— Ты уверен?

— Дверь запрём. Даже если кто узнает и начнёт спасать… Но это вряд ли, не будет этого, у него и кричать-то сил уже нет, телек всё равно его переорёт… Но даже если услышат — пока прибегут, дверь выбьют… Минут десять самое малое на это уйдёт. А ему и жить не больше осталось.

— Ну, десять или двадцать, тут тебе, конечно, виднее. Ты по части медицины авторитет, не спорю. Но если всё же выживет? — бурчал Бур, выходя из номера. Так он и бурчал всю дорогу, пока шли к машине. Они приехали в Войвож в образе дальнобойщиков. В квартале от отеля прятался во дворе их грузовой Мерседес.

— Ладно, посиди пока в машине, — вздохнул Щуп и пошёл обратно в гостиницу; вернулся через десять минут.

— Ты куда ходил? — спросил напарник.

— Туда.

— А чего?

— Чего-чего! Вижу, нервничаешь, знаю тебя — будешь бухтеть ещё три дня… Короче, можешь не волноваться. Доделал я дело. Для верности. Чтоб ты не переживал.

— Вот спасибо, — обрадовался Бур. — Спасибо. Спасибо. А то — вдруг бы выжил. К чему риск? Это ж не казино. Мы, как врачи, с живыми людьми дело имеем. Тут надо точно, чтоб наверняка. Как хирург — беда, если не дорежет.

Щуп сел за необъятный руль, пришпорил педаль газа. В Войвоже не видали никогда никаких Мерседесов. Поэтому даже грузовик произвёл сильное впечатление. Машину обступили дети и собаки.

— Говорил тебе, Камаз надо было брать, не можешь ты без понтов, — опять забухтел Бур.

— Рррр, — ответил Щуп. — Хватит бухтеть, бубнить и бурчать. Сегодня великий день, давай отметим.

— Давай отъедем километров на двести отсюда, тогда и отметим, — пробубнил Бур.

Партнёры много лет уже копили деньги. Они планировали собрать по десять миллионов евро на каждого, после чего — уехать в Лондон или на Буайан. Купить там квартиру и остаться навсегда, бросив привычный промысел. Планировалось открытие ресторана. Готовить должна была мама Бура, украинская весёлая старушка, вареники у которой точно получались недурны. Планировалось потеснить бургеры и хотдоги и процентов тридцать местного рынка фастфуда отнять под вареники. Хотелось коллекционировать ковры, курить сигары и читать Таймс. Хотелось говорить по-английски и важно хохотать в беседах с аристократками.

Бурмистров и Рощупкин зарабатывали коллекторством и киллерством. По получении, скором получении гонорара за капитана Арктика (а гонорар был солидный, потому что объект знаменитый) как раз заветная сумма складывалась и даже несколько превышалась.

Было в запасе ещё одно дело — Дублина и Треста Д. Е. — но надо ли было доводить всё до конца, теперь было неясно. Мнения друзей расходились. Бур бурчал, что хватит, можно уже завязать; Щуп же полагал, что этот — последний! — заказ надо выполнить по двум причинам. Первая — это тоже деньги, а лишних денег не бывает. Вторая — заказчику обещано, слово надо держать, покинуть отрасль нужно с честью, не уронив нажитой за эти годы репутации.

— Зачем нам киллерская репутация теперь, если мы уходим в ресторанный бизнес? Там нам эта репутация ни к чему, — резонно замечал Бур. — Сматываться надо, а Ватикан перебьётся, сам пусть с математиком разбирается.

— Ватикан может обидеться. А зачем нам обиженный Ватикан? Обиженный Ватикан — вещь неприятная, — не менее резонно добавлял Щуп.

Выбравшись из толпы детей и собак, выкатившись из города, друзья всё спорили. Не договорившись, сменили тему.

— Слушай, дело прошлое, а чего ты всё-таки на Сахарова не пришёл? — спросил Бур.

— Я ж тебе говорил, не смог. Проспал.

— Как ты мог проспать, если митинг в два начался?

— Так я спать лёг в час… Ты чё? Думаешь, я испугался?

— Не знаю…

— Чё ты не знаешь? Я испугался, что ли, думаешь? Бля?!

— Ты не испугался, конечно, но чего-то не пришёл. А могли бы революцию сделать, если бы некоторые…

— Чё некоторые?

— Да ничего!

— Не! Ты, бля, договаривай! Чё некоторые?

— Да ничё!.. Опять щас выберут… на шесть лет… а ты спишь…

— Ну и оставайся тут! Без тебя в Лондон поеду. А ты тут революцию свою… дрочи…

— Ну и хуй с тобой!

— Да иди ты в жопу.

— Останови машину.

— Зачем? Ты чего, пешком пойдёшь?

— Стой давай.

Щуп притормозил; справа была роща елей, слева холмы земли; повсюду снег. Бур, возбуждённый спором, влажной горячей ладонью провёл по щеке Щупа.

— Ты хочешь? — спросил Щуп влажным горячим баритоном.

Бур ответил страстным глубоким всхлипом. Друзья обнялись и жёстко, с хрустом и матом совокупились.

Кончив и устало нежа друг друга лёгкими взглядами и касаниями, они порассуждали:

— Поедем с математиком решать? Я тебя люблю.

— Да ну его. И я тебя. Смсни Ватикану, что с капитаном решили. Он завтра деньги перечислит. И ходу отсюда, из совка этого. Не могу, достало меня тут всё, рожи эти, чиновники, жулики и воры… Перевешал бы всех…

Ссориться им больше не хотелось; одевшись, поели, поехали — «по дороге решим». Из-под елей вылезли зайцы, глянули на Мерседес неприветливо, отвернулись. Там, где горизонт обрывал трассу, горело что-то вишнёвым огнём — лес? дом? солнце?

Зайцы перешли бетонку, поднялись на холм и стали что-то высматривать на расстилавшейся вокруг широкой плоской России.

Велик, спавший на дальнем краю этой огромной местности в погребе под замком, увидел во сне растекавшуюся по миру густую тьму. Он проснулся и открыл глаза, и увидел ту же тьму — наяву. И подумал: что-то случилось, что-то случилось, случилось.

§ 36

Едва Острогорская перестала таиться и возвестила открыто о своей миссии, к ней со всей округи потянулся крупный служебный народ. Как-то скоро навели о ней справки, снеслись со знатными знакомыми в Москве и получили от них разъяснения в высшей степени удовлетворительные. Передавали из столицы источники сведующие и верные, что Маргарита Викторовна имеет связи через Сардинию чуть ли не в Кремле, располагает крепкими рекомендациями и полномочиями чрезвычайными. Что вхожа к самому Павлу Алексеевичу, Александру Ивановичу приходится правой рукой, а с Натальей Александровной так и просто на дружеской ноге. Кто были эти Александр Иванович и Наталья Александровна, наводящие справки даже и не представляли, но по тону ответов догадывались, что какие-то, по всей видимости, экстренные существа.

Так что всякий норовил с Маргаритой Викторовной познакомиться или хоть мелькнуть перед ней в надежде понравиться. И уж конечно, не в низменном значении, ни о каком флирте солидные эти характеры и не помышляли, а исключительно в интересах дела, по служебной исключительно надобности. Что вот-де глянемся мы столичной диве, а она и замолвит слово там, наверху кому следует. Какое такое «слово»? Где «там»? И кто тот, «кому»? И чем, наконец, глянемся-то «мы»? Какими своими рожами и талантами? Тут было, право, много ещё неясного, но энтузиазма это нисколько не умаляло.

Все эти подчинённые начальники, пресмыкавшиеся у подножия державной пирамиды; рядовые генералы, состоявшие на посылках у азербайджанских перепродавцов; полнотелые подполковники, не умевшие выкарабкаться из-под полковников, мешающих их карьерному росту; мелкопоместные миллионеры, изнурённые классовой ненавистью к миллиардерам; здешние серенькие селебритиз, застрявшие и заскучавшие в нижних этажах высшего общества — всё это ринулось к Маргарите в надежде набраться новых чинов, званий и связей.

Кто звонил без церемоний прямо на добытый окольно мобильный и шёпотом на ухо звал на уху. Кто обращался официальным письмом на казённом бланке с неотложным политическим вопросом. Кто оставлял у портье подарки и визитки, и приглашения на вечеринки. Но чаще пытались действовать тонко, через тунгуса, либо ставшего вдруг в большой чести Че, либо хотя бы фон Павелецца, потому что всё ж таки побаивались красавицу с полномочиями, не хотели враз нарваться, без разведки и разводки нечаянно дров наломать, не так как-нибудь показаться. Тогда — пиши пропало, не только нового чина не схлопочешь, но ещё и старого лишишься. Не только в Котлас не переведут, не говоря уже о Москве, а пожалуй, и отсюда-то вытурят.