И один человек пришел на помощь. С другой стороны городской площади отец Джим Лафлинг услышал призывы Джонни и крики Энджи Кроуфорд. Кто-то потом говорил, что единственный раз в жизни довелось видеть католического священника несущимся через площадь со сбившимся набок белым воротничком и в одном ботинке.

«Он был очень приятным молодым человеком, — сказала как-то Стоуни Марта Уайт, — Двадцать три года, густая темная шевелюра, мускулистое тело — он постоянно бегал трусцой, а летом еще и тренировал баскетбольную команду нашего прихода Я как-то раз видела его на пляже, когда он снял рубашку Боже мой, Стоуни, не будь я доброй баптисткой, а он добрым католиком и священником, я бы пустилась во все тяжкие!»

Отец Джим сумел успокоить Энджи Кроуфорд за несколько минут до появления на свет ребенка, испачканного кровью, утомленною прохождением по родовым каналам. Энджи пропускала по паре глотков пива каждый раз, когда боль немного стихала, и потом рассказывала сыну, что это были самые легкие роды в ее жизни. «Ничего удивительного, ведь к тому моменту, когда все завершилось, мы с тобой оба были пьяны в стельку», — смеялась она Взяв младенца на руки, молодой священник заплакал А Джонни Миракл, как говорят, задрал голову к небесам, навстречу льющимся потокам дождя, и прокричал: «Это самый кровавый ребенок, какого я когда-либо видел! Это самый кровавый чертов ребенок, какого я когда-либо видел! Я в жизни не видел столько чертовой кровищи!»

Поскольку Стоуни рос в маленьком городишке, он не раз слышал подробности этой истории от многих горожан, которые утверждали, будто видели все из своих окон или из чайной «Синяя собака» на другой стороне улицы. «Джонни Миракл такой счастливчик, потому что Господь печется о пьяницах, младенцах и идиотах, а там как раз собрались все трое», — говорили они. Еще Стоуни с детства знал, что его мать пьяница Однако лишь много позже стал ему известен другой факт: халат медсестры, который был тогда на матери, насквозь пропитался кровью и после рождения сына она четыре месяца провела в больнице.

Стоуни еще только начинал дышать воздухом жестокого нового мира, в который пришел. Тело Энджи было так истерзано и измучено, что ее муж целый год отказывался прикасаться к ребенку, считая его повинным в этих страданиях. Но и к жене отец Стоуни с тех пор тоже больше не прикасался.

Впрочем, вопящий младенец ничего этого не знал, и, естественно, никто не стал посвящать его в такие подробности.

В тот день свидетелем рождения Стоуни Кроуфорда был и кое-кто еще.

Женщина Она не видела его — во всяком случае, не видела в обычном понимании этого слова, — но явственно ощущала его появление, почувствовала нечто, исходящее от только что появившегося на свет ребенка Она сидела на маленькой скамеечке под гранитными сводами публичной библиотеки Стоунхейвена. Дождь поливал во всю мочь. Однако чувства ее были настолько обострены, что даже сквозь рев шторма она услышала первые крики младенца, пришедшего в этот мир.

— Больно слышать, как кричит этот ребенок, правда? — прошептала она, повернувшись к своей старшей сестре. — Слушая его вопли, ощущаешь всю боль бытия. Кажется, он знает, что явился сюда из лучшего мира и теперь застрял надолго, но ничего не может с этим поделать.

Сестра, сидевшая рядом, взяла ее за руку.

— Нора, — сказала она, — Пойдем домой, нам уже пора.

— Нет, — возразила Нора, подняла руку к лицу и сняла темные очки. — Я хочу послушать его. Мне нравится, как он кричит. Похоже на песню — правда? Он рассказывает нам что-то о том путешествии, к а кое ему пришлось проделать. Он говорит, что знает, где был, и вот теперь пришел к нам, чтобы поделиться новостями.

Позже, когда они познакомились, она рассказала Стоуни о том, как прислушивалась к его крику в момент рождения.

Мало того, она заставила Стоуни почувствовать, будто одним своим появлением на свет он сделал для мира нечто значительное.

И только в пятнадцать лет, впервые в жизни влюбившись, он ощутил, что и мир сделал нечто значительное для него.

Первые пятнадцать лет жизни Стоуни походили на калейдоскоп теней. Его самые ранние отчетливые воспоминания о доме относятся к трехлетнему возрасту. Вэн схватил его за руку, проволок через коридор и затащил в ванную.

— Тс-с. — Вэн зажал рот брата рукой.

Затем Стоуни ощутил, как задрожала дверь, словно какая-то могучая сила сотрясала весь дом.

Грохот шагов великана.

Потом крик, голос его отца в коридоре:

— Черт бы тебя побрал, Энджи! Мне до смерти все это надоело! До смерти надоело! Я знаю, что этот ублюдок не мой!

— Прекрати! Он тебя слышит. — Голос матери звучал успокаивающе. — Просто помолчи!

— Мне осточертело! Все время тянешь лямку, потом приходишь домой, а дома бардак, Вэн гоняет на велосипеде по проезжей часта, ты с каждым днем все толще и неряшливее, а этот ублюдок жрет пищу, которую я добываю в поте лица, носит одежду, купленную на мои деньги! Разве об этом я мечтал, Энджи? Разве такие планы строил, когда познакомился с тобой, когда все только начиналось? Ты, чертова…

И тут голос матери сорвался на крик:

— Джеральд Кроуфорд, заткни свою грязную пасть, ты, чертов пьянчуга! Я тоже работаю не покладая рук, а он такой же твой сын, как и мой, и если он не похож на всю вашу поганую семейку, это не значит, что он не от тебя, ты, паршивый сукин сын!

Стоуни в свои три года, скорее всего, не знал всех этих слов, но по тону прекрасно понимал, что родители сердятся, и знал, что дверь ванной дрожит каждый раз, когда отец начинает орать.

Он посмотрел на Вэна.

— Лучше бы ты вообще не родился! — прошептал тот.

К другим ранним воспоминаниям относился случай, когда во время очередной ссоры родителей — на этот раз по поводу выплаты по закладной — Стоуни забрался под их кровать, прислушивался к их воплям и дрожал от страха, стараясь забиться как можно дальше…

Вдруг он нащупал небольшую металлическую коробочку. Она легко открылась, и внутри Стоуни увидел много-много денег. Ему было почти четыре, и он прекрасно знал, что можно купить за деньги (конфеты и игрушки). Он сидел под кроватью, глядя на толстые пачки бумажек, перетянутые резинками, и никак не мог понять, почему родители ссорятся из-за платы за дом, если прямо здесь, в этой колшате, полно денег.

Он хотел было вытащить коробочку из-под кровати. Тогда родители сразу же перестали бы ссориться. Коробочка, похоже, принадлежала матери, потому что на крышке было нацарапано ее имя. Возможно, мать просто позабыла, куда положила деньги.

Но голос отца грохотал по всей спальне. Потом послышался звук: пощечин и мать неожиданно умолкла. Стоуни перепугался.

Даже после того, как отец вылетел из дома, мальчик еще долго сидел под кроватью.

Однако случались в его жизни и счастливые моменты. Иногда отец вел себя спокойно и был очень добр со всеми. А дедушка, когда хорошо себя чувствовал, гулял со Стоуни до маяка и рассказывал ему старые истории о море и о жизни в поселении. Все они были интересными, но полными грусти, оттого что мир стал другим и люди уже не те, что раньше.

— Здесь все изменилось, городок совсем не похож на тот, что был во времена моего детства, — часто повторял дедушка. — Он никогда не был райским уголком, Стоуни, нет — но в нем царили мир и покой. — Он поднимал руку и грозил кулаком домам курортников. — Ох уж эти мне отдыхающие! Понаехали со своими деньгами и городскими замашками. Мне плевать, кто владеет этой деревней. Мне все равно. Она губит сама себя. Но ты, мой мальчик, однажды уедешь отсюда. Обязательно! Ты должен сделать то, на что моей дочери, твоей матери, не хватило ума Когда станешь постарше, беги прочь, посмотри мир, не позволяй этой дыре засосать тебя.

— А папа говорит… — начал было однажды Стоуни.

— Даже не слушай его, — перебил дед, — Не обращай внимания. Он озлобленный, несчастный человек, он любит тебя, но не умеет показать это. И он, и твоя мать уже много лет назад утонули в бутылке и не желают вылезать обратно. Оставь их там, где они есть. Сохрани в себе искру, Стоуни, пусть твой огонек горит внутри тебя и освещает все вокруг, а они свои уже давно затушили. — Голос деда посерьезнел. — Ты слишком мал, чтобы знать некоторые вещи, Стоуни. Но когда подрастешь и станешь мужчиной, ты узнаешь кое-что о своих родителях, и, поверь, то, что узнаешь, тебе не понравится. Ты поймешь, ради чего существует вся эта деревня. Будь у меня получше со здоровьем, я уехал бы отсюда и забрал тебя с собой — хотя мне следовало сделать это давным-давно, пока твоя мать не пустила здесь корни. Мы сами привязываем себя к месту, Стоуни, и это плохо. Однажды ты узнаешь причину злости твоего отца и почему твоя мать стала такой, какая она есть. Ну а пока верь, что когда-нибудь все это благополучно завершится. Обещаешь?