- Я?

“ Ах да, ещё некоторое время я плясал, в горячке. Не чувствуя, как по бёдрам льёт горячая кровь, у меня даже хватило сил приблизиться к алтарю и бросить отрезанное в священный огонь богини, воздавая ей хвалу. Потом… потом, ничего не помню, наверное потерял сознание, и меня унесли специальные слуги, поручив заботам лекарей. Помню только лицо главного из них, тот, жалея, сказал.

- Боюсь, останься шрам. Он изуродует тебя.

- Мне все равно, я хочу подать прошение царю, говорить с лично! Теперь, я могу рассчитывать на внимание царя царей!

- Мой маленький глупый мальчик, неужели ты решил, что подобное дело приблизит тебя к такому могущественному человеку, боюсь, ты зря пожертвовал частью собственного тела.

Потом я долго думал над словами лекаря, во многом он оказался прав и я действительно не обдумав до конца, поступил как дикарь с собой, но, теперь назад пути не было”.

Багой замолчал давая мне возможность подумать. Вряд ли он врал, слишком очевиден был кривой рубец ниже пупка, человек оскопивший себя, пойдёт на многое, очевидно именно это он и пытался донести до меня своей исповедью. Выходит, я должен серьёзно подумать, прежде чем вступить с ним в скрытый или явный конфликт, глупенький мальчик, пытающийся угрожать мне, человеку без стыда, не ведающего угрызений совести, если речь идёт об Александре и созданной им и мной, империи.

Александра? Или все-таки империи?

- Мы за тебя!

Кричали сегодня македонцы, и пусть они были хмельны, но кто-то сказал: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, Филипп частенько подпаивал своих оппонентов чтобы выведать их сокровенные мысли. Выходит его уроки не прошли даром. Что ж расстановка сил не дурна: меня уважают греки и бояться персы, и с каждым днём моё влияние растёт, глядишь скоро стану вторым по значимости после Александра, а может уже стал? И какой-то паршивый евнух с его страшилками пытается меня запугать?

Я улыбнулся, беззаботно и лучезарно, как врагу прежде чем вонзить в него меч, как беззащитным жертвам тщетно рассчитывающим на моё милосердие, как неданно тебе, чувствуя только желание убивать.

- Милый Багой, я согласен на мир!

Была ещё одна загвоздка на пути обретения абсолютной власти, звалась она Каллисфен, мой давний приятель, точнее не совсем приятель, а если и ещё точнее - тайный воздыхатель. В дни юности, в Пелле, когда я жил с учителем Аристотелем в одном доме и ел с его посеребрённых блюд, Каллисфен почему-то всегда оказывался рядом. На правах племенника учителя, запросто расхаживая по всем комнатам, предпочитая почему-то мои. Почему? Я узнал позже, найдя длинное любовное письмо под подушкой, полное тайных смыслов и нашпигованное изречениями знаменитых мудрецов, Каллисфен явно хотел произвести на невинного юношу впечатление состоявшегося философа, каким себя считал уже тогда. Косноязычный, заикающийся и краснеющий по любому поводу, пером он «порождал богов», таких, которые были нужны тебе, потому, отчасти чтобы угодить учителю, отчасти за собственные заслуги Каллисфен получил место придворного историографа, и следовал много лет за армией, имея только гнедого мула, старика-раба и телегу с исписанными свитками.

Стоик!

Прозвали его наши. Некстати вспомнив Диогена, однажды захваченного нами врасплох, в тот момент, когда он удовлетворял себя прямо на оживлённой городской улице, не стесняясь прохожих, и был жутко зол, твоей надоедливостью.

- Не загораживай мне солнце, - будто бы пробурчал в ответ на твоё вежливое извинение и желание загладить вину, так написал придворный историк и подхватили другие искусники пера, на самом деле, Диоген грубо послал нас подальше, и хвала богам его агрессия была направлена против тебя, если бы он задел меня, Греция лишилась бы старого оригинала. Как время меняет все, теперь ты оскорбляешь меня и разрешаешь это делать другим.

Каллисфен выслушал просьбу молча, отодвинул в бок исписанный пергамент и серьёзно посмотрел в глаза.

- А тебе не противно? До какого бесстыдства согласен опуститься, чтобы удержаться рядом с человеком который тебя разлюбил? Может пора принять горькое лекарство, и выздороветь, и попытаться начать жизнь заново? У тебя ещё есть пути отступления. Вспомни о чем писал тебе мой дядя: служба человеку без уважения, очерняет душу…

- Замолчи, за такие слова я могу посадить тебя на кол!

- Можешь, но истина от этого не изменится, ты уже не тот юноша которого я полюбил, с нежностью черт ты утратил нежность сердца. Мне жалко тебя.

- Себя пожалей, если завтра не исполнишь приказанное! Пока мы друзья, прошу, ради неких чувств ко мне, о которых Александр догадывался, но не смог доказать, смири гордыню и поклонись ему до земли!

- Дорогой Гефестион, я сделал бы для тебя многое, я бы писал тебе дифирамбы и распевал их все дни и ночи, я бы украсил цветами твоё ложе, я бы любил беззаветно и оставался верен до конца своих дней. Но, тебе не нужна верность, и цветы и песни, тебя прельщает только власть, что ж, ты получишь желаемое, вот только вопрос - а что дальше?

Устав пререкаться с Каллисфеном, я попросил его налить немного вина, к моему удивлению старый друг пить отказался, указав на стол с накрытым полотном блюдом, под которым я обнаружил только куски грубо наломанного хлеба и кувшин чистой воды.

- Так значит ты не покоришься?

- Так значит, я останусь единственным человеком чести, что ж неплохая перспектива в истории!

В день проскинезы мы собрались задолго до назначенного времени, омраченные предстоявшим действом старались не смотреть друг на друга, по возможности молчать. Как зачинщик и главный исполнитель позорного обряда, я держался в стороне, стараясь до поры не выделяться, только чутко прислушиваясь к коротким репликам македонцев. Здесь, уже не было места для шутливого задора, друзья, многие пришедшие на приём в дорогих греческих одеждах упорно смотрели в пол, словно переживая ещё не начавшееся унижение. Кратер, мой любимый враг, тоже стоял особняком, в отличие от основной массы, он накинул на плечи персидскую хламиду и золотой ожерелье. Евмен, поминутно вздрагивающий, приседающий как лошадь перед волком, суетился, бегая взад вперёд, путаясь в длинных полах халата, Марсий, пытливо заглядывающийся на слуг готовящих пир, словно спрашивая – уже? Клит, щиплющий бороду, скрипящий зубами Леонат. Никанор с братом, обнявшиеся как перед решающей битвой. Каждый, в нашей блестящей своре был и един с соотечественникам и в тоже время, безумно одинок. Меня с головы до ног покрывал темно-коричневый плащ, даже голову, до поры я предпочитал прятать. Не выделялся, позволяя Феликсу, охранявшего своего господина, рычать на остальных, чтобы не приведи Кибела не помялись мои одежды.

Вошёл раб, говоря, что приксинеза началась и персидские военачальнику уже вовсю лижут пол, и протягивают царю своё дыхание. Мы заволновались. Что ж, назад пути нет и то святотатство на которое каждый из нас согласился, вот-вот начнётся. Кратер пролез вперёд, желая первым исполнить приказ, я приказал Феликсу с телохранителями оттащить хама, в нашей перебранке, в которой кроме нас никто не посмел участвовать, я вновь почувствовал будущие величие и с огромный удовольствие наблюдал как оскорбленного соперника отвели в сторону, взяв себе на заметку ещё раз как-нибудь унизить его на глазах всей армии.

- Пора!

Шепнул распорядитель пира. Я, скинул с плеч скрывающий до поры скромный плащ, оставшись в роскошном персидском одеянии, жаль, что словами не передать насколько тот наряд был прекрасен. Достоин царя. Тончайшая шёлковая рубашка с вышивкой из драгоценных камней по вороту и рукавам, юбка, унизанная жемчугом до пола, передник, опять же с вязью диковинных из узоров. Пояс золотой, выполненный из чеканных блях. Сверху распашной кафтан, вышитый золотой нитью, а на плечах мех неизвестного мне животного, ровный и блестящий, так словно принадлежал легендарному созданию. Раб увидев меня, оступился и чуть не упал. Выходит, не зря, с вечера позвав к себе кометов, я без сна трудился над лицом. Прежние черты немного померкли, отступив перед опытной рукой мастера: аристократская бледность и тончащая дымка от туши на ресницах, глаза, чётко выделенные черным контуром, едва угадывающиеся румяна и сочные губы. Медное зеркало не врало, сейчас я был даже не Дионис, я был скорее - молодой Дарий, если бы не одно обстоятельство – полное отсутствие бороды. Поначалу хотел, сделать сходство более достоверным, но, подумав о чувствах македонцев решил, что с бородой выйдет перебор. Но, даже и без “гордости” любого мужчины, я выглядел божественно, впрочем, как и «божественно» заплатил всем, кто готовил предстоящий триумф.