Тогда он радостно каркнул: "Спасибо, Нуаду!" - и полетел, мерно взмахивая крыльями и глядя на солнце. Горы, равнины, реки чередовались под ним, поворачивалась земля, похожая на днище чашки, становясь то темнее, то светлее... Когда внизу попадались человеческие поселения, Кромахи начинал быстрее махать крыльями. Скорее, скорее прочь, подальше от любых напоминаний о том, что скоро он вынужден будет вернуться к людям.
Гильдас, помнится, радовался тому, что они увидели в Кромахи равного.
Глупец! Он вовсе не хотел быть равным людям.
Там, в небе, он привычно видел весь мир в три цвета - черный, белый и алый. Один раз Кромахи удачно разминулся с грозовой тучей, поймав спиной лишь несколько капель дождя, чтобы освежиться. В ответ на очередное его карканье издалека как будто донесся знакомый голос Фиахны, но Кромахи даже ради нее не собирался останавливаться.
Они еще успеют полетать вместе.
Сверху все было видно иначе, слышно иначе, пахло по-другому. Кромахи летал до одури, пока не закружилась голова. Он совершенно не устал.
Тогда он впервые за много часов опустился на ветку дерева и наконец пришел в себя. Солнце клонилось к закату. Кромахи совершенно забыл о ходе времени, чего не следовало делать ни птице, ни человеку. Он не должен был медлить, если хотел успеть в Уску до темноты.
Кромахи выругал себя за то, что чересчур увлекся: надо было отправляться в Уску немедленно, а полетать в свое удовольствие он успел бы и потом. Но кто же знал, что, оказавшись в небе, он позабудет обо всем?.. Кромахи поразмыслил, не остаться ли ему ночевать в вороньем обличье прямо здесь, на удобном дереве, с тем чтобы полететь в Уску поутру. Но все-таки он решил этого не делать: в одиночку, без стаи или хотя бы без нескольких друзей это было слишком опасно. Если явится сова или иная ночная тварь, она стащит его с ветки, и он не отобьется. Конечно, ворон и сам по себе стал бы для совы нешуточным противником, но Кромахи сомневался, что Старейший оставил ему всю ту силу, которой он пользовался, когда летал в свите Морриган. Тогда Кромахи мог с налету опрокинуть оленя. А теперь, скорее всего, он стал самым обычным вороном, а значит, не справился бы ни с совой, ни с хорьком.
Но до вечера еще оставалось время, и Кромахи рассчитывал успеть. Главное, добраться до Уски, а там он забьется в какую-нибудь щель или под стреху, где его никто не заметит, и пересидит ночь. Хорьку неоткуда взяться в крепости, ну или он сам будет напуган и осторожен, а сова не полезет слишком близко к людям - в кои-то веки от них будет прок! Воронам, во всяком случае, они благоволили больше, чем совам.
И все-таки он ошибся. То ли в птичьем облике Кромахи совсем иначе чувствовал время, чем в человеческом, то ли он опять позволил себе увлечься и отклониться с прямого пути, но стало смеркаться, а Уска еще не показалась вдали. Никогда раньше Кромахи не приходилось спешить, чтобы поспеть к сроку - он летал, когда и как хотел - и тогда, залитый лучами закатного солнца, он с досадой прибавил ходу.
И тут над ним зашумели мягкие крылья.
Сова комом рухнула сверху, как будто взявшись из ниоткуда, ударила, подминая ворона под себя, сжала когти и все-таки опоздала: Кромахи отчаянным рывком выскочил из смертельной хватки. Кривые когти только скользнули по крыльям, не вонзившись в бока. Кромахи резко ушел вниз, а сова понеслась за ним. Она была крупнее, крылья у нее были намного больше, а главное - она чуяла верную добычу и потому быстро нагоняла. Кромахи, круто свернул, пропуская разогнавшуюся сову мимо себя, завалился на крыло, ударил вдогонку клювом и тут же понял, что нужно не драться, а удирать. В чистом небе он не выстоял бы в воздушном бою - и вдобавок сова, получив удар, разъярилась по-настоящему.
Кромахи бросился наутек, и за ним, почти вплотную, засвистели огромные крылья. Сова была в своей стихии, а Кромахи в сумерках видел хуже, да и усталость уже давала себя знать. К тому же сова вырвала ему несколько маховых перьев.
Вдали показались стены Уски, и Кромахи понял, отчего Энгус замялся, так и не ответив толком, насколько неприступно обиталище Комгаллов. Назвать Скару недостаточно укрепленной Энгусу не позволила верность, но Уска... Уска была сущим разбойничьим гнездом. Хотя скалы, на которых она стояла, не были совершенно отвесными - там и сям торчали выступы, а кое-где и росли деревья - зато эти скалы вдвое превосходили высотой подножье Скары... Это была настоящая гора, к вершине которой лепилась крепость, похожая на навершие булавы.
Сова напала опять, и Кромахи перевернулся в воздухе - удар пришелся в спину, между крыльев. И снова сова промахнулась, не поспела сжать когти, хотя на сей раз Кромахи посчастливилось меньше: они чиркнули по нему, пробившись сквозь густое оперение и оставив кровавые царапины. Он ухнул вниз и замелькал туда-сюда, не позволяя сове нацелиться. Кромахи понимал: чем сильнее он петляет, тем длиннее становится путь до Уски.
А сил оставалось все меньше.
Если раньше Кромахи прорезал воздух, как пущенная из лука стрела, то теперь сова была быстрее. Она неслась следом, почти не отставая, то клювом, то когтями касаясь Кромахи, и каждый раз он, почуяв холод смерти, успевал увернуться. Хлопанье огромных крыльев оглушало, а струившиеся от них потоки воздуха мешали держаться прямо. Кромахи болтался на лету, как поплавок на волнах. Если бы сове удалось ударить его крылом, все было бы кончено...
Она торжествующе заухала, заранее радуясь добыче, и этот звук словно подхлестнул Кромахи. Задыхаясь и чувствуя, что у него вот-вот разорвется сердце, он, уже почти в полной темноте, рискуя напороться на сук, пролетел под росшими на скалах деревьями - и действительно, они на мгновение задержали преследовательницу. Пока она выбирала дорогу, Кромахи перевалил через стену Уски. Тут сова настигла его вновь, и он оставил у нее в когтях еще одно маховое перо, прежде чем камнем упасть вниз, во двор. Сова побоялась последовать за ним - и вновь отстала, а он низко скользнул над самыми плитами двора, забился под груженную сеном повозку и рухнул там, распластав крылья и прижавшись грудью к земле...
Немного отдышавшись, Кромахи осторожно выглянул. Сова не улетела - она сидела на стене и, видимо, ждала, когда же ее помятая и подраненная добыча вылезет из своего укрытия. Конечно, рано или поздно она должна была проголодаться. Тогда она бросит караулить и улетит на поиски кого-нибудь менее шустрого и крупного. Кромахи вздохнул и постарался устроиться поудобнее...
...но его внимание привлек странный свистящий звук. Он обернулся - и увидел в темноте две пары глаз, горящих желтым огнем.
Кошки.
Как твари на болотах, подкрадывающиеся все ближе к заплутавшему путнику, они подбирались к нему, почуяв, что ворон ранен и утомлен. Клюв Кромахи был достаточно грозным оружием, но под телегой было слишком мало места, чтобы развернуться, а кошки, более гибкие и ловкие, могли зайти сразу с двух сторон. Кромахи оказался в ловушке. Если он вылезет из-под телеги, сова увидит его со стены и на сей раз не упустит. Если будет отбиваться, одна из кошек рано или поздно нападет со спины. Даже если он сумеет каким-то чудом одержать победу над обеими, она наверняка достанется ему чересчур большой ценой. Кошки искалечат его... что толку в разведке, если он не сумеет выбраться из Уски и принужден будет прыгать по крепости, волоча изорванные крылья? Он станет обедом для первой встречной крысы, или сами люди добьют его из жалости, как только увидят, или - хуже того - поймают и привяжут за ногу, в надежде "приручить".
Кромахи содрогнулся от этой мысли. Нельзя было терять времени.
И он перекинулся. Кошки, внезапно обнаружив вместо птицы человека, с шипением прянули прочь. В человеческом обличье Кромахи едва хватало места под повозкой, и царапины от совиных когтей продолжали болеть, зато, по крайней мере, он мог немного перевести дух и поразмыслить, как быть дальше. Стояла ночь, крепость спала - бодрствовали только дозорные у ворот, да, может быть, в доме князя еще продолжался пир. Он мог пройти по Уске и увидеть все, что нужно...
