— Рукопись я забыла вытащить из сумки. Переплёт раздала знакомым деткам. Им понравилось, — улыбалась она, гуляя с ним по набережной. Серо-белое полотно небес тревожили птицы, пролетавшие по плавным, дугообразным траекториям. Людей же почти не наблюдалось. Со дня знакомства Андрея и Валентины прошла неделя.

— Переплёт? Ты издала их?

— Ага. Встретила одного бородатого человека. Пакеты нёс тяжёлые, а все мимо идут, не смотрят. Подошла. Мы разговорились, а он оказался издателем. Он мне помог.

Первые несколько секунд Андрей ощущал окаменение. Несколько следующих — содрогание собственных плеч. А после громко, раскатисто захохотал, даже прогнулся назад до резкой боли в спине. Масштаб глупости он описать не мог, но ощутил прилив бешеного, нездорового веселья.

— Ну конечно… ну да… — кривил он рот, изо всех сил унимая нервный смех. Валя же смотрела на него и хмурила брови. — Не отрицаю, бывает и такое. Бывает… наверное. Идёшь себе по улице, хочешь, чтобы твои сказки напечатали, и на тебе — издатель. Или ты бредишь, или… живёшь возле издательства.

— Отнюдь, — смутилась она. — Говорю же, вижу — несёт тяжёлые пакеты… прямо тут, на этой набережной. Странная набережная. Недавно я встретила девочку лет пятнадцати, она плакала и на воду смотрела. Подошла, спрашиваю, что случилось — она хотела перелезть за парапет и спрыгнуть! — развела Валентина руки, а Андрей резко помрачнел. Уж с чем, а с желанием той бедняги перелезть за парапет он был порой более чем солидарен. — Уговорила её поесть мороженое, поболтать. Сидели на скамейке до вечера, я её успокаивала. А потом она обняла меня и пошла домой, мириться с мамой. Сейчас она моя подруга. Надя. Очень милая девочка! И очень умная, оказывается, идёт на золотую медаль в школе. — Затем Валентина повернулась к нему и подбоченилась: — Если не веришь, то Наде я могу позвонить, а издателя — найти прямо в издательстве. Сразу убедишься. Мне многие не верят, но рано или поздно убеждаются!

Андрей вгляделся в спутницу круглыми серыми глазами. А что, если крайне странная особа не врёт? И блага жизни сыпятся на её голову чудеснейшим образом? Он хотел поверить в чудо. Прикоснуться к столь нереальным, забавным историям.

— У тебя, наверное, вся жизнь — сказка.

Валентина покраснела и улыбнулась.

— А неделю назад неподалёку от набережной встретила тебя. Интересно — что будет с тобой?

— Надеюсь, за парапет не перелезу.

— Не смей, — она нравоучительно вздёрнула палец. — За тобой нырну!

— Кто я тебе для этого? — вытаращил он глаза, устав удивляться её репликам.

— Просто человек, — не понимая, нужны ли иные причины бросаться за кем-то в Неву, ответила Валентина. — Хороший человек.

— Вообще-то не очень, — послышалась горькая усмешка.

— Говорю тебе, хороший. Ты сам не видишь.

Он ещё долго мотал головой, а она — без устали убеждала. Чертовски, нет — дьявольски удивительно! Он не верил в существование людей, подобных стоявшей напротив девушке. Даже щупал её и задавал вопросы на предмет истинности её существования (что, разумеется, приводило Валю в ступор). По прошествии некоторого времени он заулыбался, как ребёнок, а она стала хмуриться. Он хохотал и просил её расслабиться: он ей верит. По-настоящему. Наконец-то смог. В живое осязаемое чудо, притягивающее остальные мирские чудеса.

Неделя, две, месяц, год. Немного, но жизнь Андрея перевернулась с ног на голову. Может быть, и наоборот — встала правильно. Он хотел бы думать, что Валентина сумасшедшая. В первые минуты и вовсе не сомневался. Однако нет… это не сумасшествие. Отличие от серой массы — бесспорно. Драгоценное, одно на миллион — отчего к Валентине тянулись самые разные люди. От бунтующих подростков до издателей. Что до последних — она познакомила его с пресловутым человеком, издавшим её сказки. И вновь рассказавшим Андрею про тяжёлые пакеты и её помощь. Валентина попросила издателя посмотреть и его рукописи тоже. Они работали над ними вместе не один месяц. Валя нисколько не смущалась жестокости и тяжести атмосферы. Она ценила и их. Только не вбирала в себя, а спокойно, непредвзято созерцала. Всё, что она могла вобрать в себя по-настоящему, было добро… ведь иначе она не прослыла бы чудом во плоти.

Она уговаривала Андрея писать только самое искреннее. Он оборонялся аргументами о вкусах нынешнего общества, но она настаивала. Лишь самое-самое близкое, отчего рвётся его душа. Или прекратит помогать. Казалось, эта девица смотрела сквозь слова, раз удивительно точно угадывала степень искренности. Андрей давно понял, Валя ясновидящая. Инопланетянка, как и он. Только если он с планеты войн, страданий и душевных мук, она — с планеты света, свободных птиц с золотистыми крыльями и чарующими трелями. Инородность отдаляла обоих от Земли, но сближала друг с другом.

Андрей не сразу осознал, что бросил пить. Даже стыдился показаться Валентине с бутылкой — вдруг она уйдёт? Знал — вряд ли (ведь его Валечка никогда не бросает людей в беде!), но продолжал бояться. И без неё не пил. Бросил раз и навсегда. Стипендия последних университетских лет вдруг начала тратиться на букеты розовых роз. Удивит ли кого-либо любовь женщин к розам и розовому цвету? Отнюдь. Андрей и сам полюбил эти цветы.

Никто из дальних знакомых не понимал его пылкой любви к пухлому созданию с простым лицом и светлыми, жидкими волосами. Взрослый ребёнок с наивной улыбкой, Валентина не умела поддержать разговоры о рутине, политические дебаты и щекотливые сплетни. Но Андрей кружил возле неё, готовый осыпать лепестками. Чего, однако, не делал по её же просьбе не портить цветы. Их и так оторвали от почвы и воды.

А зёрна его писательского таланта прорастали и неумолимо тянулись ввысь. Валентина торжествовала — искренность тоже умеет приносить доход. Самые её глубины, где бездна не чёрная, как смерть, а светлая, как небеса. Такая, вытащенная из души Андрея кровью и потом, и окупилась внезапными гонораром и славой. Ступень за ступенью молодой гений преодолевал карьерную лестницу и почти добрался до пика. Знался с известнейшими литературными деятелями, сделал фамилию гремящей в воздухе, даже купил дом! В который и привёл «свою Валечку», сделав её Валентиной Лиховской.

Возымел ли он дружбу с кем-либо, кроме собственной жены? Ни с кем из литераторов — их он считал соперниками. Зато по совершенной случайности сблизился с совершенно случайным Виталием. Добродушный грузчик без великих планов на жизнь, однако, ни коим образом с искусством не пересекался (исключая, разумеется, дружбу с писателем). Андрей врывался к нему в квартиру без предупреждения, распалялся и жаловался на весь белый свет, даже если девяносто его процентов не причинило сей скромной персоне и малейшего вреда. Странно или нет, но простодушное пожимание Виталия плечами вкупе со всеобъемлющим «Да забей ты, Андрюх, там, вон, футбол по телику идёт» действовало поистине целительно.

Казалось, за юношеские мучения жизнь оплатила Лиховскому сполна. Теперь её сладость напоминала суфле, которое, вероятно, не кончится. И семья, и творчество, и слава. Повесть за повестью, каждую «курировала» Валентина, говоря ясновидением наперёд — достаточно ли она успешна.

Трещина стала заметна далеко не сразу. Жизнь шла, машины ездили, повести писались… Андрей менялся. Если он расправил плечи, выучился блестящим манерам, красноречию и уговорил притихших за спиной чертей стать его обаянием, то Валентина застопорилась в наивном детстве. Андрей нисколько не осуждал её за сказки — нет, по-прежнему радовался, беря в руки новую рукопись. Однако трещина разрасталась и разрасталась… расколов семью восемь дней назад. Причина разрыва занимала заслуженное первое место по прозаичности.

Подноготная воздушного, милого и наивного чуда. Бесформенное, почти бесцветное внешнее обличье. Глаза и чувства Андрея получали слишком много роскоши. Переполнились. «Болото и гербарий» — в шутку окрестил излюбленную цветовую гамму жены Андрей. А от подобных шуток дело медленно, но верно шло дальше. Он, поднявшийся над внутренними противоречиями, присущими всякой творческой натуре, небогатым происхождением и юношеской привычкой пить, медленно терял терпимость. Ко всему и вся. Перестал брать жену на светские приёмы, спорил и больше не давал ей приближаться к своим рассказам. Она смиренно проглотила решение мужа и перестала помогать, молча выполняя обязанности примерной жены. Между ними наступило долгое, вязкое молчание. Валентина стала Андрею не та. И детские капризы их дочери его только раздражали. Всё валилось из рук, словно мокрая скользкая посуда. Просачивалось сквозь пальцы мелкими песчинками — то, что строилось годами. Дом Лиховских медленно терял тепло, и не помогал ни один камин. Даже старинный, сказочный.