Тунгуса и Че обхаживали, совали им билеты Банка России, но те не брали, бранились только в ответ и стыдили сователей. Фон Павелеццу билеты тоже сунули было, и он их, само собой, взял, но просьбу о знакомстве с Марго выполнить не смог, почему и был отставлен всеми как неспособный, ни к чему не годный человек.

Вельможные горожане пожаловали гостье роскошный пятикомнатный кривцовский кабинет в полицейском управлении. «Для удобства работы». Советовали «для удобства отдыха» съехать из затхлого Атлантика на свои червонцевские дачи.

От дач Марго безусловно отказалась, а в кабинете дворцового типа бывала, собирая там целый штаб следствия из уже известных Че, фон Павелецца, тунгуса, а также коллег из других силовых учреждений, журналистов, конторщиков мэрии, добровольных помощников из числа бандитов и школьников.

Работалось там действительно удобно — все виды связи, под рукой весь штат управления, лаборатории, комнаты для совещаний и уединённых размышлений.

Веселила её и отделка, обстановка офиса — как будто дизайнер захотел воспроизвести викторианский стиль, о котором судил по собственным воспоминаниям о декорациях посмотренного однажды в детстве древнерусского фильма «Чисто английское убийство». Ничего личного от усопшего хозяина здесь не осталось (поскольку он сюда заглядывал в последнее время очень редко и кратко), кроме двух фотографий на столе. На одной насупленная годовалая Машинка; с другой жутко улыбался, лёжа на палой дубовой листве, сердитый секач с простреленным сердцем, любимый охотничий трофей Кривцова. Перед входом из приёмной в собственно кабинет к стене была привинчена бронзовая пластина с трогательной надписью «Реставрация помещения осуществлена при финансовой поддержке предпринимателя и гражданина Фёдора Петровича Пухлова».

В раздольной приёмной с громадноглазной громадногрудой секретаршей по утрам грудились теперь сходившиеся со всего города вип-просители. Они приставали к Че, тунгусу, реже прямо к Марго с устными и письменными предложениями, доносами, наветами, просьбами, мольбами, плачами и даже часто с какими-то невнятными, но сильно подобострастными и патриотическими междометиями. Мешали работать, но прогнать их невозможно было ввиду их неимоверной по здешним меркам административной весомости и соответственно вездеходности.

«А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели. А один раз меня приняли даже за главнокомандующего…» — думала Марго цитатой из русской классической книги с забытыми сюжетом и названием, читанной в отрочестве на домашних уроках, каждый раз, шествуя к своему рабочему месту сквозь гудящую груду разнокалиберных заискивающих начальников. Уездные тузы и тузики расступались перед ней, энергично сопя и спотыкаясь друг о друга; немногие, самые только тупые и отчаянные дерзали поздороваться или подать прошение, да и то, едва наскочив, отскакивали; велико было напряжение, страшен страх.

Замечательно, что красивой её из наших обывателей, кажется, никто не находил. Может быть, оттого, что красота Маргариты была избыточной, атакующей, отталкивающей. Пугала, а не привлекала. Даже Человечников, единственный рискнувший сойти от неё с ума, не знал точно, влюблён он или только напуган. Высокая, высокомерная, в чёрном тонком длинном пальто, в чёрных джинсах и изящных полувоенных полусапожках, она лазерным взглядом насмешливого лица раздвигала толпу и на полдня скрывалась в кабинете.

Не так легко было прорваться в заветный кабинет Надежде Кривцовой и расторопному слуге купчихи Сироповой Анатолию Негру. Взгляды у них были нелазерные, пальто у Надежды неромантически рыжее какое-то, а у Толи и вовсе непальто, куртка куцая; толпа по их пути не расступалась, наоборот, не сторонился никто, мешали пробиться на приём к Марго и её команде. Мешали, а Толе и Наде очень туда нужно было. Они встретились у входа в управление; были знакомы — купеческие дети учились в школе, где преподавала Надежда; Негру часто их привозил на занятия и забирал потом; разговорились:

— Надежда Петровна, уважаемая Надежда Петровна, — с лёгким дубоссарским акцентом посочувствовал Негру. — Ещё девочку вашу не нашли, а тут с уважаемым Сергеем Михайловичем горе такое… Беда одна не ходит… А тут и Глеб уважаемый Глебович… Ну если чем могу помочь… И Эльвира Эльдаровна передаёт соболезнования…

Надя обратила к нему потяжелевшее, неподвижное, словно из белого надгробного камня выдавленное лицо и молча, одними глазами прошептала:

— Глеб? Анатолий, вы сказали Глеб? Что с ним?

— Я думал, вы знаете. Они же с отцом Абрамом ушли на полюс.

— На какой полюс? — голос Надежды еле пробился из-под каменеющей печали.

— На Северный. Он ближе… От вина всё это, от вина, вот бедствие русского народа. Эльвире Эльдаровне пьяный Абрам сказал — идём с Глебом на полюс, в какую-то полярную церковь Велика спасать. Через неделю вернёмся, сказал. Три дня, сказал, туда, три обратно. Девять дней прошло — не вернулись. От вина это. Не выносит русский народ вина, плохо ему от него. Вот в Молдове у нас мы вино с детства пьём. И ничего. На полюс не ходим. Нам от вина хорошо, а русскому плохо…

— Глеб ничего не сказал мне. Может быть, он с отцом Абрамом не пошёл? Может, дома он? — предложила Надежда.

— Не знаю про Глеба, всё может быть. А вот отца Абрама точно нет дома десятый уже день. Вот Эльвира Эльдаровна и сказала — иди, Анатолий, в полицию, скажи им. Вот иду. А вы? Про Машинку узнать? Или из кабинета Сергея Михайловича вещи забрать? Ничего, что интересуюсь? Если вещи, могу помочь донести…

— Нет, Анатолий, не вещи. Про Машинку письмо получила, — заплакала Надя.

— Ну-ну, — цокнул языком Негру — От кого?

— Какие-то красные партизаны. Похитили они её. Выкуп требуют.

— Ну-ну!

— Велели в полицию не заявлять. А у меня и денег-то столько нет, сколько они просят. Я и не знала никогда, где их муж прятал. Вот пришла сюда и стою у дверей уже полчаса. Заявлять? Не заявлять?

— Ну-ну!

— Как вы думаете, Анатолий!

— Заявлять! Полиция что-нибудь придумает. Она хитрая. А похитители не узнают ничего. Если вы, конечно, не будете ещё пять часов у дверей стоять.

— А что же полиция придумает-то, Толенька?

— Куклу придумает, это такие деньги ненастоящие. Или меченые деньги придумает. Засаду придумает. Да мало ли что! Пошли! Я про Абрама заявлю, а вы про партизан. Ну и про Глеба Глебовича проверить попросим.

[Как мы, отчаявшись и потерявшись в затруднительных обстоятельствах, как мы бодримся, дойдя до точки, от любого уверенно произнесённого совета, даже если совет недодуман, а советчик глуп и равнодушен!]

Надежда Петровна пошатнулась, накренилась и побрела покорно по коридорам управления вслед за молдаванином.

К Марго, однако, проникнуть с ходу не удалось. Сгрудившиеся перед заветной дверью сопящие чиновники слышать не хотели о срочности, о смертельной опасности, угрожавшей ребёнку, о злосчастии, постигшем монаха и математика. Всем им, по их словам, тоже было нужно срочно и важно попасть к Острогорской. Требовали встать в очередь и ждать, требовали равенства и скромности.

Не протиснулись бы, если бы среди прочих не торчал в приёмной некто Нектов, помощник мэра, которому раз в месяц относил Негру от Сироповой букет ромашек с вложенными между цветов тремя пятисотевровыми деньгами. Нектов был добрый малый, к тому же тёзка.

— Толя! Толя! — поздоровались приятели, пошептались, поозирались многозначительно. Потом Нектов подвёл Негру и Кривцову к двери и сказал припавшему к ней директору Водоканала:

— Им нужно, — посверливая пальцем берёзовый косяк.

— Я-то не против, если ты просишь, — доверительно сообщил директор. — Но не пустят их. Строгая она. Ждать надо, когда сама выйдет.

— Этих пустят. Они по делу. По профилю. По специальности, понимаешь? — прояснил Нектов. — У них вопросы уголовные, а не карьерные, не то что у нас.

— Ну рискни, — отвалился от двери директор.