- Кибелы?!

Невольно вырвалось и я вспомнил пещеру в иллирийских горах, разговор с божеством, предсказание будущих страданий. Багой не обратил внимания на моё волнение, занятый рассказом уплыл в давно прожитые годы.

“ Множество народа, со всей Персии собрались дабы почтить великую богиню, девушки пели и обвивали цветочными гирляндами её изображения, почтенные матери семейств совершали жертвенные подношения, умывая молоком лицо богини, умоляя её сохранить домашние очаги. Радостное предчувствие великого праздника чувствовалось во всем. Ночуя на ступенях храма, голодный и совсем без денег, я узнал, что завтра будут раздавать вкусные пшеничные лепёшки с мёдом в честь предстоящего празднества, Вместе с сотней таких же нищих, простоял несколько часов у жертвенника, в ожидании щедрой подачки.

- Клянусь богом Энке, я не видел более прелестного мальчика!

Вскричал жрец, вышедший раздать жертвенный хлеб, я тогда ещё не понимал, что его слова относиться ко мне, отчаянье и голод сделали своё дело, я стал забывать какое впечатление на других производит моя внешность. Жрец спросил, если у меня семья, я сказал, нет, он спросил хотел бы я каждый день есть такие лепёшки, я сказал, да. Он позвал за собой…”

Багой замолчал, и напряжённо стиснул мою руку в своей.

- Именно тогда тебя, того…?

- Нет, ритуальное оскопление совершилось несколько позже.

“А пока принятый в храм Кибелы, я занимался обычной работой служки, тёр полы, носил воду, воскурял ароматические смолы. Здесь я научился основам врачевания, стал понимать повадки жертвенных животных и толковать знаки на небе. Кибела, великая матерь богов, избрала меня, о этом шептались по углам жители приходящие в храм и жрецы всячески поддерживали во мне эту уверенность, их льстивые ухаживания, сладкая еда и долгий сон, порядком разнежили тело, но, повторяю, мне было двенадцать и я был мальчик из провинции. С одним их жрецов, с Тамазом, оказался особенно близок, именно он обучил меня танцам, нужным телодвижениям и красивым жестам, я часто недоумевал откуда в храме может быть человек столь поразительно владеющий ритмом и чувством прекрасного. Тамаз, только усмехался в густую бороду завитую в тысячу колечек; приметив лёгкость моего шага, стремился как можно скорее обучить всему чему сам был мастером; он ставил мой первый танец, терпеливо отрабатывая каждое движение. Я помню его руки: тёплые, опытные, пахнущие душистой смолой, голос, всегда ровный, тихий. Минул год, снова приближались великие празднества и на этот раз полюбоваться на них соблаговолил приехать сам великий царь! Это был шанс, вызволить отца, я усиленно работал в храме стремясь заслужить милость главного жреца, выгадывая удачный момент чтобы попросить его разрешения обратиться к царю с просьбой на празднике. Тамаз, узнав мою тайну, рассмеялся и сказал, что это ни к чему, что мне не разрешат даже на сотню шагов приблизиться к воплощения Мардука на земле, если я не буду чист и совершенен.

- Что значит чист? Я моюсь каждый день, расчёсываю волосы и посыпаю тело порошком из лилий, чтобы не заводились блохи под одеждой?

- Духовно чист, - терпеливо объяснил Тамаз, - видишь ли…

Так я узнал о единственно возможном способе обратиться к земному божеству, узнал и ужаснулся, я терзался трусливой мыслью несколько дней, плакал и умолял великую матерь подсказать мне путь. В день главной мистерии, когда ещё до рассвета стали бить в барабаны обтянутые выбеленной свиной кожей, призывая добрых духов, решился. Улизнув от храмовых служителей, пробрался на широкую улицу именуемую дорогой процессий; на мне были только верхние длинные одежды и острый нож, спрятанный в складках. Нагромождение колесниц, мулы в алых уздечках, ревущие ослы, воины в доспехах сверкающих золотом, их суровые лица скрытые высокими войлочными шапками с окантовкой в виде сине-белых шнурок. Сонм девушек, немного озябших в ранней утренней прохладе, пальмовые ветви в их руках. Все шумело и двигалось. Суетилось, смешивалось и пестрило, я ещё до конца не уверенный в желании обдумываемом много раз, нашёл небольшую группу юношей, одетых в светлые ткани, не спрашиваясь, затесался в саму гущу. Под громкое пение и свист флейт, пританцовывая на ходу мы двинулись к месту, где возвышаясь над смертными, как орёл в высоком гнезде, восседал великий правитель. И да, забыл упомянуть, прежде чем мы завели ритуальный танец нам дали выпить опийный настой, желая притупить боль в нужный момент, а может для того, чтобы никто не сомневался в выбранной цели. Я выпил целых три чашки, и потому на середине пути не узнал города, мир предстал перед мною в каком-то фантасмагорическом виде, наполненный чудовищами и демонами. Пляска убыстрившаяся с каждым пройдённым шагом, разгоняла кровь и кружила опоенные головы. Долгое кружение. Руки раскинутые, плещущие в волнах звуков, словно крылья. Звон цимбал и тимпанов, крики людей благословляющие нас на великую жертву великой богини. Не думаю, что будучи в здравом рассудке кто-то из нас смог бы пойти на такое, только полностью отчаявшиеся как я, либо напротив беззаветно влюблённый в богиню, юноша, был готов к страшному действу.

Девы пели, призывая укрепиться духом.

По морям промчался Аттис на летучем, лёгком челне,

Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,

В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.

Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян.

Все ближе становилась площадь, неотвратимость с которой мы шли на кровавое действо ослабляло решимость, потому, кто-то отстал, упав и замерев точно мёртвый, кто-то, закрыв лицо полой одежды, стыдясь, бросился в толпу, осыпаемы насмешками и провожаемый улюлюканьем. Я до конца боролся с собственным страхом, боролся диким извращённым танцем, беспорядочно прыгая и кружась. Выкрикивая ритуальные гимны, гнал прочь мысли об отступлении. К решающему моменту от тридцати человек осталось шесть, я в их числе.

- Царь! Смотри царь!

В искажённом опиумом видении, я смог разглядеть орлиный трон, названный так, за пару огромных птиц скрывающих золотыми крыльями человека сидящего в глубине. О боги, подумал я тогда, он же не увидит моей жертвы, не поймёт как сильно мне нужен! Неужели я проиграл и все напрасно и мой бедный отец так и сгниёт в подземном сыром мешке!

Оскопил он острым камнем молодое тело своё.

И себя почуял лёгким, ощутив безмужнюю плоть,

Окропляя тёплой кровью кремнистый выжженный луг.

Он взмахнул в руке девичьей полнозвучный гулкий тимпан.

Это твой тимпан, Кибела, твой святой, о матерь, тимпан!

В кожу бычью впились пальцы. Под ладонью бубен запел.

Завопив, к друзьям послушным исступленный голос воззвал:

«В горы, Галлы! В лес Кибелы! В дебри рощ спешите толпой!

В горы, Галлы, Диндимены госпожи покорная тварь!

Кричал как безумный вторя хору бывший рядом со мной неизвестный юноша. Белоснежная накидка его окрасилась в багровый цвет! Неужели пора? Неужели он смог? Неужели моя очередь! Я нащупал заготовленный острый ножичек.

- Зачем я это делаю?!

Вопило все моё существо!

- Ты будешь жалеть!

Вторил испуганный разум. Барабаны грохотали, врываясь прямо в уши, волками выли двойные флейты, а толпа ревела.

- Жертва! Жертва Кибеле!

Они требовали крови, они разорвали ли бы меня не поступи я как требовал обычай”.

Удивлённый исповедью врага, я приподнялся на подушках взглядывать в посеревшее от воспоминания лицо Багоя, сейчас, он реально пугал меня. Какой-то мистической силой присущей только фанатикам. Погруженный в себя, евнух раскачивался, полуприкрыв глаза длинными ресницами, видимо снова и снова переживая отвратительные мгновения.

- Багой?!

- Ах да. Прости! Каждый раз когда вспоминаю это, слишком тревожусь.

- Так, ты выходит сделал это сам?

- Да. Как и пять юношей, пришедших на площадь.

- Ты говорил шесть? Что случилось с шестым?

- Он не смог, ему забили камнями. За оскорбление богини.

- Ты?