— Глупости это!

— Я сказала.

— Очень дурно сделала.

— Ну, это увидим потом. Ты не заметила, как он растерялся вот давеча в гостиной. Это было после моих слов.

Лина вспомнила смущение Соковнина, покраснела ещё более и, уже надолго, задумчиво опустила глаза.

Наташа сказала:

— Ты напрасно… кокетничаешь со мной, Лина, — прости за глупое слово: не подберу сразу другого, — но я хочу сказать, что мы можем говорить друг с другом и совсем откровенно… как тогда на постели. Ведь раз ты любишь Соковнина, — да, да, не бросай на меня таких взглядов! — любишь, — и надо, чтоб он откликнулся на твою любовь.

— Надеюсь, ты не сказала ему об этом? — произнесла Лина не то с тревогой, не то с раздражением.

Наташа с улыбкой ответила:

— Надеюсь. Но, я думаю, что теперь он и сам скоро без слов узнает это.

На лице Лины появилось искреннее недоумение.

— Да, Лина, — отвечала на это недоумение Наташа, — узнает. Не скроешь. Я понимаю тебя, что ты любишь его. Ты чаще, чем я, видела его, вероятно лучше и ближе знаешь его. А я только сегодня настоящим образом разглядела, что он интереснее, чем казался до сих пор. Я знаю его сколько лет, а вот, оказывается, не знала. На твоём месте, здесь, я… прости, мы, может быть, и в самом деле сделались бы соперницами. А теперь… по счастью для нас обоих… Ты знаешь, стоит заронить искру — она разгорается легко. Так ты не туши её — раздувай. Я сказала ему, что ты лучше меня. Приласкай ты его теперь хоть чем-нибудь — он всему поверит.

Лина молчала.

Вошла Александра Петровна.

— Ну, с аппетитом пообедали после прогулки-то, а?

— Да, мамочка, и ещё с каким! — Наташа, встала и поцеловала мать. — Даже ко сну клонит.

— Ну так и поди, приляг до чаю.

— Ни за что! Чтоб я позволила себе уснуть не ночью! Да я скорее 24 часа пробуду без сна, чем потеряю хоть 24 минуты дня на сон.

— Да скоро и чай, — сказала Александра Петровна. — Ну, посиди со мной, поговорим.

— Вот это мне улыбается! — оживилась Наташа. — Я и сама об этом сейчас мечтала. Мы ведь так редко видимся и опять надолго расстанемся.

Встала из-за стола и Лина, и все вместе пошли в гостиную. Александра Петровна села там на диван. Наташа прошлась раза два по комнате, потом подошла к окну, прижалась лбом к стеклу, постояла так с минуту, посмотрела на замёрзшее и занесённое снегом озеро и задумчиво произнесла:

— Как жаль, что я не попаду сюда нынче летом!

— А почему бы и не приехать, — с оттенком ласковой укоризны спросила Александра Петровна.

— Нельзя, мама, никак нельзя, — отозвалась Наташа, подходя и садясь рядом с матерью на диван. — У меня на лето уже условлена поездка в Бретань для морских этюдов с моим про-фес-со-ром, — объяснила она, оттеняя комическим растягиванием слогов последнее слово.

Лина в раздумье стояла, облокотившись спиной и локтями на крышку рояля. Теперь она встрепенулась, с доброй усмешкой взглянула на Наташу и, думая, что она может тут оказаться лишней, ушла.

Александра Петровна спросила Наташу:

— Так разве ты уж так все лето и пробудешь на морском берегу?

— Не знаю, мама. Как будет работаться. Может быть, меня потянет ещё и к этюдам поздней осени у моря.

— А кто же этот профессор? — спросила Александра Петровна, почувствовав, что в оттенке, который придала этому слову Наташа, было что-то своеобразное.

Наташа ещё не знала, как объяснить матери свои отношения к Анри, и она только сказала:

— В сущности, он не профессор, но, если захочет, может быть им. А для меня он профессор и сейчас. Мне так близок метод его работы, и я от него учусь не только как писать, но и что писать, и как видеть природу. Да я тебе писала, кажется, о нем. Конечно писала, когда только что с ним познакомилась в St.-Màlo. Помнишь?

— Помню, да, — ответила Александра Петровна.

Потом, отвечая на вопрос за вопросом, Наташа рассказывала матери о своём житьё в Париже, о своих художественных планах, о тех этюдах, которые она сделала теперь здесь и которые должны превратиться в картины для выставки весной в одном из выставочных салонов Парижа.

— А теперь, мама… я должна сделать тебе важное сообщение.

Александра Петровна посмотрела на дочь серьёзным, дружеским взглядом ожидания.

— Мама, сегодня Соковнин сделал мне предложение, — сказала спокойным, бесстрастным голосом Наташа.

На лице Александры Петровны выразилось напряжённое внимание: не радость, не беспокойство, не любопытство — внимание. Она спросила, как давеча Лина:

— Ну… и что же?

— Я отказала, — ответила Наташа.

Александра Петровна, с тем же спокойным вниманием смотря в лицо Наташе, ждала, что она скажет дальше.

Наташа, после нескольких мгновений молчания, продолжала:

— Я знаю, тебя, может быть, удивит мой отказ, ты скажешь: Соковнин хорошая партия, сосед, хороший человек… Но… он не для меня. Не в том дело, что мы с ним постоянно спорим, и можно было бы бояться домашних сцен. Напротив, он мне всегда был симпатичен, а теперь, после этого предложения, стал как-то ещё милее. Но…

Наташа на мгновение замялась, слегка сдвинула брови, потом просто, спокойно сказала:

— Мне нравится другой, мама.

Её слова встретили все тот же внимательный взгляд Александры Петровны, все то же выжидательное молчание. И Наташа, снова прильнув к матери и обнимая её, говорила:

— Мама, милая, не сердись, что я ничего не говорила тебе об этом раньше, не скажу больше ничего и теперь. Мне просто не хочется заводить разговор о том, что для меня самой ещё не совсем выяснено. Придёт время — скажу.

Если бы у Александры Петровны в эту минуту и мелькнула какая-нибудь догадка, она ничего не решилась бы допытываться косвенными намёками. А Наташа, помолчав, в раздумье продолжала:

— Мама, если я в один прекрасный день заочно попрошу у тебя разрешение на брак с любимым человеком, ты верь мне, что он будет достоин этого, и, не колеблясь, пришли мне твоё согласие и благословение.

Александра Петровна крепко обняла дочь, пригладила рукой её волосы, поцеловала её в голову, в лоб и в губы и тихо, но твёрдым голосом сказала:

— Хорошо.

Ей была бы, может быть, приятнее большая откровенность со стороны Наташи, но она умела искренно уважать и всякое молчание Наташи в вопросах, касавшихся её личной, девичьей жизни. Ей было дорого сознание, что и дочь чувствует к ней не только прирождённую любовь, но и воспитанное их взаимными отношениями уважение. Это ведь было уважение за её материнское доверие, заменившее опеку над умом и сердцем, которой когда-то так тяготилась сама Александра Петровна в своей девической жизни. И Александра Петровна, продолжая ласкать Наташу, произнесла теперь только одно:

— Дальше.

Наташа, помолчав, сказала, с улыбкой смотря матери в лицо:

— И потом — ещё причина.

Александра Петровна стала, казалось, ещё внимательнее. Но на этот раз на лице её выразилось почти тревожное недоумение, когда Наташа сказала:

— Лина любит Соковнина, и серьёзно любит.

Для Александры Петровны это оказалось новостью. И в душе её шевельнулось немного горькое чувство. Значит, и другая дочь, тут, у неё на глазах, жила обособленной от матери душевной жизнью. Александра Петровна с оттенком грусти спросила Наташу:

— Она тебе сказала это?

— Да, мама.

— Отчего же она ничего не говорила мне, раз это уже так серьёзно?

— Ах, мама, ты не так поняла меня. Серьёзно — это я так понимаю её влечение к Соковнину, а она и сама ещё не отдаёт себе отчёта, насколько она его любит.

— Так ведь ты говоришь, она сказала тебе об этом.

— Ну да, но это было такое мимолётное, невольное признание, в интимном, случайном разговоре. При других условиях она бы промолчала.

— А Соковнин знает это?

Наташа с улыбкой покачала головой:

— Даже и не догадывается.

У Александры Петровны настроение стало спокойнее.

А Наташа говорила:

— Но я сегодня, после отказа, сказала ему: поухаживайте лучше за Линой.