– Тогда ты должен понимать, что и я не позволю тебе сдаться, потому что быть разбитым – значит быть сломанным.
– Я понимаю, Андре, и я благодарен тебе за это, – ответил Лоран, и, пригревшийся, втайне мечтал не отделяться от тёплого тела возлюбленного, чтобы дойти до кровати. Но усталость брала своё, заставляя поверить в произвольное падение на месте. – А сейчас... пойдём в постель. Я сегодня буду спать с тобой, хорошо? – Романо молча приник к его губам, поднимая своего Амати на руки.
Спать вместе?
Как будто могло быть по-другому.
– С тобой всё в порядке, mon ami? – спросил Эйдн, ставя чашку с недопитым кофе на блюдце. Звякнул фарфор о фарфор. Линтон вздрогнул.
Стояло пасмурное утро середины марта, и погода отнюдь не улучшилась с момента их приезда в Лондон. Хотя удивляться подобному положению дел было бы странно, ведь это же Англия...
Парис подумал о солнечной и тёплой Флоренции. Там сейчас, наверное, уже ходят в лёгких накидках. Однако, как бы ни манило его медовое тепло итальянского климата, лишь по возвращении сюда, в родной город туманов, он почувствовал себя по-настоящему собой – тем, кем он и должен быть. Всё же, как бы ты ни старался прижиться в других местах, тебя всё равно манит земля, по которой ты бегал, будучи ещё совсем ребёнком.
– Да. – Он собирался сегодня увидеться с братом и потому волновался. Несмотря ни на что, Линтон до сих пор не мог привыкнуть к тому факту, что Габриэль – его родной брат и его близнец. Как если бы обезноженному много лет назад человеку показали отрезанные ноги и попытались уверить его в том, что они – его.
– Ты сегодня на редкость презентабелен, как пай-мальчик перед воскресной мессой. Куда-то собрался так рано? – поинтересовался Дегри, откидываясь на обитую мягкой материей спинку стула. На больших старинных напольных часах было восемь утра и служанка, зевая украдкой, убирала ненужную после завтрака посуду со стола.
– Я иду в Сент-Маргарет. Мне нужно увидеться с ним.
– Тогда понятно, почему ты ел свою овсянку с таким видом, будто тебе туда сырую лягушку подложили, – хмыкнул премьер, беря у Эльзы с подноса свежий выпуск «Таймс». – Твой чудесный твидовый комплект и выражение лица просто неприлично несовместимы.
– Зато ваше... соответствует всем нормам приличия, – покосившись на собеседника, отозвался Парис, тоном давая понять полную противоположность смысла своей реплики.
Эйдн и впрямь совершенно не озаботился тем, чтобы одеться к завтраку подобающим образом: облачённый в тёмно-алый длинный халат из тончайшего мягкого бархата, закинув одну мускулистую ногу на другую, венецианец самым естественным образом демонстрировал полное пренебрежение всеми правилами дресс-кода и этикета. Даже волосы не завязал, и теперь они вороными блестящими волнами окаймляли одну сторону смуглого лица-маски. Другую половину Эйдн имел обыкновение заправлять за ухо.
Не знай Линтон его, то возмутился бы подобному поведению.
Но Дегри лишь был в своем репертуаре, а именно – золотоволосый готов был поклясться – знал, что в столовой не будет никого в столь ранний час, кроме него – Париса, которого, в принципе, уже ничем не смутишь, учитывая то, чем они порой занимаются наедине.
Однако, как бы Парис ни укорял своего гениального наставника, он не мог не признать (пусть и нехотя), что в таком неформальном амплуа Эйдн выглядит куда более соблазнительно, чем в наглухо застёгнутой сорочке и затянутом на длинной смуглой шее галстуком.
Особенно эти рассыпанные по шее и плечам волосы и угадывающиеся под тканью мускулистые плечи и грудь.
Несомненно, Эйдн – один из самых привлекательных мужчин, которых доводилось видеть Парису. Поняв, что чрезмерно возбудился, Линтон отвёл взгляд и смущённо кашлянул. Пора было уходить, его ещё ждут сегодня дела.
Англичанин встал из-за стола и направился к выходу из столовой, но, проходя мимо премьера, был вынужден резко остановиться – Дегри, не отрывая взгляда от газеты, поймал его за руку.
– Постой. Когда ты вернёшься? Я скажу Эльзе, чтобы приготовила тебе другую одежду – эта чрезмерно строга даже для такого рассадника пуританских зануд, как Англия.
– Я и сам не знаю, – ответил Парис. – Примерно через два-три часа. – Эйдн наконец поднял глаза от напечатанных страниц и посмотрел на любовника:
– Что ж, я учту. – Тонкие губы изогнулись в лёгкой улыбке и он выпустил руку. Настолько притягательный в своей изысканной прямоте, что Линтон не удержался и, обхватив ладонями голову итальянца, глубоко, почти яростно поцеловал в губы, ощущая обнявшую его за талию руку. Хотелось в ответ обвить его руками за шею и – как в ночные минуты уединения, полностью отдаться на растерзание этим властным, но нежным пальцам и губам.
Однако, Парис, поняв, что если сделает это, то уже никуда не пойдёт – вздохнул и с огромным усилием отстранился от Эйдна, напоследок насыщаясь отрывистыми, короткими лобзаниями.
Нужно было идти, к тому же в коридоре по направлению к столовой послышался отчётливый стук каблуков горничной, начавшей утреннюю уборку.
«Интересно, сильно ли он изменился за те годы, что мы провели в разлуке?» – думал Парис, сидя в кебе и оглядывая проносящиеся мимо окрестности. Пасмурные тяжёлые тучи сейчас не столько давили, сколько нагоняли сон, успокаивая поднявшееся в груди волнение. Он сам не понимал, почему так боялся встретиться со своим братом. Быть может, подсознательно всё ещё опасался, что каждая встреча должна обернуться чем-то непоправимым или неприятным? Или… он страшился, что Габриэль – уже не тот, каким запомнил его Парис в последний раз, что он снова станет непредсказуем в своих замыслах и действиях.
Юноша опустил золотоволосую голову и вздохнул. Ответ был найден – он боялся именно неизвестности. Того, что снова не сможет узнать своего брата.
Наконец, вдали показались белые стены и пики церкви Сент-Маргарет – обители останков Кэкстона и Рэли. Превосходное строение позднеготического типа, но британца сейчас мало занимали изыски архитектуры или искусные витражи. Когда кеб остановился, Линтон буквально вылетел наружу, желая как можно скорее оказаться на свежем воздухе и немного прийти в себя.
Сделав два-три глубоких вздоха, он почувствовал себя гораздо лучше и решительно направился ко входу.
«Хватит уже оттягивать. Он же твой брат, жалкий ты трус, родной брат!» – мысленно говорил себе Парис, бесшумно шагая по погружённому в тишину залу. Несколько прихожан, сидящих на скамьях, на несколько секунд обратили на него взгляд, а после снова вернулись к своим молитвенникам и мыслям. Некоторые переговаривались шёпотом, и от этого создавалось ощущение, что где-то далеко шумит на ветру листва деревьев. Окружённый горящими свечами алтарь был пуст. Время мессы уже прошло. Рядом с алтарём с одной стороны стояла статуя Святой Девы в натуральную величину, а с другой возвышался большой деревянный крест с распятым на нём Христом. Искусно вырезанное и выписанное красками лицо было таким одухотворённым, что внушало невольный трепет. Одно из воплощений истинной красоты, совершенной гармонии проявлений внутреннего и внешнего.
Преклонив колени перед распятием, Парис прочитал про себя «Pater Noster» и, поставив свежую свечу к огненному облаку остальных, обозрел зал в поисках своего брата или других служителей обители, которые могли бы ему помочь.
Наконец, он увидел выходящего из исповедальни старого священника с щетинистой бородой и молитвенником в жилистых, словно кора дерева, руках. Женщина в чёрной шляпке и платье встала на колени и он, благословив её, отпустил, а после обратил взгляд водянисто-зелёных глаз на подошедшего прихожанина. Пухлые старческие веки слегка приподнялись в немом изумлении при виде Париса, но после приобрели обычное своё выражение.
– Могу чем-то помочь? – негромко проскрипел он.
– Да, падре, – ответил Линтон. – Я ищу отца Габриэля. Вы не знаете, где он?
– Ах, Габриэль… Да, он тут. Я так и понял, что вам нужен именно он. – Покачав головой, старик не спеша направился к двери, которая, вероятно, вела в задние помещения для священников. – Следуйте за мной, сэр, – он махнул рукой и Парис направился следом.
