– Ничего, ништяк… Кровь остановилась, но рубашке пиздец… Чё там, как?

– Хуёво, – мне почудилось или через щель я, действительно, почувствовал его дыхание –горячее, с запахом табака и немного – алкоголя.

– Да уж… Чё, менты приезжали?

– Нет пока. Физрук Азаева в город повёз. Стас, мы тебе курить принесли.

Щели под дверью было впритык, чтобы засунуть слегка приплюснутую сигарету, раздавленный коробок и несколько спичек. Послышался чирк, запах дыма, потом – запах табака. Мне явно представилось, как Стас лежит там, в полутьме и курит.

В карцере, рассказала мне Банни, пока мы шли, нет окна. Заложено кирпичами. Есть ведро. Кровать без постельного белья. И батарей нет. В карцер садят, чтобы успокоить. Он маленький и холодный. И пахнет – хлоркой и туалетом. Некоторые боятся карцера настолько, что на всё готовы, лишь бы туда не попасть. У Банни, как-то, у самой была истерика и её туда запихали. Так она чуть не спятила, пока сидела. У некоторых энурез начинается, как посидят. Но не у Стаса. «Он может сесть и так сидеть неподвижно сутки или двое. Только потом… Потом к нему подходить страшно, знаешь. Даже мне. Не знаю, о чём он там думает… Его ведь тупым считают многие, а он не тупой!» – «Я заметил во время покера, спасибо!» – «Да. Я не знаю… Ты слышал про то, что он, типа, людей убивал?» – «Ну… Игорь говорил такое что-то. А что?» – «Я не знаю… Просто помню, как его тогда заперли, ну, после случая с Рамзаном. И с этим, который ещё говорил, что Стас его обокрал… Стас тогда тоже всё молчал, молчал… А потом они умерли. Ну, и мне их не жалко. Я ненормальная, да?»

И я ненормальный. И мне не жалко.

– Сука, ёбаная чурка этот Азаев. Подставил меня, козёл, с этим ножиком. Ты прикинь, а?

– Да поняли уже. Что делать?

– Ну… А что тут сделаешь? Директор, пидор гнойный, давно уже меня под статью подвести хочет. Сейчас начнётся, и потом, я суку эту прямо чуть ли не в кому вогнал. А ведь он на меня бросился, знал, что придут… Таракан никогда не приходит во время игры… И не дерёмся мы.

– Поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились, – я повертелся, чтобы лечь поудобнее. Линолеум холодный, из-под стыков выбивалась мелкая белая пыль, от которой свербило в носу. – Что делать-то будешь?

– Хуй знает… Я тут сижу, как этот… Блин, директор, и что же он не сдох в октябре! Урод паршивый! Сам-то хорош! Деньги на ремонт спиздил? Спиздил. На компьютерный класс деньги спиздил? Спиздил. У нас по бумагам всякие кружки есть, за них учителя надбавки получают, а не ведётся ничего. Младшеклассников димедролом кормят, чтоб спали. Просроченные продукты в столовку покупают? Покупают. Да мало ли! Но, бля, я плохой! – голос у Стаса звучал мрачно. – Как же я это люблю, когда все вокруг такие хорошие!

– Стас, – прошептала Банни, – а если тебе сбежать?

– Куда? Документов у меня нет, денег мало…

– У тебя вообще никого нет? – мысль о побеге показалась какой-то авантюрно-заманчивой. – Бабушка? Тётя?

– Бабушка всегда называла меня отродьем, – судя по запаху, Стас затушил сигарету об косяк и улёгся поближе. Я прикинул и подумал, что наши лица разделяет совсем немного. Если бы не дверь… Под ложечкой сладко засосало. – Да и не знаю, она, может, и сдохла давно.

– А… отец?

– Кто б ещё знал, кто мой отец. Нет, глупости это всё. И найдут меня, мне же только шестнадцать. Макс, я сто раз думал о том, чтоб сбежать. Тут дохуя народу бегало и знаешь? Ни у кого не получалось ничего. Привозили обратно, всех завшивевших и обмороженных.

– Ну, бля… – я распластался на холодном полу, как камбала. Было обидно, едко обидно. Что бы я сделал в такой ситуации?

Знаю. Позвонил бы отцу.

Сколько раз я попадал в милицию? Раз, два… шесть, семь… и тот случай, когда в клубе меня арестовали за компанию… Драки, хулиганство… Тот случай, когда мы все нажрались и решили покататься, а я был самый трезвый – не промахнулся ключом мимо замка зажигания. И всегда это заканчивалось одинаково: я просил позвонить домой и через полчаса приезжал отец (или Витя), и ещё через полчаса я уезжал. Потом, конечно, следовали воспитательные работы, нотации, штафные санкции, лекции на тему: «Ты меня хочешь в гроб загнать раньше времени и кому ты будешь нужен после моей смерти!» – (которые я ненавидел всей душой, потому что от них что-то, каждый раз, неприятно ёжилось в груди, словно я, и впрямь, был виноват). Но как же приятно было, вернувшись домой из обезьянника, содрать грязную одежду и завалиться в горячую ванну! «И не забудь шампунь от блох!» – орал отец через дверь. «Да пошел ты!» – орал я в ответ, но шампунь доставал. Мало ли, что я там мог подцепить, с этими бомжами.

А Стасу звонить некому. Вот просто так – некому. И он это знает. Всегда знает. Всякий раз знает, что никто за него не вступится. Я бы так жить не смог.

– Да поебать… Это же не сразу меня посадят. Сначала заявление, потом ещё всякие опросы-допросы, потом ещё всякая хуйня. Если они меня отсюда не увезут, то пожалеют! Хотя, всё равно, пожалеют… Не на вечность же меня посадят! Как бы они там ни пыжились, что бы ни писали, причинение лёгкого вреда здоровью – максимум…

Видно, что Стас уже думал об этом и прикидывал для себя варианты. И от этого ещё пакостнее становилось. От того, что ничего нельзя сделать. Что я, конкретно я – Максим Веригин, ничего не могу сделать.

– А если сказать директору, ну, что ты расскажешь про него всё?

– И чё? И кто меня послушает?

Это верно. Это я уже тогда, после случая с физруком, понял. Физрук… Крупные, липкие мурашки по телу и лёгкая тошнота… Леночка с пустым взглядом… Бррр…

– Стас, – я стараюсь говорить уверенно, так, как всегда, когда говорил, что мне уже есть восемнадцать, – ты не сядешь.

– Да ладно? – я снова представляю его лицо, как он улыбается в темноте и подвигаюсь к щели, близко-близко, потому что слышу, что он тоже подвигается, и его дыхание – я чувствую его совсем отчётливо. Пытаюсь протиснуть пальцы под дверь, хотя ясно, что это бесполезно.

– А вот и не ладно, – голос у меня, по-прежнему, уверенный, – я что-нибудь придумаю.

– Ну-ну, успехов в учёбе и спорте… Если чего, держись Вовчика, он парень хороший. Банни!

– А?!

– Не плачь. Ты же не дура сопливая!

– Ненавижу их всех! Ненавижу!

– Ну и правильно. Ничего, всё со мной будет нормально. Не сдохну. А сдохну – ничего страшного.

– Ну, уж нет, – пробормотал я, вставая с пола и отряхивая с толстовки, которую так и не снял, мелкий мусор. – Пошли, Банни, пока не спалились.

– А ты, правда, ему поможешь? – спросила меня девушка. Хороший вопрос.

– Попытаюсь. Попытка ведь… Ну, чего, ты спать?

– Макс, а можно, – она подняла опухшее личико, – я у тебя посижу? Я не могу сейчас вернутся к тем дурам, с которыми живу. Начнут говорить всякие гадости – знаешь, так мерзко, шёпотом, за спиной, когда, вроде, и не слышишь, и слышишь… Или думаешь, что слышишь… Я свихнусь. Пожалуйста, Макс!

– Ладно, – махнул рукой я. – А твои соседки, они, ну… Не сдадут тебя?

– Они мне все должны, – мрачно сказала Банни, – пусть только попробуют вякнуть хоть что-то. Но шептаться всё равно будут… Они меня ненавидят. И я их ненавижу.

Женщины выше моего понимания. Это к Спириту.

Придя в комнату, Банни сразу легла на кровать и уткнулась в подушку. Я тоже лёг и стал думать. Напряженно думать.

Позвонить отцу. Так я, обычно, решаю свои проблемы. Ну да, конечно. «Пап, привет, это Макс. Нет, у меня всё в порядке. Ты бы не мог помочь одному моему другу. Нет, не Роме. Он отсюда и его хотят отправить в колонию для несовершеннолетних. Ну, он порезал одного парня, но тот первый начал, и вообще…» Даже у меня в воображении звучит смешно. И вообще – почему?

Потому что. Потому, что хочется. Да, чтоб Стас сказал: «Спасибо, Макс. Ты реально крутой парень. Знаешь, Макс, ты такой удивительный… Я никогда не думал, что такое возможно, но… Но ты нравишься мне и…» Хорошая у меня фантазия. В лучшем случае, Стас ограничится двумя первыми предложениями. И уж, конечно, не будет продолжения, которое возникает в голове само по себе, – обнимающий меня Стас, целующий, стягивающий с меня футболку и прижимающий к кровати…