Мехлис огорошенно взял со стола упаковку, но сказал:

– Идите!

– Что это? Причем здесь это? Откуда? – спросил он тихо стоящих командующих.

– Подарок, от вас. Мне его принесли с просьбой вручить от вашего имени, – сказал Батов.

– Что? Кто принес? Вот так?

– Нет, он был в пакете.

– Где пакет?

– Вот! – Батов из стола достал злополучный пакет и передал его Мехлису. Тот, взглянув на почерк, заорал:

– Михайлов! Захарченко ко мне!

Он положил упаковку и прикрыл ее пакетом.

– Мне действительно не понравился выход из боя роты, только что успешно отражавшей атаки 73-й дивизии и умело продвигавшейся вперед. Командир роты, как мне показалось, вместо прямых ответов начал откручиваться, что, дескать, участок не мой, я выполнял прикрытие второстепенных действий и выполнял приказ какого-то неизвестного полковника. Приказал разобраться с этим вопросом полковому комиссару Захарченко. И, увидев в ходатайстве о присвоении звания Героя Советского Союза его фамилию, вычеркнул ее до выяснения обстоятельств. Захарченко передал мне характеристики на него, где он характеризовался крайне отрицательно. Что и в случае с действиями батальона отдельного авиадесантного полка в тылу у немцев он вышел из боя до того, как батальон начал активные боевые действия. И сказал, что он уже наказан. Я, естественно, о нем и думать забыл, пожалел только, что не расстрелял его перед строем. Никаких подарков я ему, естественно, не передавал.

В комнате стояла тишина, все понимали, что Мехлис на пределе и лучше молчать.

– Вы сказали, генерал, что это лучший специалист по диверсиям в вашей армии. Это так?

– Хоть он и не в моей армии, а у товарища Горшкова, но с 23 декабря он прикомандирован к штабу армии. Единственный выживший из группы, посланной на перешеек 1 декабря. Обеспечил точными данными фронт, что можно высаживаться в Феодосии. Разработал и осуществил остановку продвижения 132-й дивизии немцев в декабре, а сейчас полностью ее уничтожил. Обеспечил разведку Чонгара, удержал Карасу-Базар. Взорвал штаб Манштейна. Много что сделал для армии и фронта. Резок, за словом в карман не лезет. Но если ему что-то поручаешь, то либо это будет выполнено, либо это невозможно было выполнить. Он и капитан-лейтенант Бархоткин создали самое боеспособное подразделение, которое мы используем на всех самых сложных заданиях.

– Награды имеет?

– Мы ждали присвоения звания Героя, но 12 января он был награжден мною за уничтожение и пленение разведгруппы немцев у нас в тылу орденом Красной Звезды. За подрыв штаба Манштейна написано ходатайство о присвоении звания Героя Советского Союза. Ответа нет, – ответил Горшков.

Вошел и доложился полковой комиссар Захарченко.

– Подойди к столу!

Мехлис снял пакет и положил его рядом с пачкой презервативов.

– Узнаешь? Твоя работа?

Тот побледнел и кивнул.

– Расстрелять! Оформите протоколом! – сказал ар-ком Михайлову.

Матвеев лежал у себя в комнате, когда услышал:

– Рота! Смирно! Товарищ армейский комиссар!..

– Вольно! Командир у себя? Проводи!

Застегиваясь на ходу и натягивая портупею, он выскочил из комнаты, но Мехлис широким шагом, в расстегнутом реглане уже подходил к его комнате.

– Товарищ армейский комиссар! Отдельная рота разведки находится на боевом выходе и полевых занятиях! Командир роты лейтенант Матвеев.

– Вольно!

– Рота, вольно.

– Разрешите? – Мехлис указал рукой на дверь в комнату командира.

– Прошу.

Мехлис вошел в комнату, и первое, что ему бросилось в глаза, была лежащая на столе крупномасштабная карта Сакского района. На ней непонятные значки, написанные аккуратным мелким почерком. Он повернулся к Матвееву и сказал:

– Вас совершенно незаслуженно оскорбили от моего имени, и хотя не я это сделал, я приношу вам свои извинения и прошу меня простить! – и протянул Дмитрию руку.

Дмитрий подал руку и сказал:

– Извинения принимаются, товарищ армейский комиссар, но совершенно невинно пострадал еще один человек. Поэтому простить смогу только тогда, когда увижу Десфину Илиади в ее домике в Сары-Гель, где она выхаживала меня после ранений в бою у Ближних Камышей.

– Мне об этом никто ничего не сказал. Я посмотрю, что можно сделать. А почему вы карту Сак смотрите? Не все мне сказали? Есть возможность достать Манштейна?

– Проверял сам себя. Нет, возможности его достать в этом месте действительно нет. Разрешите? – Мехлис дал пройти Дмитрию к карте. – Я нанес обстановку по вот этим аэрофотоснимкам и по той информации, которую принесла товарищ Анна. Рассчитал скорости движения при атаках с трех разных сторон. Минимальное время сближения с противником – при атаке через дамбу, но она простреливается насквозь вот с этого берега, и все равно у Манштейна фора почти тринадцать минут. А дамба может быть заминирована. Вот, смотрите, ни на одном из снимков на ней не видно ни людей, ни машин. Так что задание невыполнимо. Но как только войска возьмут Старый Лез, он оттуда уедет. И скорее всего, это будет Кировское, Черноморского района.

Дмитрий достал из-под карты другую карту.

– Скорее всего, поселится он возле вот этих вот домов, – Матвеев ткнул в здания совхозного дома культуры и школы. – Мне кажется, что вот здесь.

– Почему?

– Он всегда селится в домах с садом.

– М-да, а ты – психолог! – улыбнулся комиссар, хлопнул Дмитрия по плечу и вышел из комнаты.

Через десять дней Манштейн поселился в доме директора школы поселка Кировский. Как только он вошел в дом, проверенный саперами 11-й армии несколько раз с миноискателями, собаками и тому подобное, домик взлетел на воздух. «Утерянные победы» остались ненаписанными. Аня, а это была ее работа, отстреливалась до последнего патрона и застрелилась. Одиннадцатая армия сдалась 16 марта 1942 года.

В тот день Дмитрий поседел. После совещания в Феодосии, он проехал через Сары-Гель и увидел свет керосиновой лампы в окошке. Десфина выскочила опять босиком на сырую землю. Ночью она сказала, что у них будет ребенок.

– Вот и хорошо, Фина! Пусть будет! Вот только меня переводят под Барвенково. Но это будет завтра!

Сначала о том, как Дмитрий поседел. Сидели под Евпаторией, в блиндаже, принимали сигналы от радиостанции в Кировском. Манштейн осматривает те дома, которые не минированы. В три заминированных дома с садиком не идет. А там все готово! Над позицией сильный воздушный бой. Немцы пытаются сорвать штурм Евпатории всеми доступными методами. Неожиданно раздается грохот, сквозь три наката пробивается стокилограммовая бомба с замедлением и втыкается в середину стола, стол в клочья, бомба в грунт, а старшина 1-й статьи Мальцев от неожиданности кидает шерстяные перчатки, которые попадают в кольцо стабилизатора. Инерциальная вертушка, дающая замедление, зажовывает его перчатки и останавливается. Несколько секунд управление роты смотрит на бомбу, потом все вылетают наружу, валятся на землю и ждут взрыва. Тишина. Все начинают отползать от блиндажа. Проходит минуты три, и бомба взрывается. Никого не убило. Ржали все долго, а потом подарили Дмитрию клок его седых волос. Почти сразу после этого пришло сообщение, что подрыв осуществлен, затем что радист и Анна приняли бой. Старинов запретил сопровождать группу, и был совсем рядом – на КП 177-го полка. Радист работал минут семь, потом со связи ушел. Было понятно, что это все. Чуть позже Дмитрия вызвали в Симферополь, где на Советской площади в доме бывшей городской Управы, состоялся Военный совет фронта. На нем объявили, что командующий фронтом генерал-лейтенант Дмитрий Тимофеевич Козлов разжалован и снят с командования фронтом, исполняющим обязанности назначен генерал-лейтенант Батов. Его заместителем и командующим 44-й армией назначен генерал Львов, совмещающий эти две должности. ЧВС остается Мехлис. Дмитрий впервые участвовал в совещаниях такого уровня. Он очень стеснялся своих нашивок, тем более что остальные участники были в званиях от полковника и выше. Но его несколько раз хвалили, и в конце концов заставили выступить на совещании. Правда, перед этим, в перерыве, на него насели несколько полковых и дивизионных комиссаров и заставили выучить текст выступления. Дмитрий демонстративно прочел его по бумажке, от а до я! Собственно, его держали на совещании, чтобы наградить в присутствии. Наградили. Похвалили. И выпроводили в буфет – обмывать ордена и медали вместе с такими же окопниками, кто не решал судьбу фронта. В буфете последовал вопрос полкового комиссара Черняева, из 44-й армии: