, он – редкое исключение...- пробормотал я, чувствуя себя каким-то вымотанным за сегодняшний день.

- Да я бы не сказал...- добродушно прищурил глаза Джанго и скосил их влево.

Проследив за его взглядом, я с удивлением обнаружил неподалеку еще одного европейца – судя по внешности и одежде – местного жителя, австрийца.

Он сидел на траве возле одного из костров спиной ко мне, напротив двух хохочущих молодых цыганок. На коленях у светловолосого человека лежала доска и кусок плотного картона, на котором он что-то рисовал грифелем, временами отвлекаясь и принимаясь что-то крайне возбужденно и весело выкрикивать по-немецки, размахивая руками точно мельница, отчего, казалось, его буйная и лохматая шевелюра еще больше начинала торчать в разные стороны. Художник?

- Люди приходят к нам в двух случаях...- сказал Джанго, – Если человек свободен духом и пребывает в гармонии с этим миром, или же когда хочет сбежать от друзей, от врагов, даже от себя. Унестись в неведомую даль, где нет ничего, кроме вечного неба и мирно колыхающегося в прохладе ковыля... – он, словно о чем-то размышляя про себя, задумчиво улыбнулся: – Таков этот неуловимый ветер Матис.

Я еще немного поговорил с Виттерштайном, а после он предложил меня познакомить с Бьерном Ганном – художником, все еще рисовавшим двух смущенных девушек.

- Привет тебе, Бьерн. Снова здесь? – Джанго обменялся рукопожатием с Ганном.

- В такую чудесную ночь я не мог не посидеть у костра, уж не обессудь, – нахально ответил тот, чем вызвал смех у цыгана. – Одного безобидного чужеземца можно потерпеть.

Бьерн был небольшого роста, сутуловат и субтилен. Выглядел лет на сорок. Внешняя некрасивость черт его лица, однако, компенсировалась чрезвычайной живостью мимики, отчего казалось, что художник ни на минуту не пребывает в состоянии покоя, пускай даже благодаря активности своего лика. Одет он был в льняную, дырявую на рукаве рубашку, коричневый жилет и пыльные черные штаны. Тем не менее, я бы не сказал, что это его портило. Скорее, придавало несколько чудаковатый вид.

- Уже не одного, – хмыкнул Джанго и кивнул на меня: – Познакомься – это Себастьян.

- Себастьян? – Бьерн отложил рисунок и поднялся на ноги, подавая мне руку для знакомства, – Ого... а что с лицом-то, приятель?

- У костра заснул, – не то парировал, не то пошутил я, предоставляя им право выбора. Бьерн предпочел превратить все в шутку.